Владимир Николаевич Иванов — родился в 1976 году в Городце Горьковской области (теперь Нижегородской). По первому образованию юрист, по второму — спортивный педагог. Работает детским тренером. Печатался в журналах «Арион», «Новый Мир», «Октябрь», «Нева» и других. Автор двух книг стихов — «Мальчик для бытия» (М., 2009) и «Ничья» (М., 2017). Живет в Костроме.
Редактор публикации — Александр Правиков
Ко мне мой старый друг не ходит
* * *
Ко мне мой старый друг не ходит,
В шкафу висят плащи и блузки…
Он как бы друг, но в женском роде,
Он дама, говоря по-русски.
Она не ходит и не ходит,
Они висят, еды не просят,
А я сижу, как второгодник,
Плетусь в хвосте, тащусь в обозе.
И подгоняю под решенье
Неразрешимую задачу.
Моргает тускло: «Нет движенья!»
Движения секретный датчик.
«И без тебя понятно, нету!» —
Бранюсь в сердцах на дармоеда.
Без музы никуда поэту,
А ей с прибором на поэта.
Вот тут бы взять да капнуть точку,
Всё, что когда-то не допили,
Допить, как падла, в одиночку,
Как декадент, икона стиля.
Все, что когда-то не доели,
Швырнуть котам, зажавши ноздри,
Всё, что когда-то не допели,
Вспять пролистать и сжечь склерозник.
Внушить ей сотню вариантов
Пересечения порога,
Чтоб лишь на чудный миг обратно
Свернулась скатертью дорога.
СВЯЗЬ
Дай погадаю. Но за палец зубами стягивать перчатку
Не торопись, о, суетливый, о, любознательный мой друг,
А вместо этого припомни, как сев привычно на «Камчатку»,
Вы в карты резались под рокот маразматических старух.
Моргал нервически биолог седой, нездешне загорелый,
Кормивший, если верить слухам, каких-то ящеров с руки.
В итоге, как уж неизвестно, на ней два пальца уцелело,
Пригодных лишь бросаться мелом и ставить пары в дневники.
Дай погадаю. Дама пела. Валет ей на аккордеоне
Аккомпанировал, при этом слегка притопывал ногой.
Лауреат, пижон и бражник, изображал вора в законе,
На деле — аккомпаниатор уездный, впрочем, неплохой.
Дай угадаю. Виновато смотрела на сестру и брата,
На двух ссутулившихся, нервных и недоверчивых зверьков,
Когда отважилась однажды забрать домой из интерната…
Он укатил (земля поката) от алиментов и долгов.
Сто лет мы дружим, нет, не дружим, а дружат в нас глотки из лужи,
Чревовещателей не хуже рулят то миром, то войной.
Единокровный, свой до дрожи, сиротства грязи нежный ужас
Дырявит шуструю бумагу, как телеграф беспроводной.
* * *
Всё в порядке. Слова не в порядке.
Плац безлюден, как зимний пустырь.
В разлинованной синей тетрадке
Немотой набухают листы.
Рифм обломки, как после крушения,
В сотнях миль друг от дружки плывут.
Без любви их на ком-нибудь женят,
Без разбора на бойни гребут.
Ну, а дальше — Эдем да Валгалла,
Лучший мир, пастораль, мадригал.
О, как долго тебя я искала!
О, как долго тебя я искал!
* * *
Была ли жизнь? Тебе виднее.
Как привидение вдвоём,
Назло пословице, сумеем
Узреть — где общий хлеб жуем.
Мы многожильные с тобою,
Оплёткой сжатые в одно.
А имя выбери любое,
Факультативное оно.
Здесь двух несхожих точек зренья
Бородино, Аустерлиц.
Я всем наламывал сирени
Тем, чьих без мук не вспомнить лиц.
Багровый диск взлетал и падал
То в разнотравье, то в снега.
И длилась, длилась анфилада
И капал сумрак с потолка.
Чреват шаг в сторону при этом
На поражение огнём.
Нос к носу с собственным скелетом
В шкафу столкнулся белым днём.
Забросив короб, коробейник,
Как автор мира и войны,
Через стальной бежит репейник
И рвёт последние штаны.
Туда, туда — в нетривиальный,
Где гроб качается хрустальный,
Где ржавых пятаков блины.
К губам прижаться тишины.
ЭДЕМ
Две кляксы (мигом раньше — глазки)
Сочат солоноватый свет,
Текут на свитер модной вязки,
Мобильник, пачку сигарет…
Опять ей «что-то в глаз попало»,
И во второй попало глаз,
И в третий… К слову, так достало
Её, меня, и с нею нас.
Неуязвим, пока не назван.
Повертим же на языке
Того, кем свитерок изгваздан,
На чьём крючке мы, в чьём сачке.
* * *
Но это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка.
Л. Толстой, «После бала»
Пока весь мир их подстрекает
Дожить до свадьбы золотой,
Он волгнет весь и намокает
Тяжелой завтрашней водой.
И он был золота не против
Все эти много лет вперёд…
Ночной шпаной на повороте
Счастливцев беззаботных ждёт.
С тем самым припасенным взглядом,
Который лезвия острей,
Вползает умудренным гадом
В шелков альковных акварель.
«Вас» нет давно — есть вы и вы есть.
Плотиной кровь разведена.
Поврозь, течению противясь,
Идете вброд сквозь времена.
Чтобы вертеться под ногами
И караулить на пути,
И выть белугой, не смогая
Ни сбить на взлёте, ни спасти.
СИЯНИЕ
И вовсе он не зародился,
А как бы вам сказать попроще…
Болотный огонёк светился
Над пнями вырубленной рощи.
Ничем иным не занимаясь,
Едва отсвечивая в лужах,
Зеленоватая туманность
По-рысьи навостряла уши.
Горазды спорить и горланить,
Сцепились насмерть в крайней хате,
Поп Тихон с атеистом Саней,
И было трудно разнимать их.
Шли в ход тяжёлые предметы.
В сердцах усталый участковый
Стрелял в луну из пистолета,
Свидетель этой Иеговы.
Забрал бы их на трое суток,
Но и без них делов за гланды.
От дел туманился рассудок
И падала со звоном планка
Ушёл с уроков второгодник.
Рдел ранец на траве примятой…
Шагал от просеки работник
Причинно-следственной бригады.
* * *
Ведь надо же, надо и надо кого-то любить
И что-нибудь делать во имя любви и во славу,
Хотя бы тележкой навоз из конюшен возить
И сваливать в кучу, что прямо с горы и направо.
Давать то воды, то овса им, седлать, отбивать
До света вставать и на выпас вести, если лето,
А если не лето, то тоже до света вставать
И только мечтать, чтобы встать хоть разок после света.
Хабалиться, что академиев, мол, не кончал.
На деле, кончал — не одну, а как минимум пару.
И дважды декан эти бурые корки вручал,
Звучал «Гаудеамус» и бодро ревели фанфары.
Холодные светлые головы, чистые лбы,
Вольготно шумелось идеям за крепким фасадом.
Легко препарировал скальпель лягушек судьбы
И гений из рамки подмигивал — счастье, мол, рядом!
Вы маршалы возраста, баловни времени вы,
Мачизм, педантизм, нагловатая в меру бравада.
Ещё ковырялся твой нож в земноводных судьбы,
А внутренний Гамлет артачился: «Надо – не надо».
Вдали обрушался Манхэттен, горел Нотр-Дам…
Безлюдный пульсирует Марс молчаливым укором.
И грезится общее самым необщим чертам,
И бредят атланты ночным у костра разговором.
* * *
О. И.
Нечем длиться. Идти на снижение?
Ахинею с испугу нести —
Мол, прости мне мои прегрешения…
Мотыльком трепыхаться в горсти.
Хуже, если весной разольётся
Пересохшее русло реки,
Врозь из сердца пустыня прорвётся
И затопят планету пески.
Благо, есть в небесах дозаправка,
Переброска живительных рек
В эпицентр безвоздушного мрака.
Верь, надейся, пока человек.
МЕТКА
И все, о чем мечталось, уже сбылось.
Л. Мартынов
Пирату пиратово — тихий причал
И черная метка.
Что зимнему морю навстречу молчал,
Пыхтя сигареткой?
И глаз, словно Авеля, брата, убив,
И скрыв под банданой,
Краснел и слезился, как свищ, как нарыв,
Как зрячая рана.
Он видел одним, что вовеки двумя
Всем нам не увидеть —
То свежее утро вчерашнего дня
На Мальте, на Крите.
То узел причудливый тесной петли
На собственной шее,
То лица друзей, что от казни спасли,
То пасти ищеек.
То золотом палубы устланный пол —
Пиастры, дукаты…
А то танцовщицы испанской подол,
Резнею чреватый.
Три детства, три юности, «Три толстяка»
От корки до корки.
Сопит на обложке мальчишки щека —
Серёжки, Егорки…
Что, впрочем, не важно, ведь счёт именам
И кличкам потерян.
Кому из них метка была вручена
В платановом сквере,
Которым спускался к родным валунам,
Изрядно замшелым?
Ему повстречалась однажды она
Не в черном, а в белом.
На что ей, казалось бы, этот циклоп
В лохмотьях и латах.
К причалу в рассветных он сумерках греб,
Как ночи кильватер.
Однако решилась, была не была,
Как сердца обломок,
К нему приросла и наверх повела
За ручку по склону.
Сверкнула в мозгу его грузном гроза,
Сирена запела.
И было ему, как стихом не сказать
Ни черным, ни белым.
ШЛЯГЕР
Слаб, как стих, впрочем, текстом для песни
Мог бы стать. За мелодией ход.
Да не встретит никак, хоть ты тресни,
Ту, что «Та!» для него с первых нот.
Он бросается к дамам прохожим,
Как маньяк, что, конечно, не гуд:
«Мы меня на тебя, мол, положим…»
Дамы прочь, не дослушав, бегут.
Все не те. Даже кто согласится,
Зов излишне буквально поняв.
Нет, не те, и не стоит возиться,
Не про музыку эта возня.
Был бы глыбой, столпом — самоценен,
Одинок, как и всяк великан…
Но не Пушкин, увы, не Есенин,
Так что хрен тебе Керн и Дункан.
Сыт по горло мирским диссонансом,
Скоро скорбный свой сыск закруглит.
Не включают беднягу на танцах
И не крутят по ящику клип.
Кот поёт, отправляясь направо
Лукоморской секретной тропой,
Сам себе он поэт Добронравов
С композитором Пахмутовой.
* * *
Что-то теплится, казалось.
Было, будет, может быть…
Отревелось, отсморкалось,
Смялось, сморщилось, скомкалось —
Кинуть в урну и забыть!
Распрямляется бумага,
Как упрямая спина.
«Жив ли, нет ли, хороняка?» —
Мне каляка, мне маляка
Ухмыляется со дна.
Я навстречу распрямляюсь,
Поднимаюсь с гамака.
Век валяюсь, забавляюсь,
Знай бумажками пуляюсь:
Та строка, не та строка.
Всё мне шуточки, безделки,
Пробы, так сказать, пера…
Встали кругом недоделки
Поиграть со мной в гляделки —
Это страшная игра.
Распрямляюсь, изумляюсь,
Просветите дурака:
Чьей каракулей являюсь?
Из чьего черновика?
* * *
Не редкость родиться на свет от людей
И жить, как нелепый набор запчастей,
Врозь лопасти жизни вращающих,
Взаимно подчас исключающих.
Подслушивать внутренних рек переруг,
Нордический Север, тропический Юг…
Ничью не принять тебе сторону,
Висеть на ветру, словно ворону.
Бывает, столкнётся с душою душа
Столь близкой, что между не вставить ножа,
Взаимный гипноз, телепатия,
И возятся няньки с дитятею.
Бывает и так, что от кровных врагов
Приносят в подолах дочурок, сынков,
Гербы попирая фамильные,
Спроси хоть Шекспира Уильяма.
Туманен твой жребий и все же — родись,
И тысячу раз ещё выйди на бис,
Пусть ропщут: «Когда ж это кончится?!» —
С уборщицею гардеробщица.
* * *
Пять поповичей стали попами,
А куда им деваться, куда?
По стопам (что не редкость) папани,
А шестому не шла борода.
Над шестым не гремела осанна,
Он на Пасху кагора не пил.
Пил портвейн или спирт из стакана,
Дрался насмерть и женщин любил.
Разобраться под силу и прозе
Основательно, без дураков,
В этом казусе, в этом вопросе,
А изящность бежит пустяков.
Но пустяк ли, ей Богу, пустяк ли
Сил надмирных причудливый ход?
И на логику плюнув спектакля,
Нитку рвёт озорник кукловод.
Жил без спроса, грешил без просвета.
Слал сородичам с фронта привет.
Пал в бою под Синявиным где-то
Вор, картежник, штрафник, Пересвет.
Аудио: Владимир Иванов читает стихотворение «Пять поповичей стали попами…»
* * *
Помилосердствуй. Повяжи на спицах
То шапочку, то шарфик, то носки,
А дальше больше — саван, плащаница
Пускай на свет ползет из-под руки.
Во тщании Господь тебе поможет,
Хоть дел у старика невпроворот.
Вяжи и день, и два, и жизнь, быть может,
То, что станок за полчаса совьет.
Покуда я выигрываю время,
Пусть невозможно выиграть его,
Пусть слух идёт по солнечной системе,
Что я чудак, что малость я того…
Меня несёт галопом по арене
Или влечёт по выгнутой стене —
За временем! Мне очень нужно время
Разумный мир построить в тишине.
Дождись меня. Не поскуплюсь на пряжу,
На самое бесценное руно.
Сплету и шумный бал, и встречу нашу,
Что средь него задумана давно.
Нездешние ристалища, турниры,
Где правят милосердие и честь…
Как говорится, с нитки да по Миру.
Дождись меня, прошу! Я где-то есть.
