Ольга Балла-Гертман
Литературный критик, эссеист. Окончила исторический факультет Московского Педагогического Университета. Редактор отдела философии и культурологии журнала «Знание-Сила», редактор отдела публицистики и библиографии журнала «Знамя». Автор книг «Примечания к ненаписанному» (USA, Franc-Tireur, 2010) и «Упражнения в бытии» (М.: Совпадение, 2016).
Книжная вселенная Екатерины Гениевой
(О книге: Екатерина Гениева. Избранное: в 2 т. / Составители Е.Л. Крепкова, А.Я. Ливергант. Научный редактор А.Я. Ливергант. Вступительное слово Л.Е. Улицкой. Предисловие А.Я. Ливерганта. – М.: Политическая энциклопедия, 2017)
Пожалуй, лучшей (авто)биографии, чем это двухтомное собрание её работ за многие годы, Екатерина Юрьевна Гениева (1946-2015), известный литературовед, библиотековед, теоретик культуры и общественный деятель, не могла бы себе и пожелать. В некотором смысле, двухтомник рассказывает о ней точнее, чем могли бы рассказать, допустим, воспоминания тех, кто хорошо её знал, даже и близко (хотя это тоже было бы интересно), потому что всякое воспоминание – извне, а тут перед нами – настоящая, то есть внутренняя жизнь автора.
И это при том, что тут – никаких исповедей, писем, дневников, записных книжек и черновиков – то есть текстов и смыслов в становлении, внутренних и для себя. Только «ставшие», законченные, откристаллизовавшиеся работы. Только то, что можно предъявить.
Тем не менее, все эти тексты очень личные – хотя, занимаясь предметами своего исследовательского ли, популяризаторского ли внимания, о себе и о своём Гениева почти не говорит – разве что когда уж совсем необходимо, – в связи с важными для неё людьми и обстоятельствами. Исключение в этом смысле (кроме сюжетов из собственной биографии автора в гениевской монографии о Джойсе и раздела «Великие спутники», во многом мемуарного, где речь о тех, кто был лично значим для автора) – раздел «Лицом к лицу», читающийся как послесловие к двоекнижию. Вообще-то есть смысл и в том, чтобы именно его прочитать первым, как ещё одно предисловие: задаст точки собирания для всего остального. Здесь основную часть составляют интервью, почти все – привязанные к конкретным, ситуативным поводам: открытие, скажем, в 2003 году Института толерантности, директором которого стала Екатерина Юрьевна, или судьба вывезенной после Второй мировой из Австрии библиотеки Эстерхази, обсуждавшаяся в 2013-м, и все без исключения – свои поводы перерастающие. Вот тут – да, тут почти всё от первого лица, не говоря уж о том, что интервьюеры, разумеется, задают личные вопросы.
Таким образом, мы узнаем об авторе книги многое – и не только о том, о чём вопросы ей задаются впрямую. И даже не только о том, вполне очевидном, круге вопросов, каково приходится, например, человеку во главе большой библиотеки – хотя и об этом тут говорится много интересного. (Если вдруг кто-то не знает – а мы до сих пор об этом не сказали, и теперь самое время, – Гениева более двух десятилетий, с 1993-го по 2015-й, была генеральным директором Всероссийской библиотеки иностранной литературы, в которой вообще-то работала на протяжении сорока трёх лет, с 1972-го – то есть половину жизни). А приходилось ей очевидным образом нелегко (истинно говорит один из интервьюеров – «тяжкая ежедневная практика», и это не только о толерантности и директорстве в соответствующем институте): библиотека – это столько же о книгах, сколько – если даже не больше – о человеческих ситуациях и отношениях, о системе социальных связей, на которую, в свою очередь, давит ситуация в стране в целом. И Гениева, многолетний руководитель большой организации в трудной стране, знает это как немногие. «Я-то видела перестрелку в нашей библиотеке, – рассказывает она в интервью Игорю Шевелёву. – Если что-то случается в высотном здании на Котельнической, люди перебегают дорогу и бегут в библиотеку. <…> Причина простая: подвалы». Контекст достраивай сам, читатель, – героиня интервью хотя и честно признаётся в трудностях, но зацикливаться на них и жаловаться уж точно не склонна. Впрочем, гордиться и хвастаться – тоже (а ведь было чем!).
Было, конечно, нелегко, – но точно интересно. Гениева, похоже, обладала счастливым душевным и умственным устройством – умением извлекать смысл из всего, чем приходится заниматься. Даже из того, что, казалось бы, совершенно противоречит внутреннему складу исследователя, интроверта-книжника.
«…я ведь раньше никогда не была чиновником, – вспоминает она в разговоре с Леонидом Клейном истоки своего директорства в Библиотеке иностранной литературы. – Я всю жизнь чем занималась – писала свои книжки, статьи о Джеймсе Джойсе, о Вирджинии Вульф, о Джейн Остин. Это была моя профессия. Поэтому, когда я стала директором библиотеки, я даже не очень понимала, как мне надо смотреть на штатное расписание, с какой стороны. Я ведь никогда этим не занималась. Но это мне дало очень многое. Мне было очень трудно, но, понимаете, это был тот минус, который в итоге обратился в реальный плюс. Потому что у меня не было барьера советского чиновника, который отчётливо понимает, что можно, а что нельзя. И мне нечего было терять, если бы я перестала быть директором библиотеки. Сейчас, конечно, мне было бы грустно, если бы так случилось, потому что библиотека уже стала моим детищем. А тогда ещё нет. И вот я согласилась…»
А ведь справилась. И как ещё справилась!
Вообще, если взглянуть, хотя бы бегло, на перечень занимавшихся Гениевой в разное время – одновременно с забирающей много сил работой в Иностранке – должностей: эксперт ЮНЕСКО, член федерального гражданского комитета партии Гражданская платформа, директор Института толерантности, вице-президент Российской библиотечной ассоциации, первый вице-президент Международной федерации библиотечных ассоциаций и учреждений, руководитель культурных программ Института «Открытое общество» (фонда Сороса) в России – в должностях председателя исполкома, председателя Стратегического правления, наконец, президента, вице-президент Международной федерации библиотек (IFLA), член Комиссии РФ по делам ЮНЕСКО, президент Российского совета по культуре и искусству, президент Московского отделения Союза англоговорящих (ESU), член редакционных советов и коллегий журналов «Иностранная литература», «Знамя», «Детская литература», «Библиотека», газеты «Русская мысль», и это ещё не всё, – перестаёт быть понятным: как при таком объёме задач, и административных, и просветительских, у человека вообще хватало ресурсов и времени на научную работу и попросту на качественную рефлексию? Если внимательно прочитать вошедшие в двоекнижие исследовательские тексты – станет очевидно: хватало. И на научную работу тоже: монография о Джойсе, составившая изрядную часть первого тома, вышла за четыре года до смерти автора, в 2011-м – к тому времени руководящих обязанностей у Гениевой было более чем предостаточно.
Как ни удивительно, сама структура этих текстов, сама их стилистика показывает: несмотря ни на какие объёмы административной деятельности, чиновником – по характеру мировосприятия – Гениева так и не стала. Это тексты человека открытого, восприимчивого и мыслящего.
И то, что она делала, уже изначально выходило за рамки чиновнической работы: она занималась установлением новых межкультурных и внутрикультурных связей, в конечном счёте – трансформацией культурной, а вследствие того – и социальной ситуации в нашей стране, приданием ей новой формы, новой динамики. (Одно из вошедших в книгу интервью характерным образом называется «Мы заложили первые кирпичики гражданского общества»). Достаточно вспомнить, что за годы директорства Гениевой в «Иностранке», кроме упомянутого Института толерантности, открылись целых четырнадцать культурных центров и институтов: Азербайджанский культурный центр, Болгарский культурный институт, ныне закрываемый Британский совет, Голландский образовательный центр, Дом еврейской книги, культурный центр «Франкотека», Международный фонд иранистики, Отдел японской культуры, Центр американской культуры, Центр славянских культур, Центр франко-российских исследований, лингвистический ресурсный центр «Pearson Learning Studio»… (что мы пропустили?), отделы детской и религиозной литературы, отдел русского зарубежья, издательство, публикующее редких авторов… Будучи изначально «просто» исследователем-филологом, специалистом по английской литературе, Гениева стала культурообразователем. Для этого, несомненно, надо было обладать глобальным видением.
В целом же, волею и усилиями составителей, теперь перед нами – не просто интеллектуальный портрет Екатерины Гениевой, но, буквально, слепок с её интеллектуальной, а отчасти и социальной биографии: явление столько же литературоведческое, историко-литературное, сколько личностное. Подробная и пристрастная карта тех областей литературной и культурной истории, которые были интересны Гениевой лично и занятию которыми она посвятила много лет жизни. В двухтомник уместилось, конечно, далеко не всё ею написанное, – не «Собрание сочинений», тем более – не полное, а всего лишь «Избранное». (Представление о полноте написанного – точнее, опубликованного, начиная с 1968 года – и публично сказанного даёт помещённая в конце второго тома «Библиография публикаций, интервью и выступлений» – 50 с лишним страниц.) Но избраны эти тексты составителями так, чтобы облик автора был передан в его важнейших чертах и с максимально возможной объёмностью.
В результате в книге – четыре основных тематических пласта (можно назвать и пятую тему – автобиографическую, мемуарную, но она тут не доминирует, будучи вплетённой в остальные четыре). Прежде всего, это исходная специальность автора – история английской литературы (и сопутствующего ей, формирующего её человеческого мира) в избранных сюжетах, даже точнее: в избранных персонах; говоря о писателе, Гениева всегда в первую очередь говорит о его личности и судьбе. Первый том – целиком английский. Его составила совокупность статей об английских писателях XVIII-XX веков (Джейн Остин, Мэри Шелли, Томас Лав Пикок, Уильям Мейкпис Теккерей, Чарльз Диккенс, сёстры Бронте…), объединённых именем «Британская мозаика», и монография о Джойсе, которым Гениева занималась всю жизнь, со студенческих лет (в списке её работ самая ранняя – «К вопросу о творческом методе Джеймса Джойса» – была написана двадцатилетней исследовательницей как доклад на конференции молодых учёных в МГУ в 1966 году). Первый том двоекнижия – opus magnum Гениевой-британиста, несмотря на «мозаичность» его начальной части, составленной из отдельных статей и предисловий к книгам: ни один из здешних камушков и стёклышек не случаен и представляет цельность личных интересов автора (так сказать, избирательная энциклопедичность: внимание между героями «мозаичной» части распределено неравномерно – Теккерею, например, достались целых три статьи).
Читатель обнаружит здесь множество свидетельств тому, что британистика была для Гениевой ещё и формой рефлексии о русской культуре: английскую литературу она неизменно читала через русское восприятие, русский культурный и литературный опыт, русские проблемы, с постоянными отсылками к русским классикам; говоря о Джойсе, она много внимания уделяет истории его переводов в России, судьбам переводчиков. Естественно поэтому, что второй тематический пласт книги – история русской литературы (статьи об этом собраны под общим названием «Пророки в своём отечестве» во втором томе). Эта часть заметно меньше английской по объёму, поскольку специально отечественной словесностью Гениева не занималась. Здесь – всего четыре фигуры (все – ключевые): Пушкин, Лермонтов, Максимилиан Волошин и Марина Цветаева.
Третий – библиотечное дело, его история, теория, структура, практика, можно даже сказать – его идеология, если очистить это слово от одиозности и понимать под ним совокупность идей, ценностей и ориентиров. Этому посвящена прежде всего начальная часть второго тома – «Вселенная библиотеки» (а также большинство интервью из раздела «Лицом к лицу»). Собственно же «библиотечную» часть книги можно, с некоторой долей условности, разделить на аналитику, публицистику, историю и лирику (да, границы тут часто проницаемы, но тем не менее).
Аналитическое начало представлено большой работой «Человек и книга: библиотека как центр межкультурной коммуникации», в нынешнем своём виде публикуемой впервые (собственно, это теоретическая часть докторской диссертации Гениевой). Добравшийся до этих страниц читатель уже не раз имел возможность обратить внимание на то, что одна из ключевых идей к этой книге во всех её частях – диалогичность. Здесь мы обнаружим, что и библиотечное дело Гениева тоже понимает как диалогическую практику (это, кстати, цитата из неё), и, рассуждая о проводимых в библиотеке мероприятиях: читательских конференциях, обсуждениях книг, семинарах, вечерах, выставках… – выходит прямо на философский уровень и представляет эту практику, по существу, как антропологическую, человекообразующую: «Умение слушать <…>, – говорит она, – раскрывает перед нами необходимость осознать различие между «Я» и «Другим», сделать над собой усилие по «отречению» от себя во имя «Другого», чужого, инородного. Именно это сознательное усилие и делает возможность понимания в диалоге. <…> второе следствие успешного диалога – это изменение самого человека: мы выходим из диалога не такими, какими вошли в него, мы изменяемся в нём, развиваемся, расширяем свои представления и тем самым меняем свою сущность».
Историческая рефлексия представлена здесь экскурсом в петровскую эпоху библиотечной истории – «Библиотечным портретом Петра I», культурологическая публицистика – размышлением о библиотеке как институте модернизации и «Ноевом ковчеге цивилизации». Эссе же «В раю библиотеки», посвящённое главным образом «великому слепцу и библиотекарю» Борхесу, так и хочется – при всей его и аналитичности, и историчности, и некоторых публицистических обертонах – назвать лирикой в её самом прямом смысле: признанием в любви – библиотекам как способу жизни.
Четвёртая тема книги – важные для Гениевой люди, – независимо от степени их известности или исторической значимости. Тексты о них собраны в разделе «Великие спутники»: «святой доктор» Фёдор Петрович (Фридрих) Гааз, педагог, богослов, литературовед, религиозный писатель и поэт Сергей Дурылин, тётя автора – Елена Владимировна Вержбловская, отец Александр Мень, журналистка, главный редактор газеты «Русская мысль» Ирина Иловайская-Альберти. И это – уже не о литературе, но о ценностных основаниях жизни.
Небольшое, но существенное замечание издателям двухтомника: всё-таки, при всей культурной значимости автора сборника, при всём уважении к ней, – вряд ли стоило издавать книгу на пышной, тяжёлой, блестящей мелованной бумаге. И дело даже не в первую очередь в том, что с живым, чутким, неформальным образом автора эта торжественная мелованность явно диссонирует. И не в том даже, что отсвечивающие страницы трудно читать (хотя да, трудно, пожалейте слепоглазых книжников!). Важно другое: с изданием в такой эстетике трудно вступать в активное взаимодействие, к которому помещённые здесь, полные внутреннего движения тексты вообще-то очень располагают: собеседничать с автором, делать пометки, писать на полях. Таскать эти не по духу тяжеловесные тома с собой в метро, автобусах и трамваях. Превращать книгу – как того и хочется – в часть и продолжение собственной жизни.
