Золотарев Сергей Феликсович. Родился в1973 г. в г.Жуковский, где и проживает.
Учился ГУУ им. Орджоникидзе. Печатался в журналах Арион, Новый мир, Новая Юность, Интерпоэзия, Гвидеон, Плавучий Мост и проч. Лауреат премии журнала Новый Мир Antologia за подборку стихотворений за 2015г. В 2015 г. в издательстве Воймега вышла книга стихов «Книга жалоб и предложений».
(Ганна Шевченко. Обитатель перекрёстка. М.: Воймега, 2015)
1
В книге Ганны Шевченко нет стихов. Эта египетская Книга мертвых, в которой действие, хоть и привязано к земным объектам и обрядам погребения, вся целиком прочитывается на небе – в звездной системе Сириус, топографически верно перенесенной на бумагу. Итак, книга мертвых голосов.
Тёмен неба магический круг,
ковылей непрогляден атлас,
пламенеет от маминых рук
террикона единственный глаз.
Поэт при нас умирает, чтобы воскреснуть.
..Чтоб черный ад, съедающий меня,
случайно сердцевину не покинул.
При этом беря на себя всю ответственность, не перекладывая ее на остальных.
Каждым новым стихом – тяжелым, горьким, ерничающим, страдальческим, одиноческим, эгоцентричным – поэт разгоняет эти концентрические круги ада, чтобы очиститься мертвой водой своего голоса для нового посмертного (по издании книги) и прижизненного существования.
Легкое, ироничное стихотворение, где … встретили пчелу дикие ушастые котята, где «медленно плывут святые груши, нимбами красуясь при дворе» начинается строкой «Отползает в сторону куда-то» и заканчивается «…и встает над точкою зажима мертвенная лунная петля»
Вот что говорится в предисловии к египетской Книге Мертвых (цитируется по Древнеегипетская «Книга Мертвых». Перевод с древнеегипетского, введение и комментарии – М. А. Чегодаев).
(курсивом текст из книги «Обитатель перекрестка» Ганны Шевченко.
Древнеегипетская «Книга Мертвых» – это не книга о смерти. Это книга о жизни, победившей смерть.
Именно в «Книге Двух Путей» впервые появляются иллюстрирующие текст изображения, имеющие столь важное значение в «Книге Мертвых». Б. А. Тураев пишет о «Книге Двух Путей» так: «Это иллюстрированный vade mecum покойника, облегчающий ему путь по суше и воде загробного мира и состоящий из карты последнего и текстов… Первая группа начинается обращением к какому-то божеству, дающему пропуск для путешествия по некрополю:
«..зебра, ангел перехода,
дай мне белую полоску.»
где умерший облегчает страдания Осириса, который затем прославляется. Странствующий затем говорит о своей победе над врагом, которого держит в своих когтях, как лев.
Ты говоришь мне: страхи.
Я говорю: не те.
Ночь — это личный опыт зрения в темноте,
выучка, дрессировка, внутренних сил обкат,
дело привычки, способ
двигаться наугад.
Ты говоришь мне: мама.
Я говорю: посметь.
Все это заканчивается словами: «Книга сия была под сандалиями Тота. Конец ее»…
В последнем стихотворении книги Ганны Шевченко:
И любится легко, и дышится привольно,
но там, на самом дне, в бермудской глубине
я ощущаю, как медлительно и больно
Вселенная моя рождается во мне.
Вторая группа говорит о паломничестве умершего по различным египетским святыням, очевидно, перенесенным в иной мир.
Кружит водомерка-недотрога,
разгоняя стикеры в пруду,
между плит натянута дорога,
и, возможно, я по ней иду,
или же не я, а кто-то очень
на меня похожий, городской,
на своей ходьбе сосредоточен,
медленно ворочает рукой
или же кому-то помогает,
жестом указательным проход
к зданию покажет и шагает
дальше, или всё наоборот,
или это я прообраз дуры
создаю, взлетая со скамьи,
от моей комической фигуры
заживо хохочут соловьи
и деревья сбрасывают космы,
без листвы мелея и скорбя, —
я не знаю, кто летает в космос,
я в ответе только за себя.
Странник заходит и в Гелиополь, и в Буто, и в «Дом жизни Абидоса», и «на чистую землю Нила»; везде видит местные святыни и примечательности.
Два стула, комод, телевизор, кровать,
гибискус, растущий наклонно, —
мне в комнате этой дано проживать
негромко и уединённо.
Третья группа собственно и представляет «Книгу о двух путях». После изображения дверей к этим путям дается карта, разделенная во всю длину красной полосой, изображающей «море огненное»: сверху от нее – «водные пути», снизу – сухопутные.
А дальше пропасть, дальше пропасть:
огонь, вода, случайный всплеск,
крыла взлетающего лопасть,
хвоста чешуйчатого блеск.
Первые ведут сначала вдоль огненного озера; текст предупреждает на перекрестке у огненного моря: «не иди к нему». (Книга ГШ, напоминаю, называется «Обитатель перекрестка»)
…она всю жизнь готова мучиться…
Александр Еременко
Высокомерная, спесивая,
незавершённая на вид,
выходит женщина красивая
и о погоде говорит.
Летят потоки, сферы плавятся,
восходят линии в кругах —
ей дождь и слякоть представляются
на евразийских берегах.
Она глядит на поля ягоду
через пространственный проём
и нарисованную тяготу
колышет в черепе своём.
Идёт походкою лунатика
и рассуждает о воде,
как будто нет другой тематики,
как будто засуха везде.
На суше душа проходит по плотинам, охраняемым стражами, перед которыми приходится читать «изречение прохождения» или выдавать себя за богов для свободного пропуска.
Я им матерью доброй была,
но зачем мне четыре крыла,
если воздух земли тяжелее.
Оба пути сходятся, кажется, у Абидоса. Как видно из приведенного описания, достижение мест вечного блаженства было нелегким, а порой и смертельно опасным и становилось практически невозможным без точного знания топографии загробного мира и представления «в лицо» его обитателей. (выделение мое)
Выглянешь на улицу — ветер
гонит на убой самолёты,
направляйся, детка, на север,
к леммингам, песцам и койотам.
Угол наклонения оси
изменился. Тронулась суша.
А медведей, детка, не бойся,
человек страшнее и хуже.
Без точной карты и подробного изображения нельзя было отправляться в дорогу по двум путям царства мертвых. (конец цитаты)
2
В книге «Обитатель перекрестка» явно поднят уровень воды (на реке?).
Глядя в поддоны пшеничных полей,
глядя в ночной чернозём,
но покачнётся однажды земля,
и поплывём, поплывём.
Сети забросим, себя окрестив,
Господи, скажем, спаси.
Что у тебя? У меня караси.
И у меня караси.
Кувшинки, лилии, звезды скрыты под толщей воды или в сумраке неба (ориентиры установлены: как внизу, так и наверху). С берега же, с читательской плоскости, ровная поверхность реки дает нам отражательную способность видеть перевернутый мир, но и только.
Но взойдя на мостки деревянных лав читательской интуиции, можно видеть, как бледно мерцают на тоненьких, но прочных стеблях эти кувшинки, лилии, звезды рассветного неба. И в них Офелия, сама автор, также укрытая поднятым уровнем таланта.
Я помню, какой некрасивой была
и как отражалась в воде,
теперь я представила, что умерла
и нет меня больше нигде.
Идут поезда по своим колеям,
жуют пассажиры иргу,
а я распласталась в какой-то из ям
и больше ходить не могу.
Прямая, негодная, просто лежу,
ни выбросить, ни оживить,
а к Богу в приёмную я не спешу,
мне нечем его удивить.
И Ник Кейв с Кайли Миноуг здесь же со своей дикорастущей розой смертельной любви.
молчаливый, холодный, унылый,
на могиле является вдруг,
чтоб букет увядающих лилий
исцелить наложением рук.
И даже когда уровень напряжения спадет и нам откроется то, что скрыто под поверхностностью – вода не станет питьевой.
Каменных джунглей шумливый ручей,
дно обезьянье —
там, в глубине, не бывает речей,
только молчанье.
Здесь, на поверхности, — ветер, блесна,
рябь да осока,
удочка-жизнь, как вода, не черна,
не одинока.
Хочешь — мети золотую пургу,
в хляби копайся,
хочешь — сиди на крутом берегу,
хочешь — купайся,
хочешь — забрасывай, хочешь — лови
рыбу на жалость,
в мудрых глазах не бывает любви —
только усталость.
И здесь в самом страшном месте, на месте уныния и отчаяния — о главном в этой книге.
О Мертвой воде и воде Живой.
«Чтобы оживить мёртвого хозяина, волк из сказки «Иван-царевич и Серый волк» полил его сначала мёртвой водой, которая заживила смертельные раны, а потом живой водой, которая и оживила царевича.»
Вторая книга стихов Ганны Шевченко это мертвая вода заживления.
Больше — собственных ран. Поэт поливает порезы мертвой водой из мутной Пахры, чтобы тело души сделалось невредимым (а для воскрешения нам нужны только целые тела-терриконы).
И вот же.
Там, где Любич впадает в Десну,
водомеркой истоптано небо,
белый аист берёт тишину
и несёт своим детям на пробу.
В низкой заводи ивы дрожат,
распустили печальные гривы —
покрывают собой лягушат,
чтобы аист прошествовал мимо.
У запруды речная возня
оттолкнула пугливую рыбу —
стайка, стайка, не бойся меня,
я любуюсь песчаным обрывом.
Неподвижно на влажной траве,
умирая от солнечной ласки,
я стою — как другой человек,
неожиданный, витрувианский.
А это уже совсем другая вода.
Кстати, лучшие с поэтической точки зрения строфы и стихотворения здесь намерено не освещены, потому, как цель была немного другая – показать странствие души.
Прослеживая дальнейший поэтический путь автора, смею утверждать, что следующий сборник будет книгой Живой воды. Но эта, как следует из приведенной сказочной процедуры оживления, была необходима в первую очередь. Без нее невозможно воскрешение.
