Фото Василия Попова
Евгений Попов – прозаик, эссеист, драматург. Один из основателей и член Русского ПЕН-центра,в настоящее время – президент; ассоциированный член Шведского ПЕН-центра, секретарь правления Союза писателей Москвы, заслуженный работник культуры Российской Федерации.
Родился в Сибири, в городе Красноярск 5 января 1946 года. В 1968 году окончил Московский геологоразведочный институт.
Дебютировал как прозаик в 1962 году в сибирских печатных изданиях. Первая заметная публикация – в журнале «Новый мир» с напутственным словом В.Шукшина (1976 год). В 1978 году был принят в Союз писателей СССР. Один из составителей (вместе с В. Аксеновым, А. Битовым, В. Ерофеевым, Ф. Искандером) неподцензурного альманаха «Метрополь», за что в 1979 году был исключен из Союза писателей СССР, восстановлен в 1988 году.
Автор многих книг прозы, переведенных на иностранные языки более чем в двадцати странах (США, Великобритания, Франция, Италия. Финляндия, Польша и др.) Автор пьес, поставленных в театрах России и за рубежом.
Евгений Попов работает с молодыми и провинциальными писателями России, ездит по стране с выступлениями, читает лекции по современной русской литературе в университетах России и за рубежом (Италия, Австрия, Германия, США).
Критики и литературоведы называют его «самым веселым анархистом российской словесности» и отмечают, что его проза «одновременно прекрасна и безобразна, ясна и туманна, трезва и ясна, как русский человек» (С. Боровиков), что позволяет им считать его одним из самых ярких современных национальных писателей, идущих вслед за Михаилом Зощенко, Василием Аксеновым и Василием Шукшиным.
Лауреат многих престижных литературных премий: «Венец» Союза писателей Москвы (2003), Российской независимой премии поощрения высших достижений литературы и искусства «Триумф» за выдающийся вклад в отечественную культуру (2009), национальной литературной премии «Большая книга» (2012) и др.
Первый в русской литературе интернет-роман «Арбайт. Широкое полотно» вышел в финал премии «Русский Букер» (2012).
Живёт в Москве.
Как хоронили тетку писателя С.
Памяти Владимира Кормера
Мне, родные, становится совершенно смешно, когда я слышу от дураков, что в начале ХХI века и третьего тысячелетия от Рождества Христова сильно упала нравственность. С чего бы это она, спрашивается, упала, когда с одной стороны существовал писатель Петроний, который зарезался в ванне, но перед этим, на самой, можно сказать, заре цивилизации описал различные древнеримские безобразия, связанные с сексом, пьянством и влечением к смерти, а с другой стороны – мне ль не знать, что творилось в наших домах и постелях, когда страною Россией правили коммунисты?
И вот я когда вижу случайно по телевизору, как снова хорошо вещает о нравственности писатель С., как-то незаметно вернувшийся из эмиграции и поселившийся в глухой, но богатой избушке на самом краю Московской области, плавно переходящей в Муромские леса, то мне сразу же вспоминается жаркий застойный день лета 198… года, когда мы с товарищами хоронили его тетку.
А дело было так. Подлецы-большевики ненавидели писателя С. за его открытый нрав, любовь к России, мастерство и нравственность. Поэтому они организовали травлю его имени и произведений в печати, по радио, телевизору, а после и вообще докатились до того, что посадили его на самолет и выслали в Калифорнию, которой правил тогда будущий, а потом бывший президент США Рональд Рейган, который тогда еще не был президентом США, а являлся всего лишь простым губернатором. Там писатель С., подобно Солженицыну и Сахарову, развернул знамя борьбы за демократию и нравственность в Советском Союзе, который тогда еще был, а сейчас которого уже нету, зато есть Россия и еще множество более мелких стран вроде Белоруссии, поставляющей в Россию вкусные и качественные молокопродукты. Писатель С. убедительно, с присущими лишь ему волей, талантом и энергией доказывал по радио «Свобода», «Немецкая волна» и другим радиостанциям, что советский режим обречен, скоро коммунякам крышка, и они обделаются жидким дерьмом в самое ближайшее время.
И хотя ему никто не верил, большевики нервничали, злобствовали и надумали использовать против него самую подлую вещь, какую только может придумать нечестный человек, невзирая на обвальную глобализацию научно-технического прогресса.
А именно – они где-то откопали его тетку, больную сахарным диабетом и под угрозой лишения ее жизненно важного инсулина заставили старуху написать на племянника в газетах всякую ерунду. Типа того, что он сам с женою-еврейкой, объедаясь продуктами из специального магазина для иностранцев и других шпионов, морил тетку голодом, а когда напивался пьян джином, виски и коктейлями, то даже стегал тетку плеткой-треххвосткой, вывезенной им из Северного Казахстана, где она носит название «камча».
Всякому, кто обладал в Советском Союзе хотя бы минимумом информации, было понятно, что это – очередная злобная ложь, имеющая целью в очередной раз очернить великого человека, но такова была безнравственная сила советской пропаганды, что отдельные недалекие умы стали пережевывать эту «утку» в курильных помещениях советских контор, на стадионах, в пивных, где порой можно было услышать от нетрезвых людей, что «все они – одна лавочка, а ТВОЙ писатель С. поди и сам нерусский».
Все это, родные, сильно мучило меня, тайно, но резко настроенного против советской власти, поэтому я с громадным энтузиазмом воспринял телефонный звонок моего знакомого, а может быть, даже и друга Владимира К., вычищенного к тому времени из журнала «Вопросы философии» за публикацию своих идейно-ущербных сочинений на Западе, который сообщил мне, что с ним только что говорил другой наш знакомый, Вадим Б., выгнанный отовсюду примерно за то же, за что и Владимир К., тот самый Вадим, которому в свою очередь позвонил из Калифорнии сам писатель С. с просьбой похоронить его только что преставившуюся тетку – несмотря на то, что она оклеветала его, потому что больше хоронить ее в Советском Союзе некому.
Сказано – сделано. И вот мы уже в Заречье города Д. Московской области, хорошо известного мне, потому что я там тоже когда-то жил в бараке, а также потому, что в городе этом, который всего лишь на восемь лет моложе Москвы, задолго до тетки помер князь-анархист Петр Кропоткин, разочаровавшийся в коммунизме, но прощенный большевиками, в чем каждый мог убедиться, посетив до «перестройки» отдельный закоулок Красной площади, где имя князя было выгравировано на высокой стеле вместе с именами других коммунистических предтеч и жертв.
Вступив под своды небогатой комнаты, мы с товарищами были поражены тем, что теткин гроб уже имелся там, обвитый искусственными цветами, а вокруг него сидели, пригорюнившись, на сосновых табуретках три пожилые женщины, которых язык не поворачивался назвать старухами. И правильно, что не поворачивался, как это выяснилось в дальнейшем.
Пожилые женщины, соседки и подруги, одна из которых, как это выяснилось в дальнейшем, была русской, другая – армянкой, а третья –ингерманландской финкой, встрепенулись в нашем присутствии, и похоронный механизм сразу же пришел в движение. Нам было объяснено, что тех жалких денег, которые мы собрали, вовсе не требуется, за все тайно УПЛОЧЕНО ПЛЕМЯННИКОМ, а требуется лишь МУЖСКАЯ СИЛА, чтобы сопроводить гроб до места его конечного назначения. Что мы и сделали, когда пришла черная машина похоронного бюро «Ритуал»… Немного постояли около разверстой могилы. Ветер трепал кудри Вадима Б., а наши с Владимиром К. кудри он не трепал, потому что я к тому времени уже изрядно облысел (скорей всего, от временной работы на урановых месторождениях), а Володя почему-то был стрижен наголо, если мне не изменяет слабеющая не по дням, а по часам память.
– Ну, мы пошли, – сказали мы, когда закончилась скорбная работа ловких могильных лопат, и нанятый могильщик виртуозно придал земле, покрывшей тетку, известную всем кладбищенскую форму округлого, удлиненного прямоугольника, не забыв установить временную табличку с ее инициалами, фамилией, датой явления в этот мир и ухода из него, а также поломать свежие розы, купленные нами в процессе похорон. (Дабы их тут же не украли кладбищенские воры, воров нынче развелось несчетно по стране, а может, это и всегда так было?)
– Как пошли? А помянуть? – сказали нам армянка, ингерманландская финка и наша соотечественница. – Все уже приготовлено, а иначе получится не по-русски, – подытожили они.
Так мы и оказались вновь в этом маленьком домике, где вскоре заблестели бутылки с водкой, перемежаемые обильной закуской, включающей в себя высокую стопку исходящих паром блинов.
Дело молодое – мы, надо признаться, изрядно переволновались тогда, проголодались и с аппетитом уплетали все те куски, которые подкладывали нам на тарелки заботливые женщины, и сами не чуравшиеся спиртного. В разговоре о жизненном пути покойной выяснилось, что она сильно переживала содеянную ею клевету, перед смертью целовала портрет племянника и злобно ругала большевиков за то, что они принудили ее сделать ЭТО, а она, тем не менее, все равно умирает. Общественно-политическую обстановку в стране наши сотрапезницы оценивали критически, с использованием ненормативной лексики, но о деятельности писателя С. тоже отзывались неодобрительно, именуя его «хорошим гусем».
– Ну, мы пошли, – наконец-то решились мы, когда погребальный стол был наконец опустошен, наши аргументы в защиту писателя С. иссякли, да к тому же и обстановка становилась странноватой, если не сказать грубее. Лица пьяных баб заалели от выпитой водки, одна из них затянула матерную частушку, другая все курила да курила, пуская дым красивыми кольцами, а третья публично сняла лифчик, на секунду продемонстрировав его содержимое и объяснив свой поступок тем, что он ей сегодня ЧЕГОЙ-ТО СИЛЬНО ТРЕТ.
– Как пошли? А кисельку? А сладенького кисельку, милые мальчики? – захихикали и забормотали они, приближаясь к каждому из нас на опасное расстояние.
Мы и выскочили на улицу, где уже была ночь, но светила светлая луна, сопровождаемая мерцанием тоже довольно ярких звезд. Лаяли собаки. Старухи гнались за нами среди деревянных домов полтора квартала с развевающимися волосами, трясущимися частями тел и хриплыми зазывными воплями, как в аналогичном романе древнеримского писателя Петрония. Но молодость, как всегда, взяла свое, и мы, избыв погоню, счастливо попали на последнюю электричку до Москвы, радостно обсуждая случившееся под стук железных колес.
Владимир К. в 1987 году умер в казенной больнице от затяжной болезни, чуть-чуть не дожив до своей посмертной славы, Вадим Б. погиб у так называемого Белого дома в дни называемого так Второго коммунистического путча 1993 года. Я, родные, как видите, пока еще временно живой, как и все остальные жители планеты. Как и все вы, родные.
