Марина Чиркова

Публиковалась в России в газетах «Московский комсомолец», «Московский литератор», в журналах «Заповедник», «Кольцо А», «Контрабанда», «Российский колокол», «Футурум АРТ», «Южная звезда»; в Чехии в журнале «Пражский Парнас»; в США в журналах “Sinister Wisdom” и “Cutthroat”.

В 2020 году выпустила книгу «Смородиновый лес» (Волгоград, Перископ-Волга, 2020).

Литературный обозреватель международных конкурсов «Кубок мира по русской поэзии» и «Чемпионат Балтии по русской поэзии» в 2018–2019 гг. Редактор конкурса «Литературный Фестиваль Рунета» на stihi.ru.

Победитель II международной поэтической премии «Фонарь-2020» от издательства «Перископ-Волга» 2020 г. (1 место в номинации «Любовная поэзия»), финалист (шорт-лист) премии «Антоновка 40+» 2020/2019 г., финалист (шорт-лист) конкурса «Славянская лира-2018», победитель конкурса газеты «Комсомольская правда» «ПИФ» 2012 г. (1 место в номинации «Поэзия»).

Иероглифически

Гизелле

1

Сквозь твои черты
прорастут цветы —
розы в сто шипов, раскалённый мак.
Дно стеклянных дней
(говори о ней),
об одной о ней, да не просто так:

золотая пчёлка отыщет щель,
проползёт бедром (а ужалить жаль),
а потоп — потом, а тепло — теперь,
остальное — шёлк, лепестки и май…

2

Гизелла танцует. Шаги будто дразнят споткнуться.
Шипы золотые на злых каблуках этой птицы.
Рисованой бабочки певчей, цветка перелётного.
Гизелла нежна обожжённо, а сальса опасная длится.
И тянутся ветви лесные к рукам её с гжельского блюдца.

Гизелла поёт. Шёлк и перец, торнадо и краеш-
ком — сл(ад)кая соль-не-просыпь из ресниц ошалелых!
У клетки витой, золо(той) есть открытая дверца — Гизелла;
Гизелла, Гизелла!.. — терзать твоё имя, пока обнимаешь…
Глаза: оп(рок)инутый обморок, лава и лёд их…

3

Нечаянный этот коктейль не похож на твои,
но он для тебя, о тебе лишь. Вот так с утра
покажется: рядом, руку лишь протяни,
и тянешь руку, и вздрагиваешь — вчера!
То памятной мяты уменье всплывать, тонуть,
кру(жить)ся чаинками, ткаться в узор ковра —
в глазах у идущих мимо теперь не хватает чуть-чуть:
гречишного мёда Ташкента, нью-йоркского серебра…

…И снится: гитара — пламя, а голос — волна (война!),
прозрачная рыбка — сердце, и пальцы — кривой коралл,
а моря опять не выпить, а надо до дна, до дна,
и слух уже не отнять, и век не сомкнуть, и стран-
но вдруг смешаю в ладонях — тебе, тебе:
три лёгких слова, слезинку хмеля, смешинку дня…
Дотронься кубиком льда до трещинки в нижней губе
и ты почувствуешь, как я целую тебя.

Смородиновый лес

а солнце — сквозь смородиновый лес
по тёмно-красным, розовым и белым
упругим бусинам прихваченным губами,
упрямым косточкам прикушенным легко…

(а там по краю: ива наизнанку
за пыльной тучей вскинута вдогонку
и от беззвучных судорожных молний —
которые одни и гонят ветер
вперёд товарняков и вертолётов —
уже знобит, метёт озон безумья…
и бьётся телефон — живой пескарик,
и оборвав натянутую леску
без плеска — в тишину, во тьму как в омут,
в расколотое зеркало как в сушь…
о нём, о немоте… в огне, во гневе…)

…утренним родинкам примятых летних ягод.
нет, мы другая половина неба,
где край листа двуручною пилою,
зелёным леденцом и двуязычным
блужданьем на просвет, на шёпот: слышишь,
садовник знает для чего привито,
а веткам незачем, им только дрогнуть
и прижиматься мокрым срезом к срезу,
и прирастать вживую, обнимая…
плести смородиновый лес… прилипших мошек,
мышей летучих с тонкими резцами,
грызущих нежный сахар полнолунья
и распускающих одежду у влюблённых
до нитки, до последнего, до «кто ты?»

Аудио: автор читает стихотворение «Смородиновый лес»

Знать

Я хочу знать о тебе всё.
Зачерпнуть раньше твоих слов.
Городов жилых и проезжих сёл
затвердить географию набело.

Как шуршит в кедрах глухой дождь,
как бежит по коже капля воды…
Называя: брат, понимать: ложь,
но честней прочих её ходы.

Как блестит в дебрях волос — соль,
как красно солнце с изнанки век, —
повторять этот язык вдоль,
поперёк, насквозь и врасплох, в разбег…

Как растут бережно семена,
как шатает бешеных дрожь земли.
Как другие пили тебя до дна!
И о тех, которые не могли…

Я бегу выиграть сей звук —
древний космос полон муры, туфты! —
но его джаз-бэнд о тебе вдруг,
и гремит во мне потому что — ты…

Я шепчу, и ветер ерошит ворс
дыбом вдоль хребтины тянь-шаньских гор;
я хочу, чтоб он и в тебя врос,
золотой септический септаккорд, —

чтобы ты слышал в нём ноту Si
и в её синь пропадал, спасён
из песков-льдин-неводов, и
чтоб хотел знать обо мне — всё.

Иероглифически

Мужской иероглиф блёкнет, прочитан.
Смысла в нём оказалось не слишком —
не то чтобы совсем, но
гораздо меньше, чем до-

тронься: цветка обле-тающей вишни
ты-
чинкой о-кажешься лишней,
хрен васаби — острая зе-
лень,
уст-
алость,
скользят ко-лени,
лень вн-утренняя…
гадаю: ког-да… тяжело лом-аю
об иероглиф язык, тво-я
Я-
пони-я…

Ма(лень)ких лошадей края,
кра(сны)х коньков крыш…
ч-шшшш…

Небо рушится вниз

…небо рушится вниз, разламываясь на ты-
сячи хлебных крошек, на шаткую тишину,
на собачьи следы, так похожие на цветы,
на цветное пятнышко крови и шерсти клочок, на губ-
чатый наст-
упав-
ший медлен(но) белым обнявший час-
то бестолковый город, ок(нами) вылу(пленными) полн-
очи ждать не хочет небо, касаясь нас-
пех,
касаясь нас-
мех,
касаясь нас-
мерть —
ле(тучи)м шёл-
ком…
и вот малыш катает снежки и ему всё равно,
что за буквы, сплошные «же», и зачем с высоты,
и тебе — «не попал!» — невесомо и белым-бело…
это небо как мы: потихоньку, на ушко, на ты…

Дорога над

Котёнок-неженка вдох и мех,
а млечное блюдечко горячо!
И гжель боди-арта — на самом дне
в тебе, не дотронувшемся ещё.

Дорога над ненасытна ввысь
раскинув в стороны облака,
и след самолёта широк как кисть
во мне, не дотронувшейся пока.

Светлы на белой ночи холста,
зажмурясь ляжем в едину тьму,
друг друга по родинке прочитав,
друг друга по буковке расстегнув

до дня, дымящегося рекой,
кошачьей шёрсткой в карандаше,
друг с друга выпитым молоком —
до нас, дотронувшихся уже…

Только начинаешь

только начинаешь понимать того медведя —
в сугробе протаяно дыхальце,
ноги-руки почти согрелись,
как — вот!
кот:
шагами охотника в камуфляже,
по-над головой крадучись, ищет-не ляжет.
пахнет дождём, листьями, больше всего землёй,
корой.
лютое кладбище полёвок, лягушек,
вытащенных из гнезда птенчиков.
беру поперёк пуза, укладываю к подушке,
слушаю.
запахи выдыхаются, приручаются на мурчательное,
мечтательное.
котики глазастые, похожи на младенчиков,
говорят, поэтому их и любят женщины.
верить?
снова белое по тёмному, и уже — медведица,
спи, кошенька-мышенька, няшенка-вишенка-хвостатик,
нам до весны хватит
снегу…

утренним апрелем загляну к прабабушкам,
прополю оградку.
держали таких простых-рябеньких
верно, и они. да всё остальное
нет, не другое.

Про дюймовочку

к августу дюймовочка превращается в жабу.
обзаводится великовозрастным брекекексом,
в любом разговоре непроизвольно сбивается на дешёвые блюда из коловраток и тины,
начинает одобрять расправы рыжих лезвиезубых мирмиков с чёрными луговыми сладкоежками…
detroit, become human! — раздают вокруг, а вдруг прилетит цапля и в ваше болото?
ну и хорошо, регочет, всё разом и кончится, —
и лишний вес,
и пожизненное в однушке,
и муженёк безработный диванный, —
и память о чём-то сиреневом, дымчатом, то ли не было, то ли не будет…

а ласточка превращается в ворону.
красится в чёрный, читает чушь — эритропоэтин и пайетки,
не одни любовники но даже коты от неё разбежались, и к морю уже невермор,
хотя кормят неплохо и тут, вот золотой ключ от квартиры где день…
ты постарела, ворона! — кричит ей жаба при встрече.
здравствуй, моя дорогая дюймовочка, — отвечает ласточка, а помнишь, помнишь как ты мои крылья дыханием грела? как потом летали с тобой, то на итаку то в гаттаку?
дело не в старости, мне всегда! хотелось каркнуть громко, заорать так чтоб аж сыр выпал.
например что офисные хомо давно заслужили ядерную файрфокс, хотя бы за всех суточных затворников и шестипалых, живьём замороженных, не способных нести яйца в одну корзину. и если бы только за них.
но жалко красивых.

не слышит жаба, не прозрачнеет в ней сиреневая деточка на шару не нашарить. 30 лет спустя пора знакомиться заново, пусть и виделись каждую неделю.
будем о блюдах — и кто кого переждёт.

Словами

1

наив или наитие иль смехом
и мёдом но на вкус неосторожно
(колючий плод каштана — сердцевина
и пульс, и ласка-хищник этот случай):
вдохнувши раз, не выдохнуть. аиром
или другою страстоцвет-травою
вросло… в сибирских реках, мне сказали,
во льду умеет рыба спать до лета.
а я чему училась? не пойму, но
как золушка по бусинке капЕльной,
по кровной ягодке рябиновые бусы,
по буковке нанизываю — имя…

…наив или наитие иль смехом и мёдом…

2

Всё потому, что слово — те же губы,
с которых оно шариком воздушным,
с которых воробьиной че[пушинкой],
пчелой болючей, косточкой граната…

Всё потому, что губы — те же страны,
а ст[раны] — это встречи, то есть у[час]ть,
родство, какое [боль]ше чем медвежий
косматый космос но и [мель]че крохи…
А наши кр[ох]и — те, кто нам острее
и нас самих, и самой близкой речи,
но даже к ним мы не плывём немыми
пока из губ дыханье, то есть слово…

Вот потому… поэтому, вернее…