Владимир Буев много лет является президентом Национального института системных исследований проблем предпринимательства и группы компаний НИСИПП. В качестве эксперта в сфере экономического развития и предпринимательства неоднократно выступал в федеральных электронных и печатных СМИ. В роли пародиста и под своим именем выступать начал в этом году. Ранее под псевдонимом делал попытки писать ироническую и сатирическую прозу на темы истории античного Рима.
Хорошие поэты и один хороший прозаик на вечере хороших и разных…
Репортаж с арт-проекта «Бегемот внутри»
Открывая очередной раунд арт-проекта «Бегемот внутри», прямо обозначенный как вечер хороших и разных поэтов, его ведущий Николай Милешкин пояснил, что сам он, конечно, любит «сольные вечера, когда выступает один поэт, а потом можно с ним побеседовать», но в какой-то момент понял: хороших авторов так много, что всей жизни не хватит, чтобы всех пригласить посолировать. И тогда у Николая родилась идея проведения «вечеров хороших и разных поэтов». Данный вечер стал пятнадцатым по счёту.
С поэтом, издателем и художником Александром Асмановым ведущий познакомился на вечере памяти другого поэта — Владимира Строчкова — там Асманов рассказывал о покойном, а по окончании мероприятия подарил Николаю свою книжку стихов. Собственно говоря, Александр по большей части из этой книжки стихи и читал. Поэзия Асманова (по крайней мере та, которю мы услышали) не сюжетная. Это, в основном, стихи-впечатления, стихи-чувства, произрастающие из его внутреннего мира, импульс которым, впрочем, всё равно дал мир внешний. Поэтическая оптика творца направлена на собственную душу: «Духота привычек, сомнений груды / Создают в душе ощущенье сора, / И такого звона, как от посуды, / Что летит об стену, венчая ссору. / Но макая волю в холодный вечер, / Словно вдруг ныряешь в миры иные, / Где русалки бледной покаты плечи, / Где прозрачней Стикса глаза хмельные». Будучи сам горожанином, городское пространство он отвергает, если там нет душевного тепла, связанного с отчим домом: «А вдали был город, и он никуда не звал. / Самым лучшим местом был в городе том вокзал, / Потому, что город хорош только если в нем / Для тебя есть этот — ну как его? — отчий дом».
Некоторые стихи Асманова откровенно религиозны. Или иначе: наполнены верой. Тут кто как воспримет. Вот, к примеру, «Молитва»: «Боже, вот и случилось молиться — / Пощадеши, как прежде спасах, / Эту женщину с черною птицей / В голубых, словно небо, глазах. / Эту женщину с черной печалью, / На беспечном пространстве земном, / Эту девушку с вдовьей печатью — Пожалей в милосердьи Своем».
Последние несколько лет ознаменовались для Александра Асманова потерями. Много друзей ушло в мир иной, причём, некоторые перед уходом «успели из России уехать». Выступающий вспомнил своего друга поэта и прозаика Леонида Колганова (Фридлянда), уехавшего из России и принявшего в 1992 году гражданство Израиля. По словам выступающего, Колганов вообще не «не заметил, как СССР стал другой страной, потому что всегда был погружён в стихи» (такой вывод Асманова кажется более чем странным, судя по прагматичным действиям эмигранта, связанным с его отъездом как раз в момент распада СССР). Живя в Израиле, поэт Колганов в 2019 году «поехал погулять в Польшу и умер там», потом его с большим трудом возвращали на Землю обетованную. Вот памяти друга-поэта Асманов посвятил стихотворение, которое и прочитал на вечере: «Из дальния дали, где “ще не сгинело”, / Но сладко и приторно пахнет гнильцой, / На траурном лайнере кипельно-белом, / Твоё повезли отслужившее тело / К нетленным песчаным пенатам отцов… / Навстречу плывет темнота не спеша, / И рыжая женщина в иллюминатор / Следит со слезами, как ей виновато / Отставшая машет снаружи душа».
Асманов поделился с участниками арт-проекта тем, как «какой-то момент» он «увидел, что греки были ребята правильные, поэтому разделили любовь на целую кучу её разновидностей». По словам выступающего, для каждого случая у них была своя любовь: любовь-уважение, возвышенная любовь, жертвенная любовь и так далее. Поэту показалось это интересным, на что он откликнулся несколькими стихотворениями. Вот одно из них с первым типом любви: «Наскучила бездарная чернуха, / Поговорим о лучшем и о главном: / Прабабушка Людмила Николавна / Была великолепная старуха». Второе с другим типом любви оказалось сонетом (почти шекспировским) и оканчивалось так: «Поверь, поэты над Природой властны, / И Ты, под заклинанием стиха, / Такой, как нынче, стала бы прекрасной, / До черточки, до блика, до штриха. / Но мне не нужно нарушать Закон. / Ты — та, что есть. И я в Тебя влюблен».
Вспомнив, что сам является ещё и художником, Александр прочитал «стих-сон» с катреном, где упоминались два советских живописца: «Что ж, пойду напьюсь я пьян, / Стих сменяю на стакан. / Я вздохнул и мне приснились / Глазунов и Налбандян».
В стихотворении Асманова «Вий» образ чудища с опущенными веками становится образом/метафорой того, что сосед не видит соседа (люди стали друг другу чужими), хотя раньше жилось богато, под небом царили согласье и мир, пацанята на речке ловили плотву, а отцы в воскресенье ходили в трактир. Что же нынче? «В селе тишина. / Не найти человека. / Лучинку спросить без опаски нельзя… / А ну-ка, сосед, подними-ка мне веки. / Давай-ка посмотрим друг другу в глаза».
Образы и метафоры поэта пусть и не являются вершиной Эвереста/Джомолунгмы, но внимания заслуживают. Они лиричны. Так, память у Асманова — это «нежный зверёк», который «шмыгает […] по изгибам усталых извилин». Бег зверька хаотичен, а «движения сказочно ловки»: «Выгрызая из ткани ушедшего дня / Про запас лоскуты и кусочки… / Он бежит, он никак не устанет бежать, / Тащит, тащит — и все ему мало… / Ах, как в старости будет уютно лежать / Под лоскутным его одеялом».
Со следующим поэтом Еленой Санниковой Николай Милешкин познакомился на вечере, тоже посвящённом одному из поэтов, затем они неоднократно виделись на разных мероприятиях. Однако Николай не знал, что его визави пишет стихи. Хозяин «Бегемота внутри», как известно, вместе с коллегами занимается подготовкой и изданием антологии рано ушедших поэтов, на могилах которых живые творцы в знак памяти читают стихи. Вот на одной из таких акций Елена подарила Николаю свою поэтическую книжку (собственно говоря, она же и привела его к захоронению Марка Рихтермана, поэта из второго тома антологии). Стихи Санниковой Милешкину понравились, поэтому сегодня она оказалась здесь.
По словам Елены Санниковой, поэтическая книжка у неё вышла одна, хотя готовится вторая. Начала она с чтения своих ранних стихов, написанных, когда Елене ещё не было двадцати (1978 год). Первым было стихотворение, «которое прямо подходит к сегодняшней погоде» (цитирую первый и последний катрены): «В ярком золоте березы, / Солнышко осеннее. / То улыбка или слезы, / Или сновидение?.. / В ярком золоте березы, / Сине — до отчаянья. / Пусть же льются, льются слезы / Света и прощания» (1978 год).
Практически все прочитанные дальше поэтессой стихотворения за небольшим исключением можно было найти потом в её профиле на портале stihi.ru. Поэзия Елены чувственная, лиричная. С элементами сюжетности. Не побоюсь этого слова, детская, девичья, а потому очень светлая и добрая. Вот цитаты из двух стихов, датированных тоже 1978 годом:
«И полярная мгла / Всех заставит уйти, разбежаться… / Успокойся, земля! / Разреши мне с тобою остаться»;
«Стань торжественным венцом / Листопада. / Утешением и сном, / И отрадой» (стих о первом снеге).
На текстах конца семидесятых прошлого столетия Елена не остановилась и прочла два, написанных в 1989 году:
«Улыбка лазури прозрачна, светла, / И цепь лебеды за оврагом теряется, / А туча над лесом седа, солона / Уж первых снегов темнотой наполняется…»
«В шоке немеет тело, / Виски холодит тревога. / О, как уныло и тошно / Понять вдруг собственный век!.. / “Так что же мы будем делать?” / “Не знаю…” Нема дорога, / И так легко, беззаботно / На землю ложится снег…»
Затем, словно доказывая формулу, что всё возвращается на круги своя, почему-то вновь вернулась к своим стихам 1978-79 годов — видимо, важный для поэтессы поэтический этап. Тематика стихов Елены Санниковой: как говорится, «о любви, о жизни, о погоде» (различий в тематике и поэтике между 10-летним временным лагом не наблюдается):
судьба («Судьба… Расплескалась, рассыпалась / Осколками — да по ступенечкам…»), грусть-тоска, печальные улыбки («Сподобь доплакать до конца / Свою израненную лиру / И не позволь сойти с лица / Улыбке, посвященной миру!», «И улыбкой — тише, тише — / чтобы слова не помять: / Злое бремя, научи же / Умирать — и воскресать»);
природа, земля («Как слезы, листья желтизной налились, / И падают, тускнея и дразнясь. / Дороги в ком закутались и сбились / И даль густыми тучами зашлась», «…посмотри, как, золотясь, / Прижался лист к земле поблекшей»);
архаика, русские селенья и отчий дом («У церковки разрушенной — кладбище, / И так же светел колокольный звон… / Мой милый дом, приют мой, край мой нищий, / Загадка, боль, забытость, небыль, стон…»);
душа, внутреннее состояние самой себя и человека вообще: к примеру, стих, осуждающий Содом, откуда лирическая героиня предлагает сбежать, сама Елена протрактовала так: «Конечно, имеется в виду бегство не в пространстве, а в душе, к богу, к творчеству, к красоте души» (это пояснение похоже было на лозунг: за все хорошее в человеке и против всего плохого, за духовность).
На забыла Елена провести параллель к бегству в прямом смысле слова — к тому бегству, которое совершается в пространстве. То есть к отъезду из родной страны, где, по её словам, «человеку становится тесно, плохо, опасно оставаться». Поэтесса отметила, что об этом она писала в 80-е годы, когда был железный занавес.
— Это грусть. Сейчас-то железного занавеса нет, и старые стихи приобретают какое-то новое звучание и актуальность, — рефлексирует поэтесса: — Человек может приехать [в свою страну] как гость, но от здешней земли он уже оторвался. Происходит разрыв между уехавшими и оставшимися родственниками, между друзьями.
Поэтесса сопроводила свои рефлексии стихотворением из цикла «Уезжают друзья» (в интернете оно опубликовано с датировкой «1979»). Сама Елена не считает этот стих в цикле лучшим, но…
— Так получилось, что семья у меня состоит из поэтов. Мой дед поэт Григорий Санников, мой муж поэт и трое моих детей поэты. Сын Григорий перед этим вечером перебрал мои стихи и сказал прочти этот…
Выполняя волю сына, поэтесса прочитала «Письмо из России» (привожу первый и последний катрены): «Где живешь ты теперь? / На какой широте? / Ветер бьется мне в дверь, / Мчится дальше — к тебе… / Ты далеко теперь, / В благоденственной тьме… / Ветер бьется мне в дверь, / Мчится дальше — к тебе»).
Стихи на тему войны в Чечне Елена «оставила до следующего раза», предложив послушать свои переводы «очень сильного украинского поэта Василя Стуса с трагической судьбой».
— Он погиб в пермском лагере для особо опасных государственных преступников в 1985 году, а в 1987-м я встретилась с его друзьями, которые с ним учились и работали в Институте литературы. Они мне стали читать его стихи, которые потрясли меня до глубины души. И я стала их переводить.
Елена прочитала несколько переводов стихов Стуса, тематику и поэтику которых дают возможность понять строки: «средь щебета тюремных воробьев», «срок не отменят, тщетна надежда», «ветра, морозы, свистки и крики, проклятья, стоны, собак рычанье», «ничком ложишься, садишься боком», «злобный взгляд доносителей-шпиков».
Завершила выступление поэтесса своим собственным стихотворением, посвященным Василю Стусу, написанным в 1988 году: «Хаты белые… / уж который год / Вишня красная осыпается. Уж который год / у родных ворот / Сына матушка дожидается. / А колымская / трасса дальняя, / А колымская / трасса пыльная. / До какой глухой до окраины /Довезут они тебя, ссыльного?»
Поэтесса Мария Ежова обещала, что, цитируя свои последние эксперименты, «постарается не очень пугать слушателей» и прочитала несколько типичных верлибров. Вот пример: «куда-то уезжаешь на метро / я вспоминаю полочку с носками / куда стояла утром / слёзы лья / (умолкла тотчас дева) / и носом шмыгаю / над этими носками / а чистых нет / остались летние и злые новогодним / принтом / с разрезанной резинкой / (потому что: какая разница?) / мне надо ехать / тоже на метро / в другой конец / распластанной медузы / Москвы / я ненавижу город (шумно) / я ненавижу одеваться по утрам / (теснит)/ я ненавижу выходить из дома (тошнота)»
Второе прочитанное Марией стихотворение, по её словам, «такое коллажное получилось». Возникло оно «из какой-то детской поэтической студии, которую нам подбросили в библиотеку» (видимо, в которой Мария работает): «В какой-то момент понимаешь, что работать просто невозможно, и нужно что-то еще поделать, приходится заниматься такими вещами». Поэтесса прочитала верлибр: «Худую и очень высокую женщину деревья и шорохи их возьмешь на войне… никто полюбил тебя цветочек сущий… был очень беден Господь… жизнь стала весёлой как мертвый огромный глубокий океан и солнце».
Следующий стих Мария назвала «довольно забавным». Ей самой представляется, что стихи у неё «выходят очень весёлыми: юмореска на юмореске» (в зале никто не смеялся, даже не улыбался), хотя она и понимает, что, как сама выразилась «это мои странные внутренние смешения»: «Запекается как кровь на губах… когда долго тошнит не выдерживает глотка… раскроши себе в рот три пакетика песка времени… как диабетик бесстыдства… под подушкой пластиковый пистолетик». И вот строки из другого стиха поэтессы: «В пружинящем зеркале горы из острых листьев сложились как горы из голосов».
Недавно Мария готовила материал про ведьм в славянской культуре, и ей очень понравилось, как антрополог Никита Петров в своей лекции разъяснил, что отпугивать ведьм должно «всё с семантикой острого: травки, острые уголочки». Слушателям Мария тоже рекомендовала взять это на заметку: дескать, мало ли что, вдруг кому-то потребуется отогнать ведьм.
Мария поделилась также своим творческим экспериментом с видеосообщениями в PowerPoint: несколько таких сообщений были расшифрованы, пропущены через несколько сит-редактур и… получилось такое стихотворение. Без пояснения текст показался бы мне набором слов, но это было именно стихотворение-верлибр. Его последняя фраза звучит так: «И мы с ней как здравомыслящие свободные женщины поняли друг друга».
Ещё одним стихотворением поэтессы стал экфрасис на рекламу бритвы Gillette (экфрасис — это описание произведения изобразительного искусства или архитектуры в литературном тексте): «Прочный каркас сорокалетнего ребёнка». Пусть бритва и не является искусством или архитектурой, но была описана и припечатана термином «экфрасис».
К следующему стиху Мария взяла эпиграф из «Голого короля» Шварца: «Король: А такой песни у него нету? (Поёт дребезжащим голосом.) Ничего у тебя не выйдет, пошёл вон. — Генрих: Такой песни у него нет и не может быть». Стихотворение Марии на слух было очень ритмичное, но по смыслу туманное, малопонятное (с постоянным рефреном, включающим комбинации в последовательности словес): «Как они пели… где… на погосте… гости… выпал выводок… дробью мерной… радость… дрогнул… шагом… друг мой… выпал… шагом… на погосте». Мария пояснила, что стихотворение написано по кругу и читать его надо несколько раз в разных направлениях.
Один из прочитанных поэтессой стихов приведу полностью:
земля говорит огню
не пиши слова
по белой стене языком
если любви не имеешь
огонь землю ласкает
пусть вырастает
крепость моя
упадёт на колено дерева
смуглая тень
выскочит из-за угла
оголтелая
жадная почва
схватит за палец
не улетай, дерево
Завершила своё выступление Мария посвящением «поэту Саше Разину, прозрачному мотыльку»: «Ноги — красные руки / Руки — черные ноги…»
Шевкета Кешфидинова узнал по заметке, которую тот «написал на заметку о лекции нашего коллеги Бориса Кутенкова». Лекция Кутенкова состоялась в Лермонтовской библиотеке и посвящалась мемуарной прозе 20 века.
Шевкет не поэт, а прозаик, сценарист, художник. Начал он с того, что читать свои тексты и вообще выступать любит стоя (все предыдущие выступающие сидели), выразил благодарность библиотеке Лихачева и сообщил что прочитает рассказ, который «на метаинтеллектуальном уровне связан с Лихачевым». Рассказ назывался «Крымский Врубель».
Главный герой, от имени которого ведётся повествование («я»), отправлен газетой на узбекскую свиноферму «Красная зорька» сделать репортаж о… разумеется, о прогрессивной/продвинутой свиноферме и её работниках. Поселился герой у крымского татарина Амет-акъая, которого в далёком 1944 году сослали в Узбекистан (в тот год из Крыма выселили всех крымских татар). Хозяин оказался художником. В Крыму его называли «крымским Врубелем». Хоть и работает Амет-акъая на нехаляльном предприятии, но сам сала не ест. Амет-акъай любит СССР и… да, да, Сталина, поэтому пишет портрет вождя народов, чтобы отправить его в подарок Иосифу Виссарионовичу. Та-там! Согласно газете «Правда», «на дворе стоит» 11 сентября 1987 года: «Сталин умер 34 года назад… Под навесом стоял кривой мольберт. Белая с грязными, масляными пятнами тряпка скрывала “Портрет Сталина у гроба Ленина”. Сложно поверить, что эту лубочную картинку написал автор, которого на родине сравнивали с Врубелем. Я отпрянул. Вождь народов ухмыльнулся». Заканчивается рассказ тем, что главный герой с написанным репортажем появляется в редакции: «Главред стоял ко мне спиной, сияя тыквенным затылком. Потом, разрывая на кусочки статью о свиноферме “Красная зорька”, приказал уматывать к чертям».
Николай Милешкин снова упоминает Бориса Кутенкова, который ведёт проект «Полёт разборов» — именно оттуда Николай черпает новые поэтические имена и знакомства.
— Когда проект проходит не онлайн, а живьем, я стараюсь на этих мероприятиях присутствовать. На одном из последних «Полетов…» познакомился с эксцентричным поэтом, каких я люблю. Завершит сегодняшний «Бегемот» поэт Тимур Селиванов.
Тимур Селиванов подчеркнул, что да, он эксцентричный, поэтому ему было очень тяжело слушать предыдущих выступающих, поскольку его представление о прекрасном в поэзии не совпадает с тем, что только что прозвучало. Сам Тимур пообещал постараться сделать так, чтобы тем, кто выступил до него, не было бы столь тяжело, как было ему (намёк если не на гениальность, то на талантливость собственной персоны и своей верлибровой поэзии).
Судя по данным из всемирной паутины, любимые поэты Тимура — Борис Слуцкий, Венедикт Ерофеев и Мераб Мамардашвили, хотя последние двое с поэзией как будто не ассоциируются. Тимур ведет телеграм-канал «Книгоноша», сканирует редкие поэтические (и непоэтические) сборники.
Критики пишут, что Тимур вслушивается таким образом в «первоосновы существования», в наиболее подлинный «доадамов мир», сообщает читателям (новость?) о несовершенстве мироздания, а в «дырчатой юродивой вести» ищет надежду:
На слух «прозоверлибры» Тимура не всегда воспринимаются. Понятны ли они на письме? На мой взгляд, очень даже!
Вот выдержки из прозопоэтического творчества Тимура, прочитанного им на вечере:
«Красота с пустыми красивыми глазами / Она меня не покидала / Как солнце в блокаду на кафельном полу больницы / На холодном картофеле на тарелке вермишели везде лежала и испускала тонкий собачий скулёж…»
«Депутация мягких и твердых игрушек человек из шести пяти хором вопят: мы хотим, чтобы снова звенело и прыгало, и переливалось. Проще говоря, чтобы осенило нас. Пожалуйста, мы больше не можем ждать. Нас благодать осенит, нас благодать осенит, нас благодать. Это когда все замолчали, заводной галчонок затарахтел один».
«Огородные ритуалы
Здесь пахнет по-другому. На прелой пересеченной местности наши угодья. Поближе малина, подальше картошка окопалась, а в центре ветхий домик. А я в его подполье стараюсь восстановить порядок огородных ритуалов».
В полном объеме проводили редко. Разве что подвязать, подрезать. А чтоб воздеться выше вишни, окропить косяки кровью колорадского жука, до этого не дотянулась рука. Но если сейчас случится по-писаному, то здесь буря пройдёт, перевернет грядки вверх тормашками и объяснит всё-всё-все».
«Будто бы сам себя приблизил к месту и по орбите кружу. Не удалюсь, не приближусь. Смерть, природа, детство, детство, смерть, природа, столбик, ворота, домоуправление… бог. Всюду без спроса входит, так что выходит сплошной ох, ох, ох»
«бесплатное бесплатное / бесценное то есть / золотое показалось и пропало золотое / подмигнуло и по небу убежало вспять восходу / и покинуло покинуло оставило нас».
А вот несколько полных верлибров:
«КАК МЫ С ПАПОЙ ОГОРЧИЛИ ДРУГ ДРУГА
как-то в Оренбурге мы с папой оказались у
заброшенного дома
папа предложил: «А хочешь будем бить окна?»
и даже кажется поднял обломок кирпича
вложить мне в руку
чтоб я размахнулся и кинул от плеча
я не размахнулся а испугался и от испуга
огорчился и отказался — было невдомёк зачем окна
бить
папа огорчился тоже и сам бросать не стал и не
пытался переубедить»
* * *
купина горит как на горелке
листва шумит об ошибке
о том что не сгорает потому что не горючая: ни пепла ни дымки
если б по крайней мере я от неё нагрелся вскипел
почему ты не пламя вся? кто тебя купина подделал?
«ты и подделал!» — слышу глас изнутри
что же и перед подделкой голову преклоним
у костерка рассевшись
который только блестит и воняет
понадеемся на корявое
сыграем на расстроенном
* * *
«рынок
проходил сегодня мимо
рынка пенсионерского стихийного напротив всамделишного рынка
там где продают переведённые переводные картинки
и выжженные на кухонных досках картины
если там что-то купить станет очень грустно
потому что ни тебе ни пенсионерам эти вещи никогда не были нужными
а выручка такая мизерная что ради неё даже на сегодняшнем слабом морозе стоять не стоило
так что поддержать пожилых рублём тоже не удалось
и вот с ненужной
некрасивостью в руках и с виной
припоминаю что ГОСПОДЬ говорил про не только где двое и трое
но даже под камнем и в дереве
и стараюсь в эти бижутерные камни и залаченное дерево вглядеться и поверить»
…В общем, вечер хороших и разных поэтов, как пообещал Николай Милешкин, и правда, завершился Тимуром Селивановым. Поскольку в мероприятии участвовал и автор этих строк, читавший отрывки из своей поэмы «Елизавета», то пусть по крайней мере он будет «разным». А кто хороший, кто разный среди остальных, пусть останется за скобками. Будем считать, что все хорошие. Лично мне больше всего понравились верлибровые прозостихи эксцентричного Тимура Селиванова, который, повторюсь, к творчеству остальных был весьма строг. А раз он понравился больше, то и полных его текстов в этом репортаже я привёл больше, чем текстов других поэтов…