Лола Кабанова родилась в Москве в 1976 году. Окончила МГИМО. Пишет стихи и прозу. Печаталась в сборниках, журналах «Юность», «Русский пионер», «Ковчег», «Южная звезда», «Art Muse», «Новый Орел + XXI век», «NEOнлайн». Участница Курсов литературного мастерства под руководством Шевкета Кешфидинова. В журнале Textura публикуется впервые.
Редактор публикации — Елена Черникова
Фелисамор
Рассказы
Выписка
— …три, четыре, пять, шесть…
Бабанов бежал по больничному коридору подальше от этих страшных звуков. Он чувствовал, что впереди есть выход. Там, в конце коридора — дверь.
На двери нет номера, нет таблички с фамилией, нет надписи «Клизменная» или любой другой, объясняющей предназначение помещения. Ничего нет. Но он точно знал — выход там. Добежал и остановился, словно впечатался в стену.
— … семь, восемь, девять, десять…
Сюда. Бабанов судорожно силился понять, как попасть внутрь. Ручка на двери отсутствовала.
— Толкайте. Смелее! — скомандовал мужской голос внутри помещения. Бабанов толкнул и зажмурился, ослепленный неожиданно ярким освещением.
— Да-да. Слишком ярко. А что делать? Окон-то нет. Ни одного окошечка! — голос звучал откуда-то из глубины.
Бабанов проморгался. В центре комнаты за обшарпанным, видимо, еще советских времен столом сидел и что-то писал лысоватый мужчина в линялом синем халате. По обе стороны от стола вдоль стен стояли высоченные, почти до потолка, стеллажи с томами дел.
— Извините, — растерянно озираясь, начал Бабанов. — Я, наверное, ошибся. Мне нужен выход.
— Нет-нет. Вы как раз по адресу. Вы же на выписку? — мужчина взял со стола очки и внимательно взглянул на вошедшего.
— Да. На выписку… — окончательно разглядев мужчину, Бабанов вытянул шею от удивления. — Ой, а вы не… Простите, конечно, просто вы очень похожи… Да нет, просто одно лицо!
Мужчина, сидевший напротив Бабанова, точь-в-точь походил на покойного олигарха Березовского. Бабанову стало неловко. «Вот я идиот! Березовский-то давно того, а я ему тут такое», — подумал Бабанов и решил немедленно перевести разговор на другую тему.
— Нет-нет. Всё в порядке. Вы абсолютно правы. Это действительно я. Мне, знаете, даже приятно, что узнали, а то уж забывать начали.
— Вы?! Простите… Как это…? — Бабанов развел руками, не в силах уразуметь, как возможно, чтобы почивший сидел перед ним и разговаривал.
— Долгая история. Я тут во временной изоляции, так сказать. Сижу, так сказать, на приемке. Тут вот и дела всех, видите? Сейчас ваше найду, — мужчина снял очки и деловито направился к стеллажу, на торце которого были налеплены наклейки с буквами. Полка на «Б» была второй снизу. Помимо витиеватой буквы, её украшал пузатый бегемотик в детских штаниках.
Тут Бабанова осенило: «А-а-а-а-а-а, чего же я сразу не догадался! Шпионские игры… Вначале говорили — покончил с собой, потом — вроде как убили. А он вон где! В захолустной больничке сидит под прикрытием! Хитро!»
Дела на полке «Б» стояли плотным рядом. Между томами торчали картонные закладки с числами. Мужчина, похожий на олигарха Березовского, стоял на коленях, наклонив голову набок, и озадаченно водил пальцем по корешкам.
— Сегодня же семнадцатое? — спросил он Бабанова.
— Было с утра, — избито пошутил Бабанов.
— Странно, — пробормотал мужчина и снова впился взглядом в корешки томов. — Бабанов Александр Николаевич, семнадцатое ноября… — озадаченно повторил он, будто убеждая себя в том, что все верно.
— Интересно, откуда это он узнал, как меня зовут? Я ему вроде фамилию не говорил… — думал Бабанов.
— Так меня еще утром предупредили, что вы будете выписываться, — вдруг сообщил приемщик. — Только вас здесь нет. Определенно нет. Первый раз такое…
Березовский вскочил, подошел к Бабанову и заговорил быстрым шепотом: «Поразительно, конечно. Может быть, ошибка? Я не знаю… Стечение обстоятельств? Неважно. Вас нет, значит, Вам не сюда. Уходите. Скорее!»
— Что значит «уходите»? — возмутился Бабанов. — Что это за безобразие вообще?
— Да то и значит. Уходите. Кыш отсюда! Вон! Это в твоих интересах,
идиот! — Березовский требовательно выставил палец в сторону двери.
— Никуда я не пойду, и сам ты идиот! — отчеканил Бабанов. — Манеру тут взяли! Бюрократы чертовы!
— Бюрократы чертовы? — угрожающе повторил Березовский, и его голос вдруг отозвался эхом в пустой комнате. — Ну смотри, ты сам напросился! Приемщик вплотную придвинулся к лицу Бабанова, и через секунду глаза его превратились в два пустых черных тоннеля. Бабанов услышал отвратительный вой, чьи-то истошные крики, свист. В ужасе он сжался в комок и, сам не понимая как, вылетел наружу.
— … одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать…
Где-то наверху слабо мигала люминесцентная лампа.
— Э-э-э-эй, Сашок. Ну здорово, штоль! Насилу тебя нашел, торопыгу. Узнаешь?
Бабанов лежал на полу, боясь разлепить глаза.
— Деда?
— Я! Дед твой Аркадий. Деда Каша, помнишь?
Бабанов помнил. «Здравствуй, деда», — выдохнул он и заплакал от нахлынувшего облегчения.
— Ну-ну-ну. Нормально. Давай-ка, милый, отведу тебя к своим. Всё. Всё…
Труба на крыше старой больницы тонкой струйкой выдохнула облако.
— Всё. Фиксируй время смерти. И в следующий раз не делай толкательных движений. Ты ему ребра сломал.
Осколки
Много лет я жду, что мне приснится папа, но этого почему-то не происходит. Он умер так давно, что жизнь, в которой мы были вместе, уже кажется сном. Память потихоньку сдает ту жизнь в архив, оставляя лишь осколки самых ярких воспоминаний.
…мой день рождения. Мне восемь. Папа дарит мне новые лыжи и ведет кататься в овраг. День чистый и яркий. Такие бывают в самом начале весны. Он уговаривает меня скатиться с высокой горы. Мне очень страшно, но есть кое-что пострашнее. Вдруг он подумает, что я трусиха! Лихо отталкиваюсь, группируюсь, лечу навстречу слепящему солнцу. Падаю, конечно. Ломаю новую лыжу. Он несется с горы испуганный, а потом — счастливый, что не струсила. Черт с ними, с лыжами!..
…мы с папой на соревнованиях по вольной борьбе. На татами мой старший брат сцепился с каким-то толстым темноволосым парнем. Папа мечтал, чтобы сын стал богатырем. Сам был невысоким и довольно щуплым. Но мечтал, чтобы у него родились крупные, высокие дети. Так вот, мы смотрим, как брат борется. Папа, как всегда, когда нервничает, теребит усы. Толстый парень давит брата, берет его на «болячку» и выкручивает руку. Брат белеет, но терпит, сцепив зубы. Папа не выдерживает: вскакивает и бросается на татами. Оттаскивает толстого. Он же ему сейчас руку сломает, куда смотришь, судья!..
…на даче папа сам строит сарай. Белая кепка, синие треники, между ними — голый торс. Папа почти всегда с сигаретой. Пилит, курит и слушает «Маяк». Когда слышу сигналы точного времени на «Маяке» — сразу проваливаюсь в детство…
…на новых кофейного цвета «Жигулях» едем через Люберцы. Едем не быстро и не очень уверенно. Папа несколько дней как за рулем. Сзади настойчиво моргает черная бэха: пусти, папаша! Он не пускает — просто боится съехать в другой ряд. Останавливаемся на светофоре. «Черные» — сзади. Из машины выскакивают двое качков с ножами и бегут к нам. Папа с удивительным для него спокойствием достает из-под сиденья заточенную отвертку. Качки подбегают, прокалывают нам все четыре шины и резко сваливают. Я, не найдя бумаги, царапаю номер машины «черных» спичкой на коробке. Отомщу!..
…мы в Ялте. Под моей кроватью — чемодан с фруктами. Папа любит запасы. На море мы не плаваем — торчим вверх ногами. Мама говорит, что мы балбесы и с нами неприлично…
…папа в больнице. Инфаркт. Больница около дома, и я хочу, чтобы он почувствовал, что я рядом и очень его люблю. Иду к шкафу, прижимаюсь щекой к его пальто и долго-долго стою с ним в обнимку. Плачу. Боюсь, что он умрет…
…у бабушки. Она живет с нами в одном доме, только на другом этаже. На экране телевизора — Алан Чумак совершает волшебные пассы и обещает починить все неработающие приборы. Папа просит меня быстренько сбегать «наверх» и принести его старые часы. Я уже дерзкая и бежать не хочу. Он называет меня засранкой. Я развязно отвечаю и немедленно получаю звонкую затрещину. В нашей семье дерзость не поощряется…
…девяностые. Папа-режиссер превращается в папу-таксиста. Приходит ночью, считает, сколько удалось набомбить. Потом таксист сменяется владельцем кафе, точнее, палатки, где есть водка на розлив, вареные сосиски с горошком и беляши из соседнего универмага. Местные алкаши говорят, что папины беляши несравнимо вкуснее магазинных, и зовут его дед Хасан, подозревая, что он подпольный миллионер. Через некоторое время кафе сносят, и папа превращается в барыгу. Возит вещи из Польши и вместе с мамой торгует ими в Коньково и Лужниках. Иногда и я на подхвате. В конце дня мы пакуем вещи в огромные клетчатые сумки — символы того времени. Ставим их на подставки с колесами, чтобы удобнее было тащить, и туго перетягиваем толстыми резинками с крюками. Одна резинка отлетает и наотмашь бьет маму в лоб. От удара она садится на попу и начинает заливисто и немного истерично хохотать. Кожа на ее лбу расползается, как шов у старой тряпичной куклы. Кровь заливает лицо. Я бледнею и теряю дар речи. Папа бледнеет и теряет сознание…
…рассказываю папе, что хочу поступать во ВГИК на режиссуру. «Даже не думай! Во-первых, как видишь, режиссерам сейчас жрать нечего. Во-вторых, чтобы стать режиссером, надо быть Шепитько. Не сможешь — слишком мягкая для такой работы». Он всегда прямой, как дорога…
…папа знакомится с моим будущим мужем. Входит в комнату, где тот его ждёт. Молча и очень медленно идет вокруг стола, смотрит в упор. Взгляд колючий, хищный, подозревающий. Сейчас поглядим, кто тут претендует на роль отца моих внуков…
…мы с мужем отдыхаем в санатории в Подмосковье. Я жду первенца. К нам в комнату несколько дней подряд по утрам влетает птица. Я ее панически боюсь. Почему она опять прилетела!
…возвратившись в Москву, понимаю почему. Вижу похудевшего папу и сразу чувствую, что всё очень плохо закончится…
…снова папа в больнице. Я прихожу к нему каждый день. Живот уже огромный. Внутри меня — предохранитель. Иначе разорвало бы от горя…
…сижу у гроба в морге. Не плачу, потому что теперь совершенно точно знаю, что у человека есть душа. Передо мной уже не он — его оболочка. Душа его вышла из тела с последним выдохом. Он выдохнул имя мамы и закрыл глаза.
Я у папы поздняя. Мы с ним так много не успели. Не говорили друг с другом как взрослые. Не курили вместе на дачном крылечке. Не обсуждали, кем станут его внуки. Он мне не снится, и я не знаю, где он. Может быть, еще где-то там, а может — уже здесь, рядом. Идет по соседней улице и держит за руку другую девочку.
Фелисамор
Виталий Сергеевич Семенов назвал дочь Фелисамор. Втайне
от давеча родившей супруги он пошел в Гагаринский отдел ЗАГС
и написал в выданной ему форме: «Семенова Фелисамор Витальевна». Сотрудница ЗАГС, взяв заполненную бумажку, уточнила. В ответ Семенов произнес имя по буквам и добавил: «Это счастливая любовь по-испански». «А-а-а-а-а, — безэмоционально протянула всякое видавшая чиновница. — Ну ясно тогда».
Супруге Семенова, Ольге Николаевне, имя не понравилось.
«Ты идиот? — спросила она Семенова, когда тот, сияя, предъявил первый
в жизни их дочери документ, и, не дожидаясь ответа, утвердила: — Ты идиот». Исключая возможность стадии принятия, Ольга Николаевна, решила, что поменяет имя, как только выйдет из роддома. Однако она не учла, что законодательством в подобных случаях предусмотрено согласие органов опеки и попечительства, а от одного словосочетания «органы опеки и попечительства» Ольге Николаевне делалось нехорошо. Да и Семенов, хитрец такой, привел с десяток доводов в пользу счастливой любви. Их счастливой любви.
В детском саду Фелисамор звали Алисой. Дома — Лисой или Лисёнком. Необычное имя время от времени мелькало в жизни ребенка, то
в похвальной грамоте за лучшую поделку, то в анкете при поступлении
в первый класс. Бывало, Семенов громко и строго произносил имя дочери, если та начинала шалить без меры. Но такое случалось редко.
Когда Фелисамор исполнилось семь, в августе, прямо перед школой, родители увезли ее в испанский курортный городок Аликанте. Плавали, загорали, всей семьей набирались сил перед первым классом. Там же отметили десятилетие совместной жизни Семеновых. Родителям — сангрия, ей — мороженое. За пару недель прогуляли накопления двух доцентов. Что еще нужно для счастья!
В классе имя Фелисамор вначале вызвало нездоровый ажиотаж
(ей даже пришлось треснуть одного дразнилу, чтобы угомонился). Но через некоторое время все привыкли и стали называть ее Филей — так удобнее. Фелисамор была не против, но сама при случае представлялась полным именем. В конце концов, она одна такая. И вполне возможно, ее далекие предки жили где-нибудь в Аликанте.
Двадцатилетие со дня свадьбы Семеновы опять отмечали втроем. На этот раз в Феодосии. Решили сэкономить, впереди — поступление. По совету отца Фелисамор выбрала журфак МГУ, и, конечно, поступила. На бюджет. Вошла в первую пятерку по баллам. На самом деле никто и не сомневался: училась блестяще, писала талантливо, и генетика. Генетика не подвела.
Ей — худющей, красивой, рыжеволосой, да еще с таким запоминающимся именем — куда-нибудь в тележурналистику сам Бог велел.
Накануне серебряной свадьбы Семенов внезапно засобирался
в командировку. В Нижний Новгород, на три недели, а может,
и дольше.
— Странно как-то, — удивилась Ольга Николаевна, — прямо перед началом учебного года отправляют? Чего это они?
— Да вот так. Декан распорядился. Программа обмена опытом. К нам их преподаватели приедут, а мы — туда, к ним.
— Пап, а спроси у них, почему они все-таки говорят Нижний. Я знаю, что не хотят, чтобы путали с Великим, но есть же Нижний Тагил!
Через десять дней Семенов вернулся. Так же неожиданно, как уехал. Он был без вещей. Молча прошел в гостиную, сел за стол. На вопрос растерянной Ольги Николаевны, что случилось, сказал, что у него родился ребенок. Дочь.
Осознав слова Семенова, Ольга Николаевна погрузилась в глухую пустоту. В голове зазвенело, перед глазами поплыли волны.
Попытка Семенова как-то объяснить случайность мимолетного романа с собственной студенткой была бессмысленной. Ольга Николаевна вышла из комнаты и заперлась в спальне.
Фелисамор перенесла эту, казалось бы, убийственную новость на удивление мужественно. Вероятно, люди с необычными именами более устойчивы к ударам судьбы.
Спустя две недели она сидела с отцом на лавке в парке Дворца пионеров. Любимое место ее детства превратилось в нейтральную территорию, где они могли встретиться.
— Понимаешь, она все время лежит и почти ничего не ест. На работу не ходит. Надо что-то делать, понимаешь! Ты можешь хотя бы ей позвонить?
— Лисёнок, ну как я ей позвоню? Даже не представляю. Я же ее предал. Она меня предателем считает. Вот что. И вернуться не могу. Получится, что я двойной предатель. Ира здесь одна, у нее никого в Москве нет.
Фелисамор, глядя на отца, подумала, что он похож на больного, которого ненадолго выпустили из палаты пообщаться с родственниками.
— Видишь, как бывает, дочь. Я оказался в каком-то страшном капкане. Я очень люблю тебя и маму. Очень скучаю. Но Анечка, она еще совсем кроха.
«Анечка… Какое чудесное имя…», — подумала Фелисамор.
— Но ты не бойся, я обязательно что-нибудь придумаю. Я тебе обещаю, дочь. Обязательно что-нибудь придумаю. Ты, пожалуйста, как вернешься, передай маме, что я очень ее люблю.
Передать не получилось, потому что Семенов действительно кое-что придумал. После встречи, на обратном пути, его насмерть сбил самокатчик. Позвонили Ольге Николаевне: в телефоне Семенова ее номер значился как «Жена».
На похоронах Семеновы по традиции были втроем. Нет, конечно, были еще приглашенные. Старые друзья, сослуживцы. Произносили какие-то избитые фразы. Стоя у могилы отца и плохо понимая, как жить дальше, Фелисамор вдруг остро почувствовала, что хочет поменять имя. Ее имя стало для нее невыносимым.
Наутро Фелисамор направилась в ЗАГС. Никаких идей насчет нового имени в ее голове не было. «Возьму первое имя, которое увижу», — решила она.
Первым именем, которое увидела Фелисамор, подойдя к окну приема заявителей, оказалось имя Кузнецова Алексея Михайловича, главного специалиста Гагаринского отдела ЗАГС города Москвы. Когда голубоглазый Алексей Михайлович узнал, зачем Фелисамор явилась на прием, он повел себя совершенно непрофессионально. «Вы серьезно? — искренне удивился главный специалист, — у вас же потрясающе красивое имя. Оно вам очень идет. Кем же вы хотите стать? Не Анечкой же?»
Выдержать такого Фелисамор уже не смогла. Она рухнула на стоящий рядом с окном стул и разрыдалась. Алексей Михайлович, не ожидавший такой бурной реакции, не нашел ничего лучше, как выбежать наружу и неловко приобнять странную посетительницу.
По прошествии девяти месяцев и восемнадцати дней после этого события на Божий свет появился Фелисидад Алексеевич Кузнецов.
Фелисидад — это счастье по-испански.
