Матросов Константин Викторович

Родился в 1987 году в городе Нерехта Костромской области.

Учился в КГУ им. Некрасова на филологическом факультете (отделение «литература»), ушёл с 3 курса.

Совместно с Антоном Чёрным перевёл книгу новелл Георга Гейма (Хайма) «Вор» (2020), издательство «libra». Лонг-лист «Лицея» 2018, 2022. Шорт-лист Волошинского конкурса 2018, 2019, 2021, 2022. Шорт-лист премии Анненского 2021. Участник и стипендиат 19 форума молодых писателей в Ульяновске. Участник 20 форума молодых писателей в Звенигороде. Участник форума молодых писателей в Звенигороде в 2022 году. Участник форума в Абрамцево. Участник форума в Химках. Участник форума в АСПИ в Ярославле в 2023. Участвовал в «Полёте разборов». Полуфиналист Филатов-феста 2023. Публиковался в журналах Prosōdia, «Формаслов», «Интерпоэзия», «Прочтение», в поэтическом альманахе «45-я параллель», «Новой реальности», Homo Legens, Studia Litterarum, Textura, «Полутона», «Пироскаф» и др.

---

 

Бродский как вор

 

Это ряд — наблюдений…

                                                                            Иосиф Бродский

 

I. Вступление

 

Изначально я хотел просто привести цитаты и никак — абсолютно никак, даже ни словом — их не комментировать — для пущего эффекта. Но потом я побоялся, что могу быть неправильно истолкован и причислен к хейтерам Бродского, когда на самом деле я уже около пятнадцати лет являюсь его ярым поклонником.

Большая любовь приводит к пристальному вниманию, разглядыванию объекта любви. Пристально внимание к объекту любви приводит к невольному замечанию недостатков.

В этой статье я хочу рассмотреть то, как работает чужое слово в поэтике Иосифа Бродского.

Даже если выводы моей статьи покажутся неубедительными, она всё равно будет иметь некоторую ценность — хотя бы рядом моих собственных наблюдений и обнаружением тех вещей, которых, кажется, никто до меня не обнаруживал.

Конечно, тема широкая и наблюдения в статье будут не только мои, что я собираюсь обговорить в каждом случае цитирования.

 

 

II. Виды бытования чужого слова в разных поэтиках

 

Перекличка на воздушных путях поэзии вовсе не чудится, она — объективно существует. Но пути эти разные.

Есть постмодернистский путь, когда поэт сплетает своё кружево из чужих ниток — центонная поэзия (для примера вспомним «Мы льём своё больное семя» Башлачёва).

Есть эпиграфы — путь, на котором автор добросовестно признаётся в том, что он стоит на плечах Атлантов и уточняет на чьих именно.

Есть экфрасисы. Здесь мы имеем дело со стихами, авторы которых черпают вдохновение в далёких и смежных от поэзии искусствах — чаще всего это живопись.

И что есть стихотворный перевод, как не эхо — и чем больше переводов одного стихотворения на один язык, тем многократней отражённое — от переводческих душ?

Есть ещё с дюжину других «воздушных путей» — более или менее явных: поэты «вдохновляются», пишут «каверы» и «ремиксы», спорят, заимствуют…

В этой статье я заострю внимание на том, как поэты используют слова (или формальные приёмы) других поэтов в своих стихах и в частности на том, как это делает Иосиф Бродский.

Я бы разделил использование чужого слова в поэзии на два больших вида: «центон» и «воровство» (не подобрал термина лучше, но прошу не усматривать в этом окказиональном термине негативную эмоциональную окраску, поскольку с моей точки зрения — «воровство» это не всегда плохо).

 

 

III. Центон

 

Центон — приём в высшей степени постмодернистский. Он бывает разовым, кратким (одной строчкой или словосочетанием) и тотальным, когда на нём строится всё стихотворение.

В первом случае автор не такой уж и постмодернист: он как бы подмигивает читателю и, если читатель узнаёт скрытую цитату, автор радуется, как бы говоря: «мы с тобой одной крови — ты и я». Такой приём может придать стихотворению некоторой лёгкости или глубины, но если читатель не заметит тайного знака — ничего страшного, многого он не потеряет. Часто такой приём используют наши традиционалисты. Например, Гандлевский:

 

1

 

Когда волнуется желтеющее пиво,
Волнение его передается мне.

(Сергей Гандлевский, «Когда волнуется желтеющее пиво», 1979)

 

Ср:

 

Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка…

(Михаил Лермонтов, «Когда волнуется желтеющая нива» 1837)

 

Очевидно, что Гандлевский нивелирует пафос предшественника.

 

2

 

Иногда автор не предполагает снижения патетики, а просто углубляет своё произведение скрытой цитатой, намекая на тематическую связь его стихотворения с классиком:

 

И во всём вагоне
Единственное милое лицо —
Спала на боковушке, тоже верхней,
Нет, не красивая, всего лишь молодая,
Я, проходя, взглянул, как она спит.

(Иван Волков, «Феодосия — Москва», не позднее 2002)

 

Под насыпью, во рву некошенном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.

(Александр Блок, «На железной дороге»,1910)

 

3

 

Гораздо более постмодернистский подход в тотальном центоне. Вспомним Максима Амелина и его высокохулиганский «Эротический центон, составленный из стихов и полустиший эпической поэмы Михайла Хераскова «Россияда» в подражание последней части «Свадебного центона» Децима Магна Авсония». Стихотворение полностью составлено из строк (и полустрок) поэмы Хераскова и камнем сбрасывает его пафос с небесных высей на грешную землю, где его ждёт пикантная Барковская тема плотского соития:

 

Рукою он вращал железну булаву, —
Вдруг дева, бледный вид имеюща, вбежала,
Взор кинув на него, упала на траву:
Осады пламенной приближилось начало!

(Максим Амелин, ««Эротический центон,  составленный из стихов и полустиший эпической поэмы Михайла Хераскова «Россияда» в подражание последней части  «Свадебного центона» Децима Магна Авсония»», 1996—1997)

 

4

 

Но это шутливая игра в бисер. Несколько другой подход у Башлачёва в песне «Мы льём своё больное семя»…

 

И каждый вечер в ресторанах
Мы все встречаемся и пьем.
И ищем истину в стаканах,
И этой истиной блюем.

(Александр Башлачёв, «Мы льем свое больное семя», между 1985-1987)

 

 

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

……….

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»* кричат.

(Александр Блок, «Незнакомка», 1906)

 

Тут при снижении пафоса оригинала Блока чувствуется неподдельная горечь стихов Башлачёва, констатирующих безвременье, в которое попали их герои.

 

5

 

Также можно вспомнить такие центоны, которые, кажется, не имеют автора:

 

— Ты, Зин, на грубость нарываешься,
Всё, Зин, обидеть норовишь!
Тут за день так накувыркаешься…
Придёшь домой — там ты сидишь!

И веют древними поверьями
Твои упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

 

Или:

 

Однажды в студёную зимнюю пору
Сижу за решёткой в темнице сырой.
Гляжу: поднимается медленно в гору
Вскормлённый в неволе орёл молодой.

 

Что общего у всех этих подходов? В первую очередь то, что автор центона меняет эмоциональный или патетический регистр сказанного. Иными словами вытаскивает классика из школьного настенного портрета и помещает в некомфортную среду, где классику тут же становится неуютно, и мы видим его с другой стороны, более свежим взглядом.

 

 

IV. Бродский как вор

 

1

 

Бродский ни в коем случае не постмодернист. За исключением нескольких мест, его обращения к чужому слову имеют иную, не центонную природу.

Конечно, есть «20 сонетов к Марии Стюарт», где цитата из Пушкина для нас настолько очевидна, что скрывай-не скрывай — мы распознаём её, как свежий запах весеннего воздуха:

 

Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги…

(Иосиф Бродский, «20 сонетов к Марии Стюарт», 1974)

 

2

 

В «Представлении», к которому мы ещё вернёмся, Бродский работает в  духе Рубинштейна со случайными фразами из обычной речи, естественно лёгшими на четырёхстопный хорей:

 

Где сортир, прошу прощенья?

\

Довели страну до ручки.

\

У попа была собака.
Оба умерли от рака.

 

И т. д.

(Иосиф Бродский, «Представление», 1986)

 

Конечно, чаще всего это работа с псевдочужим словом — за исключением последнего примера.

 

3

 

Наконец стихотворение «На смерть Жукова» — явный ответ Бродского на «Снигиря» Державина:

 

Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?

(Гавриил Державин, «Снигирь», 1800)

 

Маршал! поглотит алчная Лета
эти слова и твои прахоря.
Все же, прими их — жалкая лепта
родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и военная флейта,
громко свисти на манер снегиря.

(Иосиф Бродский,  «На смерть Жукова», 1974)

 

4

 

Державин встречается у Бродского и таким образом:

 

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум…

(Гавриил Державин, «Евгению. Жизнь званская», 1807)

 

И только ливень в дремлющий мой ум,
как в кухню дальних родственников — скаред,
мой слух об эту пору пропускает:
не музыку еще, уже не шум.

(Иосиф Бродский, «Почти элегия», 1968)

 

5

 

Есть явные реминисценции из Хлебникова (о котором мы упомянем позже):

 

Бобэоби пелись губы…

(Велимир Хлебников, «Бобэоби пелись губы», 1908-1909)

 

О, рассмейтесь, смехачи!

(Велимир Хлебников, «Заклятие смехом», 1908-1909)

 

Когда шипел ваш грог, и целовали в обе,
и мчались лихачи, и пелось бобэоби…

(Иосиф Бродский, «Классический балет есть замок красоты», 1976)

 

6

 

Или — оттуда же:

 

Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил…

(Велимир Хлебников, «Кузнечик», 1908)

 

и, крылышкуя скорописью ляжек,
красавица, с которою не ляжешь,
одним прыжком выпархивает в сад.

(Иосиф Бродский, «Классический балет есть замок красоты», 1976)

 

7

 

Или вспомним Кантемира, из которого Бродский добросовестно взял строчку, расслышав в силлабике тонику:

 

«Скучен вам, стихи мои, ящик…»

Кантемир

 

Не хотите спать в столе. Прытко
возражаете: «Быв здраву,
корчиться в земле суть пытка».
Отпускаю вас. А что ж? Праву
на свободу возражать — грех. Мне же
хватит и других — здесь, мыслю,
не стихов — грехов. Все реже
сочиняю вас. Да вот, кислу
мину позабыл аж даве
сделать на вопрос: «Как вирши?
Прибавляете лучей к славе?»

(Иосиф Бродский, «К стихам», 1967)

 

К тени Кантемира — поэта, безнадёжно проигравшего Ломоносову с Тредиаковским — Бродский обращается не единожды. В стихотворении «Каппадокия» Бродский подхватывает брошенное и втоптанное в грязь более двухсот лет назад знамя силлабики. А также пишет почему-то малоизвестное у нас «Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром», на деле написанное изощрённым трёхстопным четырёхсложником (хореямбом).

 

8

 

Но чаще всего Бродский занимается «воровством». Все эти цитаты, что будут ниже — не центон и не отсылка. Центон своим существованием порождает новое качество. В цитатах ниже это качество не рождается, Бродский просто берёт строки/образы/конструкции, которые ему нравятся, и использует в собственных целях.

Вот образ Пастернака, слишком уж индивидуальный, чтобы его придумать второй раз. Однако он мог быть подсказан рифмой:

 

Жара покрыла лошадей
И щелканье бичей глазурью
И, как горох на решете,
Дрожит в оконной амбразуре.

(Борис Пастернак, «Бальзак», 1927)

 

День. Невесомая масса взятой в квадрат лазури,
оставляя весь мир — всю синеву! — в тылу,
припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре,
и сдается стеклу.

(Иосиф Бродский, «Венецианские строфы (2)», 1982)

 

9

 

Пастернак ночевал в стихах Бродского не единожды:

 

Ведь ночи играть садятся в шахматы
Со мной на лунном паркетном полу.

(Борис Пастернак, «Марбург», 1916, 1928)

 

Голый паркет — как мечта ферзя.
Без мебели жить нельзя.

(Иосиф Бродский, «Колыбельная Трескового Мыса», 1975)

 

пыльная капля на злом гвозде —
лампочка Ильича
льется на шашки паркета, где
произошла ничья.

(Иосиф Бродский, «Раньше здесь щебетал щегол», 1983)

 

ботвинник паркета ищет ничью ботинок

(Иосиф Бродский, «Осень — хорошее время, если вы не ботаник», 1995)

 

10

 

Находку Хлебникова Бродский использовал множество раз:

 

И пусть пространство Лобачевского
Летит с знамен ночного Невского.

(Велимир Хлебников, «Ладомир», 1920)

 

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут —
тут конец перспективы.

(Иосиф Бродский, «Конец прекрасной эпохи», 1969)

 

Перемена империи связана с гулом слов,
с выделеньем слюны в результате речи,
с лобачевской суммой чужих углов,
с возрастанием исподволь шансов встречи
параллельных линий (обычной на
полюсе).

(Иосиф Бродский, «Колыбельная Трескового Мыса», 1975)

 

Можно кивнуть и признать, что простой урок
лобачевских полозьев ландшафту пошел не впрок…

(Иосиф Бродский, «Келломяки», 1982)

 

Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства.
Исключив сердцебиенье — этот лепет я в кавычках —
ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства.

(Иосиф Бродский, «Представление», 1986)

 

11

 

Обращение к птице и вообще настрой следующего стихотворения Иосиф тоже копирует у Велимира:

 

О чем поешь ты, птичка в клетке?
О том ли, как попалась в сетку?
Как гнездышко ты вила?
Как тебя с подружкой клетка разлучила?

(Велимир Хлебников, «Птичка в клетке», 1897)

 

— Что ты делаешь, птичка, на черной ветке,
оглядываясь тревожно?
Хочешь сказать, что рогатки метки,
но жизнь возможна?

(Бродский, «Что ты делаешь, птичка, на черной ветке», 1993)

 

Тут, конечно, вспоминается и Оденовский «Щит Ахилла».

 

12

 

Иногда «воровство» Бродского настолько наглое, а отношение к автору, которого он обворовал настолько отрицательное, что возникают сомнения в этичности нашего знаменитого нобелиата:

 

И в час, когда тяжёлые винты
Несли два нимба к морю над горами,
Была ты ощущеньем высоты
Над облачной дорогой и ветрами.

(Сергей Орлов, из поэмы «Одна любовь», 1961)

 

Бился льдинкой в стакане мой мозг в забытьи.
Над одною шестой
в небо ввинчивал с грохотом нимбы свои
двухголовый святой.

(Бродский, «Ночной полет», 1962)

 

профиль аэроплана,
растерявший все нимбы, выглядит в вышних странно.

(Иосиф Бродский, «Кончится лето. Начнется сентябрь. Разрешат отстрел», 1987)

 

Похожий образ есть и в «Набережной неисцелимых», только там нет нимбов.

 

«Существует, конечно, поколение так называемых «военных» поэтов, начиная с полного ничтожества — Сергея Орлова, царство ему небесное»…

(Иосиф Бродский, Из «Диалогов с Иосифом Бродским»)

 

13

 

А вот ещё одно стихотворение Орлова:

 

* * *

Не считал я закаты,
Не считал я рассветы,
Верил только в закаты
И не верил в приметы.

Я пришел в сорок пятом
Опаленный, живой,
Молодой, конопатый,
С золотой головой.

Думал, глянув на лето:
Жизнь еще впереди.
Все, что кончилось, — это
Уходя — уходи…

Не считал я закаты,
Не считал я рассветы.
Пожилым, бородатым
Вспомнил дальнее лето.

Сосчитал и закаты,
Сосчитал и рассветы —
Позабыл про закаты
II поверил в приметы.

Глянул и дальнее лото —
Защемило в груди…
Нее, что кончилось, где ты?
Жизнь, постой, погоди!..

(Сергей Орлов, «Не считал я закаты», ?)

 

Вспомним знаменитых «Пилигримов»:

 

Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.

(Иосиф Бродский, «Пилигримы», 1958)

 

Но и «Ночной полёт» и «Пилигримы» — ранние стихи Бродского. Может быть, он был поклонником Орлова в юности, а на время записи «Диалогов…» в нём разочаровался?

К тому же мне точно неизвестно когда написано «Не считал я закаты», поэтому связь этих двух стихотворений может быть мнимой или обратной.

 

14

 

Или вот ещё пример:

 

Да что я, не в своем рассудке?
Гляжу в упор — и злость берет:
ползет, как фарш из мясорубки,
по тесной улице народ.

(Олег Чухонцев, «Чаадаев на Басманной», 1967)

 

Вылезала
из-под домов набрякшая листва.
Из метрополитеновского горла
сквозь турникеты масса естества,
как черный фарш из мясорубки, перла.

(Бродский, «Я выпил газированной воды», 1968)

 

Из интервью:

 

— Как вы относитесь к Чухонцеву?

Бродский:

— Никак. Я знаю, что о нем говорят то-то, то-то и то-то. Это абсолютный эклектик и не очень высокого качества.

— А мне он очень понравился. Я с ним познакомилась. Он интересный.

Бродский:

— Стихи его очень скучны, по-моему. То есть не скучны, там все… Надо сказать, что, конечно, не пристало так говорить — дело в том, что они все там занимаются нельзя сказать, что плагиатом, но воровством — да. Потому что к ним в «Юность» приходит очень большое количество стихотворений, и я не знаю, как это происходит — сознательно или бессознательно, но они просто очень многое крадут. Поэтому последние годы я им ничего не давал. Правда, кое-что расходилось, и так далее, и так далее. Я просто помню, как, скажем, я давал стихи в День поэзии — их не напечатали, а потом появились стихи какого-то Соколова, еще чьи-то, Ряшенцева, Чухонцева, где было много тех же самых приемов. Например, они никогда… Ну, я не хочу о себе ничего такого хорошего сказать… Но никогда никто из советских поэтов не писал свои стансы. Знаете, своя строфа. Я довольно много этим занимался, мне это просто было интересно… Ну, в общем, неважно. И вдруг я смотрю — моя строфа.

 

От таких вещей лично у меня глаза на лоб лезут. Но, возможно, гениям прощается всё, потому что то, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.

 

 

V. Отступление

 

1

 

И с другой стороны: не этим же ли занимались всегда и другие наши поэты?

 

Посреди небесных тел

‎Лик луны туманный,

Как он кругл и как он бел,

‎Точно блин с сметаной.

(Михаил Лермонтов, «Посреди небесных тел», 1840)

 

Ср:

 

Луна скользит блином в сметане,
Все время скатываясь вбок.
За ней бегут вдогонку сани,
Но не дается колобок.

(Борис Пастернак, «Следы на снегу», 1927)

 

2

 

Зеленая прическа,
Девическая грудь,
О тонкая березка,
Что загляделась в пруд?

Что шепчет тебе ветер?
О чем звенит песок?
Иль хочешь в косы-ветви
Ты лунный гребешок?

(Сергей Есенин, «Зеленая прическа», 1918)

 

Пред ним стоит на перекрестке,
Который полузанесло,
Береза со звездой в прическе
И смотрится в его стекло.

(Борис Пастернак, «Зазимки», 1944)

 

3

 

«Порывы » Ивана Никитина написаны в 1861 году, а знаменитый «Рыцарь на час» Некрасова, который идею Никитина откровенно украл — в 1862:

 

Нет, труд упорный — груз свинцовый.
Я друг добра, я гражданин,
Я мученик на всё готовый,
Но мученик на миг один.

(Иван Никитин, «Порывы», 1861)

 

Всё, что в сердце кипело, боролось,
Всё луч бледного утра спугнул,
И насмешливый внутренний голос
Злую песню свою затянул:
«Покорись, о ничтожное племя!
Неизбежной и горькой судьбе,
Захватило вас трудное время
Неготовыми к трудной борьбе.
 Вы еще не в могиле, вы живы,
Но для дела вы мертвы давно,
Суждены вам благие порывы,
Но свершить ничего не дано…»

(Николай Некрасов, «Рыцарь на час», 1862)

 

Конечно, Некрасов гораздо мощнее, я убеждён, что он взял идею Никитина именно затем, чтобы написать лучше.

 

5

 

Я люблю мою тёмную землю…

(Фёдор Сологуб, «Я люблю мою тёмную землю», 1896)

 

Но люблю мою бедную землю…

(Осип Мандельштам, «Только детские книги читать», 1908)

 

6

 

Ещё:

 

Синица на море пустилась;
Она хвалилась,
Что хочет море сжечь.

(Иван Крылов, «Синица», 1811)

 

А лисички
Взяли спички,
К морю синему пошли,
Море синее зажгли.

(Корней Чуковский, «Путаница», 1926)

 

Литературы Крылова ещё не знает абсурдизма и при всей абсурдной одушевлённости синицы, он всё-таки не может допустить, чтобы она сделала невозможное — подожгла море, а лисички Чуковского делают это с лёгкостью.

 

7

 

Да что говорить! И сам «наше всё», брал и у предшественников и у современников:

 

Ах! не с нами обитает
Гений чистой красоты;
Лишь порой он навещает
Нас с небесной высоты…

(Василий Жуковский, «Лалла Рук», 1821)

 

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

(Александр Пушкин, «Я помню чудное мгновенье», 1825)

 

8

 

Современникам тоже ничто не мешает растаскивать втихомолку останки классиков:

 

Я жду, когда рот поцелуем завишнится
И из него косточкой поцелуя выскочит
     стон,
А рассветного неба пятишница
Уже радужно значит сто.

(Вадим Шершеневич, «Содержание плюс горечь», 1915)

 

…а потом по мостовой,
пережитое смакуя,
будто прятал за щекой
косточку от поцелуя.

(Александр Костарёв, «Под деревьями скамья», Не позднее 2021)

 

9

 

Подобного вида воровство встречается не только в книжной поэзии, но и в песенной.

Камаzz беспринципно стырил ритмику текста хита Носкова:

 

Ну как ты там живешь? Как справляешься?
Ты же гордая не признаешься
Я же чувствую, как ты маешься
Вся огнем горишь, вспоминаешь все…

(2022)

 

Иногда даже прямо цитируя его, но никто этого почему-то не заметил:

 

Среди подлости и предательства
Я растил цветы, душу тратил всю…

 

Ср. с Носковым:

 

Среди подлости, и предательства,
И суда, на расправу скорого,
Есть приятное обстоятельство:
Я люблю тебя — это здорово.

(2000)

 

10

 

Эстрада часто проносит из классики (или шире — из «бумажной» поэзии) контрабанду.

 

Крутится, вертится, все перемелется,
Белый, как сказано, свет,
Эта давнишняя старая мельница,
Ну а другой-то н нет…

(Сергей Орлов, «Стерпится — слюбится , все позабудется», 1978)

 

Там где-то старая мельница крутится-вертится
Бьется о камни вода
Старая мельница, все перемелется
Только любовь никогда

(Игорь Николаев, «Мельница», 1986)

 

11

 

Ритмика текста хита группы «Звери» подозрительно напоминает хит Заболоцкого:

 

Очарована, околдована,
С ветром в поле когда-то повенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина…

(Николай Заболоцкий, «Признание», 1957)

 

Наслаждайся своими победами,
Говори, разгоняй, что ты слабая,
Не лечи меня, детка, советами!
Расскажи, расскажи, что ты самая…

(гр. «Звери», «Говори», 2008)

 

 

12

 

А недавняя песня Васи Обломова на тему актуального и громкого события написана на размер другого политического стихотворения за авторством Галича. Семантический ореол метра в действии, иногда даже с рифмоцитированием:

 

И я восклицал: «Тираны!»
И я прославлял свободу,
Под пламенные тирады
Мы пили вино, как воду.

(Александр Галич, «Петербургский романс», 1968)

 

И словно тепло и воду,
 антенну и газ со светом,
 к нам в дом подведут свободу,
раз ты говорил об этом…

(Леонид Каганов, «Теперь далеко отсюда», 2024)

 

Огарев борзыкин, сплин вяземский, Тредиаковский цой

 

13

 

Бывают странные сближения. Если в любовь бунтаря Борзыкина к декабристу Огарёву легко поверить и усмотреть в его песне «Очки» преемственность, идущую из поэмы «Восточный вопрос в панораме», то в любовь Цоя к Григорию Сковороде поверить уже сложней:

 

14

 

Всякому городу нрав и права;
Всяка имеет свой ум голова;
Всякому сердцу своя есть любовь,
Всякому горлу свой есть вкус каков

(Григорий Сковорода)

 

Каждому яблоку место упасть
Каждому вору возможность украсть
Каждой собаке палку и кость
И каждому волку зубы и злость

(Виктор Цой)

 

15

 

Да и в любовь Александра Васильева — поклонника современной поэзии последних лет пятидесяти —  к Вяземскому поверить трудновато:

 

 

* * *

Надо помянуть, непременно помянуть надо:
Трёх Матрён
Да Луку с Петром;
Помянуть надо и тех, которые, например:
Бывшего поэта Панцербитера,
Нашего прихода честного пресвитера,
Купца Риттера,
Резанова, славного русского кондитера,
Всех православных христиан города Санкт-Питера
Да покойника Юпитера.
Надо помянуть, непременно надо:
Московского поэта Вельяшева,
Его превосходительство генерала Ивашева,
И двоюродного братца нашего и вашего.
Нашего Вальтера Скотта Масальского,
Дона Мигуэля, короля португальского,
И господина городничего города Мосальского.

 

И т. д.

 

И Сплин:

 

Шли над городом притихшим
Шли по улицам и крышам
По карнизам, переулкам
Подшипникам и втулкам
Где-то появилось солнце
Значит где-то появилась тень

Шли красавицы на тройку
Шли рабочие на стройку
Трамваи по проспекту
Арабы строем в мекку
Шли парламентёры, шли монтёры
Шли легко и без затей

 

И т. д.

 

И таких примеров не счесть, ибо как говорил Джон Донн:

 

«Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».

 

Но вернёмся к нашим быкам.

 

 

VI. Бродский как вор. Продолжение

 

1

 

Бродский заимствует образы из Самойлова:

 

Дни становятся все сероватей.
Ограды похожи на спинки железных кроватей.

(Давид Самойлов , «Элегия», 1948)

 

…Изредка вялый бриз,
не сумевши извлечь из прутьев простой рулады,
шебуршит газетой в литье ограды,
сооруженной, бесспорно, из
спинок старых кроватей.

(Иосиф Бродский, «Колыбельная Трескового Мыса», 1975)

 

И переосмысляет этот образ, раскрывая его и делая его глубже:

 

Баба Настя, поди, померла, и Пестерев жив едва ли,
а как жив, то пьяный сидит в подвале,
либо ладит из спинки нашей кровати что-то,
говорят, калитку, не то ворота.

(Иосиф Бродский, «Ты забыла деревню, затерянную в болотах», 1975)

 

2

 

Образ из стихотворения «Гвоздика»

 

и, как орел, парит в ущельях муха; —

(Иосиф Бродский, «Гвоздика», 1964)

 

Всерьёз переосмысляет ёрническую поэтику осознанной графомании Олейникова:

 

О, муха, о птичка моя!

(Николай Олейников, «Муха», 1934)

 

3

 

Редкие рифмы поэты часто открывают независимо друг от друга, но кто его знает:

 

Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце
лениво, спесиво,
чтоб за малую малость
оно говорило «спасибо».

(Вероника Тушнова, «Сто часов счастья», 1962)

 

Совсем испортилась твоя жужжалка!
Но времени себя не жалко
на нас растрачивать. Скажи спасибо,
что — неспесиво…

(Иосиф Бродский, «Муха», 1985)

 

4

 

Известно, что Иосиф Александрович черпал вдохновение и из зарубежной поэзии. Пейзажи его напоминают пейзажи Фроста, «Пенье для музыки» выросло из метафизического (а скорее геометрического) метода Джона Донна…

Не вышла ли великая поэма Бродского «Холмы» из стихотворения «В бурю» Десанки Максимович? Можно ли это утверждать, зная, что и Ахматова и сам Бродский (возможно, по совету Анны Андреевны) переводили стихи Десанки? К сожалению, я не нашёл точной даты написания стихотворения «В бурю», поэтому не могу утверждать, поэтому просто оставлю текст здесь, судите сами. Похожий размер, строфика, готическое настроение:

 

В бурю

Кто-то весь вечер упрямо
стоит на холме. Поверь,
не разобрать мне, мама,
 то человек или ель.
Пусти взглянуть меня, мама,
кто устремил свой взор
с вершины бугра пустого
в наш белый и скромный двор.

Пусти, тут ходьбы немного,
 близок этот бугор.
Я чувствую, он мне близок,
тот, кто смотрит в упор,
стоя под чёрной тучей,
в наш белый и скромный двор.
Над ним распластала крылья
туча, черна, нема.
Пусти меня, мама, или
ступай позови сама.
Гром над холмами страшен.
Отвори ему дверь.
Пусть спрячется в доме нашем
тот человек или ель,
что глядит до сих пор
в наш белый и скромный двор.

Там, на холме, скитальцем
стоит он один. Пусти!
Дай моим тонким пальцам
 молнию отвести.
Пусти меня, мама, мама!
Чёрен взор грозовой
тучи, бьющей крылами
 над его головой.

 

Угадайте кто переводчик. Бродский!

 

Сравните с «Холмами»:

 

Вместе они любили
сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были
церковь, сады, тюрьма.
Оттуда они видали
заросший травой водоем.
Сбросив в песок сандалии,
сидели они вдвоем.

Руками обняв колени,
смотрели они в облака.
Внизу у кино калеки
ждали грузовика.
Мерцала на склоне банка
возле кустов кирпича.
Над розовым шпилем банка
ворона вилась, крича.

 

И т.д.

(Иосиф Бродский, «Холмы», 1962)

 

5

 

Клюева поэт называл одним из семи важнейших русских поэтов 20 века.

 

С нашеста рёбер в свой черёд
Вспорхнуло сердце — голубь рябый…

(Николай Клюев, «Погорельщина», 1926)

 

Сердце скачет, как белка, в хворосте
     рёбер.

(Иосиф Бродский, «1972 год», 1972)

 

И смежный образ:

 

Лошади бьются среди оглобель
     черными корзинами вздутых рёбер…

(Иосиф Бродский, «Осень в Норенской», 1965)

 

6

 

Бродский берёт взаймы и у ближайших коллег.

 

* * *

За четыре года умирают люди,
Умирают кони, выживают люди, ставятся законы.
За четыре года пишутся романы,
Иногда романы пишут за неделю,
За четыре года переменят рамы,
Передвинут печи, перебьют посуду.
А по сути что же? За четыре года
В современных играх
На моих рубашках до конца не выгорит
Клетки знак оранжевый.
Что-нибудь останется, совсем как раньше.
Будемте опрятны, сохраним рубахи,
Сохраним рубахи, сократим расходы.
Приезжай обратно за четыре года.

(Евгений Рейн, «За четыре года умирают люди», 1956)

 

Через два года
высохнут акации,
упадут акции,
поднимутся налоги.
Через два года
увеличится радиация.
Через два года.
Через два года.

(Иосиф Бродский, «Лирика», 1959)

 

7

 

А также многим известно, что в стихотворении «Я был только тем, чего» Бродский подхватывает тему Наймана, заданную вначале стихотворения (наблюдение Сергея Гандлевского):

 

Я значил только то, что был тобой любим,
и никого вокруг я не нашел, кому бы
мог рассказать о том, как именем моим
разъединялись вдруг твои сухие губы.

(Анатолий Найман, «Романс», 1963)

 

8

 

Вспомним то, что говорил Бродский про воровство Чухонцевым у него строф. И предположим, что свою строфу для «Школьной антологии» с редкой рифмовкой АБВАБВ поэт, возможно, взял у Павла Васильева — кажется, в русской поэзии этот способ рифмовки как будто бы больше нигде не встречался (а если встречался, то не с такой очевидностью).

 

9

 

А какая оригинальная строфа у Бродского в «Одной поэтессе»! Восьмистишия с рифмовкой АААБВВВБ, причём в тройных созвучиях дикое количество редких консонансных рифм типа «классицизмом-сарказмом», «железным-разном» и т. д.:

 

Я заражен нормальным классицизмом.
А вы, мой друг, заражены сарказмом.
Конечно, просто сделаться капризным,
по ведомству акцизному служа.
К тому ж, вы звали этот век железным.
Но я не думал, говоря о разном,
что, зараженный классицизмом трезвым,
я сам гулял по острию ножа.

(Иосиф Бродский, «Одной поэтессе», 1965)

 

Оригинально, да? Нет. Смотрим у Антакольского, стихотворение «Иероним Босх»:

 

Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.

(Павел Антокольский, «Иероним Босх», 1957)

 

10

 

Не подсмотрел ли полиритмию для своего «Представления» Бродский у Тихонова, упорядочив её по своему обыкновению?

 

За Гомборами скитаясь, миновал Телав вечерний,
Аллавердской ночью синей схвачен праздника кольцом.
Чихиртмой, очажным дымом пахли жаркие харчевни,
Над стенаньями баранов с перепуганным лицом.

(Николай Тихонов, «Ночной праздник в Алла-Верды», 1935)

 

Чуть позднее размер меняется и прыгает туда-сюда — с восьмистопного хорея на четырёхстопный и обратно:

 

Словно горец в шапке черной,
И в горах остался дом,
Но в такой трущобе горной,
Что найдешь его с трудом.

Проходил я через клочья
Пен речных, леса и лед,
Бурый бубен этой ночи
 Мне всю память отобьет.

(Николай Тихонов, «Ночной праздник в Алла-Верды», 1935)

 

Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
  Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
  Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо
                                             тела.
  Многоточие шинели. Вместо мозга — запятая.
  Вместо горла — темный вечер. Вместо буркал — знак
                                            деленья.
  Вот и вышел человечек, представитель населенья.
            Вот и вышел гражданин,
            достающий из штанин.

            «А почем та радиола?»
            «Кто такой Савонарола?»
            «Вероятно, сокращенье».
            «Где сортир, прошу прощенья?»

(Иосиф Бродский, «Представление», 1986)

 

 

Также структура «Представления» как будто бы напоминает структуру поэмы Огарёва «Восточный вопрос в  панораме».

 

11

 

Читаем у Бориса Поплавского:

 

Спят крыши, как чешуйчатые карпы…

(Борис Поплавский, «Другая планета», ?)

 

И сравниваем с Бродским:

 

В городке, из которого смерть расползалась по школьной карте,
     мостовая блестит, как чешуя на карпе…

(Иосиф Бродский,  «В городке, из которого смерть расползалась по школьной карте», 1975)

 

И:

 

В городках Новой Англии, точно вышедших из прибоя,
вдоль всего побережья, поблескивая рябою
чешуей черепицы и дранки, уснувшими косяками
стоят в темноте дома, угодивши в сеть
континента, который открыли сельдь
и треска…

(Иосиф Бродский, «Колыбельная Трескового Мыса», 1975)

 

и — с некоторой натяжкой, но всё же:

 

За золотой чешуей всплывших в канале окон —
масло в бронзовых рамах, угол рояля, вещь.
Вот что прячут внутри, штору задернув, окунь!
жаброй хлопая, лещ!

(Иосиф Бродский, Венецианские строфы (1), 1982)

 

12

 

А вот заимствования из Замятина:

 

Вытянуто, как яйцо,
белеет лицо
вроде белой тарелки,
лишенное стрелки.

(Иосиф Бродский, «Маятник о двух ногах», 1965)

 

И глаз
тонет беззвучно в лице тарелки,
ибо часы, чтоб в раю уют
не нарушать, не бьют.

(Иосиф Бродский, «Колыбельная Трескового Мыса», 1975)

 

«Лицо у него как всегда: круглое, белое, фаянсовое — тарелка, и говорит — подносит на тарелке что-то такое нестерпимо-вкусное»…

(Евгений Замятин, «Мы», 1924)

 

13

 

В «Памяти отца: Австралия» есть строки:

 

И внезапно в трубке завыло «Аделаида! Аделаида!»,
загремело, захлопало, точно ставень
бился о стенку, готовый сорваться с петель.

(Иосиф Бродский, «Памяти отца: Австралия», 1989)

 

Аделаида — дважды повторённая — здесь, по всей видимости, не только город Австралии и намёк на эфемерность образа телефонного собеседника, к тому же фактически мёртвого («аделос» с греческого — «незримый» или «неясный»), но и отсылка к песне «Аделаида» Гребенщикова, выпущенной годом ранее на альбоме «Равноденствие». Известно как пренебрежительно Бродский относился к русскому року, даже к Башлачёву (который был, кажется, не менее талантлив, чем Высоцкий — любимый поэт-песенник Иосифа Александровича). Голос Гребенщикова врывается в диалог с отцом, как гнилой ветер вынужденно оставленного отечества. По крайней мере, так я этот образ вижу в стихотворении.

 

14

 

Никому непонятный образ Бродского —

 

Воспитанницы Линнея,
автомашины ржавеют под вязами, зеленея…

(Иосиф Бродский, «Томас Транстрёмер за роялем», 1993)

 

Представляется мне калькой картины с обложки книги «Поля разума» Яцека Йерки и Харлана Эллисона. Автор картины — Яцек Йерка — польский художник, а учитывая любовь и интерес Бродского к польской литературе и искусству, можно утверждать что… На картине изображён полуавтомобиль-полуящер. Автомашины это воспитанницы Линнея, видимо, потому что автопром похож на эволюцию, с её межвидовой борьбой, изменчивостью, наследованием признаков и гонкой.

Также тут уместно будет вспомнить другого поляка — Станислава Лема:

 

     «Прошу простить мне этот несколько напыщенный стиль, эту риторику,  неподкрепленную примерами. Обобщенность возникла потому,  что  я  говорил  о двух эволюциях сразу: о биологической и технологической.

     Действительно,  главные  закономерности  и  той  и  другой  изобилуют

поразительными совпадениями. Не только первые пресмыкающиеся  походили  на рыб, а первые млекопитающие — на ящеров; ведь  и  первый  самолет,  первый автомобиль или первый радиоприемник  своей  внешней  формой  были  обязаны копированию форм их предшественников: как  первые  птицы  были  оперенным и летающими ящерами, так  и  первые  автомобили  явно  напоминали  бричку  с обрубленным дышлом, самолет был «содран» с бумажного  змея  (или  прямо  с птицы…), радио — с возникшего  ранее  телефона.  Точно  так  же  размеры прототипов  были,  как   правило,   невелики,   а   конструкция   поражала примитивностью. Первая птица, пращур лошади, предок слона были небольшими; первые паровозы не превышали размерами обычную телегу, а первый электровоз был  и  того  меньше.  Новый  принцип  биологического   или   технического

конструирования вначале может вызывать скорее сострадание, чем  энтузиазм. Механические праэкипажи двигались медленнее конных, первые  самолеты  едва отрывались  от   земли,   а   первые   радиопередачи   доставляли   меньше удовольствия, чем жестяной голос граммофона. Точно так же первые  наземные животные уже не были хорошими пловцами, но еще не могли  служить  образцом быстроногого  пешехода.  Оперившаяся  ящерица  —  археоптерикс  —   скорее взлетала,  чем  летала.  Лишь  по   мере   совершенствования   происходили вышеупомянутые «радиации».  Подобно  тому  как  птицы  завоевали  небо,  а травоядные млекопитающие — равнины, так экипаж  с  двигателем  внутреннего сгорания  завладел  дорогами,   положив   начало   все   более   и   более специализированным разновидностям. В «борьбе за существование»  автомобиль

не только вытеснил дилижанс, но и «породил» автобус, грузовик,  бульдозер,
мотопомпу,  танк,  вездеход,  автоцистерну  и  многое   другое.   Самолет,
овладевая  «экологической  нишей»  воздушного  пространства,   развивался,

пожалуй, еще стремительней, неоднократно изменяя уже установившиеся  формы и виды  тяги  (поршневой  двигатель  сменился  турбо-винтовым,  турбинным, наконец, реактивным; обычные самолеты с  крыльями  обнаруживают  на  малых расстояниях  грозного  противника  в  виде  вертолетов  и  т.  д.).  Стоит отметить, что, подобно тому как стратегия хищника влияет  на  его  жертву, «классический» самолет защищается от вторжения вертолета: создается такой тип крылатых машин, которые, изменяя направление тяги,  могут  взлетать  и садиться вертикально. Это та самая борьба за максимальную  универсальность функций, которая хорошо знакома каждому эволюционисту».

 

(Станислав Лем, «Сумма Технологии», 1963)

 

15

 

Армия строк, потеряв полководца Маяковского, перешла под знамёна Бродского спустя шесть десятков лет:

 

Парадом развернув
моих страниц войска,
я прохожу
по строчечному фронту.
Стихи стоят
свинцово-тяжело,
готовые и к смерти
и к бессмертной славе.
Поэмы замерли,
к жерлу прижав жерло
нацеленных
зияющих заглавий.

(Владимир Маяковский, «Во весь голос», 1929-1930)

 

И войска
идут друг на друга, как за строкой строка
захлопывающейся посередине книги

(Иосиф Бродский, «Каппадокия», 1992)

 

Я
     знаю, что говорю, сбивая из букв когорту,
     чтобы в каре веков вклинилась их свинья!

(Иосиф Бродский, «Корнелию Долабелле», 1995)

 

 

VII. Как на правую руку надел он перчатку с левой руки

 

1

 

Бродский порою настолько заворовывается, что крадёт даже у самого себя, что, безусловно, не грех

 

Мальчишка, превращающий в рулады
     посредством палки кружево ограды,
     бежит из школы

(Иосиф Бродский, «В пустом, закрытом на просушку парке», 1969-1970)

 

     и там
     гром гремит,
     как в руке пацана пробежавшего палка
     по чугунным цветам.

(Иосиф Бродский, «Осень выгоняет меня из парка», 1970-1971)

 

2

 

Или:

 

В глубинах ростра —

     вороний кашель. Голые деревья,
     как легкие на школьной диаграмме.
     Вороньи гнезда
     чернеют в них кавернами. Отрепья
    швыряет в небо газовое пламя.

(Бродский, «Морозный вечер», 1969)

 

Ночная тишь.
       Вороньи гнезда, как каверны в бронхах.
Отрепья дыма роются в обломках
        больничных крыш.

(Иосиф Бродский, «Разговор с небожителем», 1970)

 

3

 

Улица у Бродского часто застёгнута на пуговицы фонарей:

 

     и пуговицы, блещущие в ряд,
     напоминают фонари квартала

(Иосиф Бродский, «Ж. Анциферова», 1966-1969)

 

Река — как блузка,
     на фонари расстегнутая.

(Бродский, «Морозный вечер», 1969)

 

     Фонари в конце улицы, точно пуговицы у
     расстегнутой на груди рубашки.

(Иосиф Бродский, «Колыбельная Трескового Мыса», 1975)

 

 

4

 

Поэт даже повторяет свои редкие рифмы! Например, дважды рифмует предлог «у»:

 

     Выползая из недр океана, краб на пустынном пляже
     зарывается в мокрый песок с кольцами мыльной пряжи,
     дабы остынуть, и засыпает. Часы на кирпичной башне
     лязгают ножницами. Пот катится по лицу.
     Фонари в конце улицы, точно пуговицы у
     расстегнутой на груди рубашки.

(Иосиф Бродский, «Колыбельная Трескового Мыса», 1975)

 

     На пустой голове бриз шевелит ботву,
     и улица вдалеке сужается в букву «У»…

(Иосиф Бродский, «Всегда остается возможность выйти из дому на», 1975-1976)

 

 

VIII. Когда вора ограбили

 

1

 

Конечно, есть и обратные примеры: когда поэты берут у Бродского. Сравните размер стихотворения Кушнера семидесятых годов и «Разговор с небожителем» Бродского (1970). Хотя тут не исключено, что заёмщиком опять был Бродский, а не Кушнер:

 

* * *

Прощай, любовь!
Прощай, любовь, была ты мукой.
Платочек белый приготовь
Перед разлукой
И выутюжь, и скомкай вновь.
Какой пример,
Какой пример для подражанья
Мы выберем, какой размер?
Я помню чудное желанье
И пыль гостиничных портьер.
Не помню, жаль.
Не помню, — жаль, оса, впивайся.
Придумать точную деталь
И, приукрася,
Надсаду выдать за печаль?

(Александр Кушнер, «Прощай, любовь!», 197?)

 

Здесь, на земле,
где я впадал то в истовость, то в ересь,
где жил, в чужих воспоминаньях греясь,
как мышь в золе,
где хуже мыши
глодал петит родного словаря,
тебе чужого, где, благодаря
тебе, я на себя взираю свыше,

уже ни в ком
не видя места, коего глаголом
коснуться мог бы, не владея горлом,
давясь кивком
звонкоголосой падали, слюной
кропя уста взамен кастальской влаги,
кренясь Пизанской башнею к бумаге
во тьме ночной…

(Иосиф Бродский, «Разговор с небожителем», 1970)

 

2

 

Или Борис Цейтлин:

 

* * *

Ох, круги, круги. Не видать ни зги.
От лютой пурги дохнуть не моги.
Куда б ни ступил, то там, то тут
Всё грибы растут. Всё грибы растут.

А как упал на тропу да как пророс травой.
Хошь ты вой, хошь не вой — все одно не твой.
Отворяй ворота. Ступай из избы.
Пора пришла собирать грибы.

А с пустым ли ведром аль опричь того,
Поскреби топором да покличь его.
Будут петь столбы. Будет знак на челе.
Хороши грибы — да нутро в черве.

Ты уймись душа, не тягай хомут.
Кому ты душа, те и так поймут.
А кому ты стервь
— От того и стерпь.
Всё растут грибы
— Не берет их смерть.

(Борис Цейтлин, «Ох, круги, круги. Не видать ни зги», ?)

 

Автор, кажется, следует за «Песней» Бродского (интонация, внутренние «раёшные рифмы», вообще просодия в целом):

 

Песня

Пришел сон из семи сел.
Пришла лень из семи деревень.
Собирались лечь, да простыла печь.
Окна смотрят на север.
Сторожит у ручья скирда ничья,
и большак развезло, хоть бери весло.
Уронил подсолнух башку на стебель.

И т.д.

(Иосиф Бродский, «Песня», 1964)

 

Цейтлин, правда, уверяет, что Бродский ему на ум не приходил, хотя с «Песней» тогда он был знаком. Однако не исключает заимствования безотчетного, и то не напрямую у Бродского, а из образовавшегося с немалым его участием литературного «фона».

 

3

 

Тут могло быть много примеров.

Вплоть до того, что образы их стихов Иосифа Александровича берут для своих песен современные популярные певцы, например, Дима Билан:

 

Мулатка тает от любви, как шоколадка…

(Иосиф Бродский, «1867», 1975)

 

Моя мулатка-шоколадка,
Этой ночью будет сладко.

(Дима Билан, 2004)

 

Любой большой поэт, мешая важное с пустяками, наплывает на поэзию своего языка; но вскоре стихи его с ней сливаются и растворяются в ней, кое-что изменив в ее строении и составе. Это нормальная ситуация.

Но статья не о том.

 

 

IX. Медвежатник, карманник и форточник? 

 

В этой главе не так много моего труда. Тут я не пионер, а компилятор. Глава написана на основе комментариев двухтомника Иосифа Бродского. Ценность главы в демонстрации глубокой связанности творчество Иосифа Бродского с его — творчества — истоками. Цитаты — скрытые и прямые, реминисценции, отсылки; использование чужих текстов (в широком смысле, иногда это заимствования из других видов искусства) — добросовестное и нет (а иногда граница добросовестности сильно размыта): всё это яркая иллюстрация творческого («линзированного», как я его внутри себя называю) метода поэта, в котором зачастую можно разглядеть банальный плагиат.

 

ЖИВОПИСЬ И ДРУГИЕ ИСКУССТВА

 

А

 

1

 

Бродский заимствует образы из живописи. Иногда это классический экфрасис, иногда — воровство, без указания авторства.

Сравнения мозга с тучей, взятое из картин художника Даниэля Мруза, встречается в стихах поэта не единожды:

 

Твой мозг сейчас, как туча, застит мрак.

(Иосиф Бродский, «Исаак и Авраам», 1963)

 

Хотя учитывая время написания поэмы, можно предположить, что это всё-таки совпадение, да и непонятно кто кого там «застит» — мозг мрак или мрак мозг…

 

Или:

 

В этом году в феврале собачий
     холод. Птицы чернорабочей
     крик сужает Литейный мост.
     Туча вверху,
     как отдельный мозг.

(Иосиф Бродский, «Просыпаюсь по телефону, бреюсь», 1968)

 

     Луна сверкает, зренье муча.
     Под ней, как мозг отдельный, — туча…
     Пускай Художник, паразит,
     другой пейзаж изобразит.

(Иосиф Бродский, «Набросок», 1972)

 

2

 

Образ острого горизонта —

 

На круглые глаза
     вид горизонта действует, как нож…

(Иосиф Бродский, «Похороны Бобо», 1972)

 

видимо, пришёл к Бродскому из фильма «Андалузский пёс».

Кстати, по моим наблюдениям, горизонт у Бродского часто в тексте взаимодействует с глазом и часто бывает острым.

 

Во избежанье роковой черты,
     я пересек другую — горизонта,
     чье лезвие, Мари, острей ножа.

(Иосиф Бродский, «20 сонетов к Марии Стюарт», 1974)

 

3

 

Стихотворение «Сретенье» имеет сходство с картиной Рембрандта «Симеон во храме».

 

4

 

«На выставке Карла Виллинка» — вполне легитимный экфрасис.

 

5

 

«Посвящается Пиранези» — тоже.

 

ПОЭЗИЯ

 

Б

 

1

 

Пространные размышления об этимологии имени Исаак взяты из стихотворения Слуцкого:

 

Прославляют везде Исаака,
Возглашают со всех алтарей.
А и Исаком обходятся всяко
И пускают не дальше дверей.

(Борис Слуцкий, «У Абрама, Исака и Якова», 1953)

 

     Исак вообще огарок той свечи,
     что всеми Исааком прежде звалась.
     И звук вернуть возможно — лишь крича:
     «Исак! Исак!» — и это справа, слева:
     «Исак! Исак!» — и в тот же миг свеча
     колеблет ствол, и пламя рвется к небу.

(Иосиф Бродский, «Исаак и Авраам», 1963)

 

2

 

Кстати, не из Слуцкого ли Бродский позаимствовал словцо «зане»?

 

До речки не дойдя Днепра,
он тихо канул в речку Лету.
Всё это сделано с утра,
Зане жара была в то лето.

(Слуцкий, «Расстреливали Ваньку-взводного», ?)

 

….Для него

     сейчас важней замкнуться в скорлупе
     болезней, снов, отсрочки перевода
     на службу в Метрополию. Зане
     он знает, что для праздника толпе
     совсем не обязательна свобода;
     по этой же причине и жене

     он позволяет изменять….

(Иосиф Бродский, «Anno Domini», 1968)

 

3

 

«Большая элегия Джону Донну» использует тот же приём, что и стихотворение Ежи Керна — всё кругом спит. Вплоть до похожих строк.

 

Не спят только уши собак.

(Ежи Керн, ?, ?)

 

В подвалах кошки спят, торчат их уши…

(Иосиф Бродский, «Большая элегия Джону Донну», 1963)

 

4

 

В том же стихотворении автор сближается с Рильке:

 

А крайняя звезда в конце села —
Как свет в последнем домике прихода.

(Райнер Рильке (перевод Бориса Пастернака), «За книгой», ?)

 

Господь оттуда — только свет в окне
     туманной ночью в самом дальнем доме.

(Иосиф Бродский, «Большая элегия Джону Донну», 1963)

 

5

 

«Воротишься на родину, ну что ж»…перекликается со стихотворением Вертинского:

 

Как хорошо проснуться одному
В своем веселом холостяцком «флете»
И знать, что вам не нужно никому
Давать отчеты, никому на свете!

(Александр Вертинский, «Без женщин», 1940)

 

Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.

(Иосиф Бродский, «Воротишься на родину. Ну что ж», 1961)

 

И со стихотворением Ходасевича «Нет ничего прекрасней и привольней» — по своему настроению.

 

6

 

«Теперь всё чаще чувствую усталость» имеет параллели со 146 сонетом Шекспира.

 

7

 

«Холмы» похожи на стихи Мачадо и Лорки — на поэму первого — «Земля Альваргонсалеса» и пьесу второго — «Кровавая свадьба».

 

«Когда я прибежала к сыну, он лежал посреди улицы. Я омочила руки в крови и облизала языком. Ведь это моя кровь. Ты этого не поймёшь».

(Федерико Лорка, «Кровавая свадьба», пер.: 1944)

 

Кто их оттуда поднимет,

     достанет со дна пруда?
     Смерть, как вода над ними,
     в желудках у них вода.
     Смерть уже в каждом слове,
     в стебле, обвившем жердь.
     Смерть в зализанной крови,
     в каждой корове смерть.

(Иосиф Бродский, «Холмы», 1962)

 

Вспомним и про мои наблюдения (про Десанку Максимович в другой главе).

 

8

 

Сентенция Бродского о смерти обязана не только Чезаре Павезе, но и Вагинову:

 

«Смерть не возникала перед ним в образе гравюры, в образе скелета с косой; он чувствовал ее в себе самом»…

(Константин Вагинов, «Бамбочада», 1931)

 

Смерть — не скелет кошмарный
     с длинной косой в росе.

(Иосиф Бродский, «Холмы», 1962)

 

     Это абсурд, вранье:
     череп, скелет, коса.
     «Смерть придет, у нее
     будут твои глаза».

(Иосиф Бродский, «Натюрморт», 1971)

 

9

 

«Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам»… вдохновлено «Лесным Царём» Гёте.

 

10

 

Многочисленны заимствования у Мандельштама:

 

Воздух дрожит от сравнений.
Ни одно слово не лучше другого,
 Земля гудит метафорой…

(Осип Мандельштам, «Нашедший подкову», 1923)

 

     Земли гипербол лежит под ними,
     как небо метафор плывет над нами!

(Иосиф Бродский, «Глаголы», 1960)

 

11

 

Раннее Бродского:

 

Каждый пред Богом
         наг.
     Жалок,
        наг
         и убог.
     В каждой музыке
         Бах,
     В каждом из нас
         Бог.

(Иосиф Бродский «Стихи под эпиграфом», 1958)

 

Напоминает по ритмике и звукописи Маяковского:

 

Дней бык пег.
Медленна лет арба.
Наш бог бег.
Сердце наш барабан.

(Владимир Маяковский, «Наш марш», 1917)

 

12

 

В позднем Бродском Маяковского вообще много.

 

и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.

(Иосиф Бродский, «Около океана, при свете свечи; вокруг», 1975)

 

Вылитый Маяковский по своей гигантической образности. Вспомним те же строки про вселенную, клещей и ухо. Или такое:

 

Рот зажму.
Крик ни один им
не выпущу из искусанных губ я.
Привяжи меня к кометам, как к хвостам лошадиным,
и вымчи,
рвя о звёздные зубья.

(Владимир Маяковский, «Флейта-позвоночник», 1915)

 

13

 

По поводу смысло-фонетического сближения «Бах-Бог», оно встречается и у других поэтов:

 

А за ним старый Бах в парике,
 Что органно-серебряно-трубен…

(Александр Морев, ?, ?)

 

Бог — это Бах, а царь под ним — Моцарт…

(Бобышев, «Анне Андреевне Ахматовой», 1963)

 

Но, судя по дате, Бобышев тут вторичен по отношению к Бродскому.

 

14

 

Маяковский подспудно проглядывает в стихах нашего поэта:

 

Как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете
И не к чему перечень
взаимных болей бед и обид.

(Владимир Маяковский, «Неоконченное», 1928-1930)

 

Отказом от скорбного перечня — жест…

(Иосиф Бродский, «Отказом от скорбного перечня — жест», 1967)

 

15

 

«Строфы» Бродского унаследовали размер, строфику и даже интонацию, синтаксис и тематику у «Строк» Шелли в переводе Пастернака:

 

   Разобьется лампада,
Не затеплится луч.
     Гаснут радуг аркады
В ясных проблесках туч.
     Поломавшейся лютни
Кратковременный шум.
     Верность слову минутней
Наших клятв наобум.

(Перси Биши Шелли, «Разобьётся лампада» (пер.: Борис Пастернак))

 

     На прощанье — ни звука.
     Граммофон за стеной.
     В этом мире разлука —
     лишь прообраз иной.
     Ибо врозь, а не подле
     мало веки смежать
     вплоть до смерти. И после
     нам не вместе лежать.

(Иосиф Бродский, «Строфы», 1968)

 

16

 

Бродский высоко ценил Баратынского:

 

…молюся я судьбине,
Чтоб для тебя я стал хотя отныне,
Чем для меня ты стал уже давно.

(Евгений Баратынский, «Дельвигу», 1821)

 

Как жаль, что тем, чем стало для меня
     твое существование, не стало
     мое существованье для тебя.

(Иосиф Бродский, «Postscriptum», 1967)

 

17

 

Заключительная строка «Подсвечника»

 

…не мысли о вещах, но сами вещи

(Иосиф Бродский, «Подсвечник», 1968)

 

Подозрительно напоминает почти идентичную строку Стивенса:

Не мысли о вещи, а сама вещь…

(Уоллес Стивенс)

 

18

 

Консонансность «Одной поэтессе» напоминает «Странную встречу» У. Оуэна:

 

Мне снилось, что из боя, тьмой искуплен,
Спустился я в туннель, который вкраплен
И просверлен был войнами в граниты.
Там спящие валялись как гранаты.
Охвачены иль тленьем или снами.

И вот, когда я поравнялся с ними…

(Уилфред Оуэн, «Странная встреча»)

 

19

 

Ещё Мандельштам.

 

И брови, как крылья прелестных птиц…

(Иосиф Бродский, «Письмо в бутылке», 1965)

 

Напоминает:

 

И твердые ласточки круглых бровей…

(Осип Мандельштам, «Возможна ли женщине мертвой хвала?», 1935, 1936)

 

А потом повторяется:

 

Летает дрозд, как сросшиеся брови.

(Иосиф Бродский, «Гуернавака», 1975)

 

20

 

Ходасевич встречается у Бродского не  единожды:

 

Сижу, освещаемый сверху,
Я в комнате круглой моей.
Смотрю в штукатурное небо
На солнце в шестнадцать свечей.

(Владислав Ходасевич, «Баллада», 1921)

 

Не слышу слов, и ровно в двадцать ватт
     горит луна.

(Иосиф Бродский, «Новые стансы к Августе» 1964)

 

21

 

Вслед за Гертрудой Стайн Бродский повторил:

 

Искусство есть искусство есть искусство

(Иосиф Бродский, «Два часа в резервуаре», 1965)

«Роза есть роза есть роза есть роза»

(Гертруда Стайн, «Священная Эмилия», 1913)

 

Вспомним и Всеволода Некрасова:

 

***

Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть свобода

(Всеволод Некрасов, «Свобода есть», не позднее 1964)

 

22

 

Фигура Пушкина так сильно заслонила всех его современников, что из них можно легко тащить, не боясь быть пойманным за руку:

 

О деньги, деньги! Для чего
Вы не всегда в моем кармане?
Теперь Христово рождество
И веселятся христиане…

(Николай Языков, «О деньги, деньги», 1823)

 

   Я пришел к Рождеству с пустым карманом.
     Издатель тянет с моим романом.
     Календарь Москвы заражен Кораном.
     Не могу я встать и поехать в гости
     ни к приятелю, у которого плачут детки,
     ни в семейный дом, ни к знакомой девке.
     Всюду необходимы деньги.
     Я сижу на стуле, трясусь от злости.

(Иосиф Бродский, «Речь о пролитом молоке», 1967)

 

23

 

Бродский — ученик Ахматовой, хотя он больше и воспринял из поэзии Цветаевой:

 

И «умерла» так жалостно приникло
К прозванью милому, как будто первый раз
Я слышала его…

(Анна Ахматова, «Памяти Анты», 1960)

 

Будто тебя «умерла» и звали…

(Иосиф Бродский, «Памяти Т. Б.», 1968)

 

24

 

Строка «Письма генералу Z» заимствована у Охапкина, в чём Бродский сам признавался:

 

Оттого что конь никуда не скачет.

(Олег Охапкин, «Послесловие», ?)

 

     конь, генерал, никуда не скачет.

(Иосиф Бродский, «Письмо генералу Z.», 1968)

 

25

 

И — что я заметил — сразу два стихотворения Бродского и по настроению и по форме похожи на стихотворение Охапкина, откуда взята эта строчка:

 

Если мы с тобой не простились прежде,
Значит, были сроки пройти надежде,
Значит, был мне свет в простодушной вере,
Не темнила ты, но, по крайней мере,
Твой упорный взгляд, осветлённый болью,
Иногда сверкал торжеством, любовью,
Значит, было мне насладиться время,
Ибо память губ — золотое бремя.

(Олег Охапкин, «Послесловие», ?)

 

     Если кончу дни под крылом голубки,
     что вполне реально, раз мясорубки
     становятся роскошью малых наций —
     после множества комбинаций
     Марс перемещается ближе к пальмам;
     а сам я мухи не трону пальцем
     даже в ее апогей, в июле —
     словом, если я не умру от пули,
     если умру в постели, в пижаме,
     ибо принадлежу к великой державе…

(Иосиф Бродский, «Прощайте, мадемуазель Вероника», 1967)

 

        1

     Пока не увяли цветы и лента
     ещё не прошла через известь лета,
     покуда черна и вольна цыганить,
     ибо настолько длинна, что память
     моя, как бы внемля ее призыву,
     потянет ее, вероятно, в зиму, —

        2

     прими от меня эту рифмо-лепту,
     которая если пройдет сквозь Лету,
     то потому что пошла с тобою,
     опередившей меня стопою;
     и это будет тогда, подруга,
     твоя последняя мне услуга.

(Иосиф Бродский, «Памяти Т. Б.», 1968)

 

Вплоть до того, что у Охапкина тоже пронумерованы строфы.

 

26

 

А две строчки из 10 строфы

 

Я смотрю в окно и ликую втайне:
Чем печальней быт, тем весна случайней,
Сокровенней сердце, дыханье чище,
Веселей свобода, вкуснее пища.
Я пойду на кухню, лицо умою.
Но вначале, слушай, давай с тобою
Мы простимся лучше, пока прекрасен
Этот миг и слог мой высок и ясен.

(Олег Охапкин, «Послесловие», ?)

 

Напоминают третье стихотворение Бродского:

 

Я всегда твердил, что судьба — игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако — сильно.

(Иосиф Бродский, «Я всегда твердил, что судьба — игра», 1971)

 

Это легко объяснимо тем, что поэты общались и комплементарно относились друг к другу…

 

27

 

«Разговор с небожителем» похож графически, тематически и отчасти ритмически на стихотворение Шиллера:

 

Моя весна прошла;
Безмолвный бог, о, плачьте! преклоняет —
Безмолвный бог мой светоч погашает
И греза отошла.

Я пред тобой, о вечности равенство! —
У полных тайны врат…
Возьми свою расписку на блаженство:
Она цела — не знал я совершенства;
Возьми ее назад.

(Фридрих Шиллер, «Resignation» (пер.: Г. Данилевский), год перевода: ?)

 

     Здесь, на земле,
     где я впадал то в истовость, то в ересь,
     где жил, в чужих воспоминаньях греясь,
     как мышь в золе,
     где хуже мыши
     глодал петит родного словаря,
     тебе чужого, где, благодаря
     тебе, я на себя взираю свыше…

(Иосиф Бродский, «Разговор с небожителем», 1970)

 

28

 

Одно из стихотворений Бродский заканчивает строчкой своего любимого стихотворения Хорхе Манрике (полная точность зависит от перевода):

 

Ты, приявший столько мук
С мудрой кротостью, с иной,
Нездешней силой,
Не из-за моих заслуг,
А по милости одной
Меня помилуй!»

(Хорхе Манрике, «Строфы на смерть отца», (пер.: Н. Ванханен), 1477)

 

     в ушную раковину Бога,
     закрытую для шума дня,
     шепни всего четыре слога:
     — Прости меня.

(Иосиф Бродский, «Dominikanaj», 1971)

 

29

 

Сентенция Бродского

 

Вещи приятней. В них
     нет ни зла…

(Иосиф Бродский, «Натюрморт», 1971)

 

заимствована из Шекспира:

«Сами по себе вещи не бывают хорошими  и дурными, а только в нашей оценке».

(Уильям Шекспир, «Гамлет», 1623)

 

30

 

Шутка Яго из трагедии Шекспира:

 

«Ваша дочь с мавром сейчас изображают чудовище о двух спинах».

(Уильям Шекспир, «Отелло», около 1603)

 

У Бродского превращается в образ из ночного кошмара:

 

Ибо в темноте —

     там длится то, что сорвалось при свете.
     Мы там женаты, венчаны, мы те
     двуспинные чудовища, и дети
     лишь оправданье нашей наготе.

(Иосиф Бродский, «Любовь», 1971)

 

31

 

«Письма римскому другу» — подражание Горацию.

 

32

 

Эпитафия купцу-критянину

 

Родом критянин, Бротах из Гортины, в земле здесь лежу я
(Прибыл сюда не затем, а по торговым делам).

 

Симонида Кеосского

 

Тоже нашла своё отражение в тексте:

 

     Здесь лежит купец из Азии. Толковым
        был купцом он — деловит, но незаметен.
     Умер быстро — лихорадка. По торговым
        он делам сюда приплыл, а не за этим.

(Иосиф Бродский, «Письма римскому другу (из Марциала)», 1972)

 

33

 

В «Бабочке» опять возникает Хлебников — любимый поэт Бродского.

 

То ящик бабочек и лени и любви.
И тучею крылатых «ничего», «нема» и грустных «ни»
Откроется мешок молчания

(Велимир Хлебников, «Старые речи», 1921)

 

Ты лучше, чем Ничто.
     Верней: ты ближе
     и зримее. Внутри же
     на все сто
     ты родственна ему.

(Иосиф Бродский, «Бабочка», 1972)

 

34

 

Окказионализм «мартобря» взят Бродским на вооружение из «Записок сумасшедшего» Гоголя.

 

35

 

Гитара часто сравнивается с женщиной, это общее место. Поэтому не знаю можно ли ставить это поэту в вину.

 

Сквозь боевые бури
Пронес я за собой
И женскую фигуру
Гитары дорогой!

(Иосиф Уткин, «Гитара», 1926)

 

     И по женской фигуре гитары-
     С крылатой струной-секретарь.

(Илья Сельвинский, «Улялаевщина», 1935)

 

Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной
     струн, продолжающая коричневеть в гостиной…

(Иосиф Бродский, «Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной», 1978)

 

36

 

Названия у Иосифа Александровича тоже не появляются из ничего. Название «Развивая Платона», кажется, навеяно названием «Развивая Ламарка» Ричарда Уилбера.

 

37

 

«Осенний крик ястреба» наследует стихам двух поэтов: «Пустельга» Дж. Хопкинса и нескольким стихотворениям  Роберта Пени Уоррена о ястребах.

 

38

 

Образ танков-слонов из «Стихов о зимней кампании 1980-го года», возможно, был заимствован из стихотворения Алексея Суркова.

 

39

 

В юности Бродский любил стихи Багрицкого, брал его строки эпиграфом к своим стихам, переписывал поэмы от руки.

 

Мне любы традиции
Жадной игры:
Гнездовья, берлоги,
Метанье икры…

(Эдуард Багрицкий, «Весна», 1927)

 

     Пусть торжество икры
     над рыбой еще не грех,
     но ангелы — не комары,
     и их не хватит на всех.

(Иосиф Бродский, «Сидя в тени», 1983)

 

40

 

Красть лучше всего из прозы, потому что такую кражу труднее заметить.

 

Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.

(Иосиф Бродский, «К Урании», 1981)

 

«С наступлением ночи лисица вышла из овражка. Выждала, вслушиваясь, и потрусила к железно-дорожной насыпи, бесшумно перебегая то на одну, то на другую сторону путей.

Здесь она выискивала объедки, выброшенные пассажирами из окон вагонов. Долго ей пришлось бежать вдоль откосов, обнюхивая всяческие предметы, дразнящие и отвратительно пахнущие, пока не наткнулась на что-то мало-мальски пригодное. Весь путь следования поездов был засорен обрывками бумаги и скомканных газет, битыми бутылками, окурками, искореженными консервными банками и прочим бесполезным мусором. Особенно зловонным был дух из горлышек уцелевших бутылок — разило дурманом. После того как раза два закружилась голова, лисица уже избегала вдыхать в себя спиртной воздух. Фыркала, отскакивала сразу в сторону».

(Чингиз Айтматов, «И дольше века длится день», 1980)

 

41

 

Красивая сентенция из того же стихотворения заимствована из французских стихов Тютчева:

 

Que l ‘homme est peu réel, qu’aisément il s’efface! —
Présent, si peu de chose, et rien quand ilest loin.
Sa présence, ce n’est qu’un point, —
Et son absence — tout l’espace.

(Фёдор Тютчев, «Que l ‘homme est peu réel, qu’aisément il s’efface! », 1842)

 

     Да и что вообще есть пространство, если
     не отсутствие в каждой точке тела?

(Иосиф Бродский, «К Урании», 1981)

 

42

 

Начало знаменитой «Мухи» отсылает к известнейшей басне Крылова.

 

43

 

Нельзя не отметить сходство одноимённых стихов Бродского и Рильке «Испанская танцовщица». Только у Бродского сравнение с огнём танцующей возникает местами, а у Рильке на этом сравнении построено всё стихотворение:

 

Испанская танцовщица

Как спичка, чиркнув, через миг-другой
Выбрасывает языками пламя,
Так, вспыхнув, начинает танец свой
Она, в кольцо зажатая толпой
И кружится всё ярче и упрямей.

И вот — вся пламя с головы до пят.

Воспламенившись, волосы горят,
И жертвою в рискованной игре
Она сжигает платье на костре,
В котором изгибаются, как змеи,
Трепещущие руки, пламенея.

И вдруг она, зажав огонь в горстях,
Его о землю разбивает в прах
Высокомерно, плавно, величаво,
А пламя в бешенстве перед расправой
Ползёт и не сдаётся и грозит.
Но точно, и отточено, и чётко,
Чеканя каждый жест, она разит
Огонь своей отчётливой чечёткой.

(Райнер Мария Рильке, Перевод К. Богатырёва)

 

О, этот танец!
     В пространстве сжатый
     протуберанец
     вне солнца взятый!

…………

     В нем сполох платья
     в своем полете
     свободней плоти,
     и чужд объятья.

………….

так рвется пламя,
     сгубив лучину,
     в воздушной яме,
     топча причину…

(Иосиф Бродский, «Испанская танцовщица», 1993)

 

44

 

Экстравагантное краткое прилагательное «насеком» в поэзию Бродского могло залететь из стихов Александра Леонтьева.

 

45

 

Бродский многое брал из Одена. Начиная со стихотворения «Он умер в январе в начале года», посвящённое памяти Элиота, которое написано в подражание стихотворению Одена, посвященное памяти Йейтса, чего, впрочем, Бродский ни коим образом не скрывал.

 

Сравните строфу из популярного «Щита Ахилла»:

 

Оборвыш бесцельно в одиночестве
Слонялся в этой пустоте, птица
Взлетела, спасаясь от его камня-
Что девушки изнасилована и два мальчика могут прирезать третьего — было аксиомой для него, кто никогда не слышал
О мирах, где сдерживают обещания
Или кто-то плачет, потому что плачет другой.

(Уистен Хью Оден, «Щит Ахилла»,1952 )

 

И Строфу Бродского:

 

Взор их неуловим.
     Жилистый сорванец,
     уличный херувим,
     впившийся в леденец,
     из рогатки в саду
     целясь по воробью,
     не думает — «попаду»,
     но убежден — «убью».

(Иосиф Бродский, «Сидя в тени», 1983)

 

46

 

«Речь о пролитом молоке» по строфике и содержанию похожа на стихотворение Одена «Коммунист — другим».

 

47

 

«Одному Тирану» Бродского наследует «Эпитафии тирана» Одена, плюс сцене из «1984» Оруэлла.

 

48

 

Советы путешественнику похожи на советы Одена:

 

Коль в Атлантиду любою
Ценою хочешь попасть,
Ты, верно, знаешь две вещи:
Корабль дураков лишь —— раз ——
Туда может взять с собою,
Поскольку шторм сумасшедший
Предсказан; два: привыкай
Валять вовсю дурака,
Чтоб в доску своим казаться,
Хотя бы делая вид,
Что любишь ты нализаться,
Подраться и покутить.

(Уистен Хью Оден, «Атлантида», ?)

 

Не откликайся на «Эй, паря!» Будь глух и нем.
     Даже зная язык, не говори на нем.
     Старайся не выделяться — в профиль, анфас; порой
     просто не мой лица. И когда пилой
     режут горло собаке, не морщься. Куря, гаси
     папиросу в плевке. Что до вещей, носи
     серое, цвета земли; в особенности — бельё,
     чтоб уменьшить соблазн тебя закопать в нее.

(Иосиф Бродский, «Назидание», 1987)

 

САМОПОВТОРЫ

 

В

 

1

 

Образ куста или дерева, похожих на взрыв, повторяется в стихах Бродского раз за разом:

 

     По сути дела, куст похож на все.
     На тень шатра, на грозный взрыв, на ризу…

(Иосиф Бродский, «Исаак и Авраам», 1963)

 

     Покуда храбрая рука
     Зюйд-Веста, о незримых пальцах,
     расчесывает облака,
     в агавах взрывчатых и пальмах
     производя переполох…

(Иосиф Бродский, «С видом на море», 1969)

 

Или обратный образ:

 

Взрыв выглядит как временная пальма,
которую раскачивает бриз.

(Иосиф Бродский, «Война в убежище Киприды», 1974)

 

Что чугунная вязь, в чьих кружевах скучала
     луна, в результате вынесла натиск мимозы, плюс
     взрывы агавы.

(Иосиф Бродский, «Новая жизнь», 1988)

 

И вот моё наблюдение. Несколько схожий образ:

 

     Каштаны в лужах сморщенных плывут
     почти как гальванические мины.

(Иосиф Бродский, «В Паланге», 1967)

 

Вдобавок образ этот можно найти в стихотворении Рэнделла Джаррелла:

 

…пока пальмы с моей смертью не выросли из моря

 

2

 

Каждую зиму Бродский рискует сойти с ума:

 

Наступила зима. Песнопевец,
     не сошедший с ума, не умолкший…

(Иосиф Бродский, «Орфей и Артемида», 1964)

 

В эту зиму с ума

     я опять не сошел, а зима
     глядь и кончилась.

(Иосиф Бродский, «Стихи в апреле», 1969)

 

3

 

Часы превращаются в тарелку у Бродского тут:

 

«Вторая половина февраля.
     Смотри-ка, что показывают стрелки».
     «Я думаю, лишь радиус нуля».
     «А цифры?» «Как бордюрчик на тарелке…

(Иосиф Бродский, «Горбунов и Горчаков», 1965-1968)

 

Там же:

 

Никто меня, я думаю, не ждет
     ни здесь, ни за пределами тарелки,
     заполненной цифирью. Анекдот!

(Иосиф Бродский, «Горбунов и Горчаков», 1965-1968)

 

И тут:

 

     Дух-исцелитель!
     Я из бездонных мозеровских блюд
     так нахлебался варева минут
     и римских литер…

(Иосиф Бродский, «Разговор с небожителем»,1970)

 

4

 

У раннего Бродского:

 

Поставим памятник лжи.

(Иосиф Бродский, «Памятник», ?)

 

И у зрелого:

 

«Я памятником лжи
     согласен стать»…

(Иосиф Бродский, «Горбунов и Горчаков», 1965-1968)

 

5

 

Иногда поэт почти точно себя цитирует:

 

     В семье есть ямы и буераки.

(Иосиф Бродский, «Речь о пролитом молоке», 1967)

 

И — позднее:

 

     В семье есть ямы, есть и буераки.

(Иосиф Бродский, «Горбунов и Горчаков», 1965-1968)

 

6

 

Снег превращается в мрамор здесь:

 

бежав на Юг, я пальцами черчу
     твое лицо на мраморе для бедных

(Иосиф Бродский, «Второе Рождество на берегу», 1971)

 

И здесь:

 

     То-то же снег, этот мрамор для бедных, за неименьем тела

     Тает…

(Иосиф Бродский, «Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга», 1985)

 

7

 

Звезда трансформируется в слезу у Бродского трижды:

 

И ежели я ночью

     отыскивал звезду на потолке,
     она, согласно правилам сгоранья,
     сбегала на подушку по щеке
     быстрей, чем я загадывал желанье.

(Иосиф Бродский, «В озерном краю», 1972)

 

     Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.

(Иосиф Бродский, «Песня невинности, она же — опыта», 1972)

 

с катящейся по скуле, как на Восток вагоны,
     звездою, облюбовавшей околыши и погоны.

(Иосиф Бродский, «Портрет трагедии», 1991)

 

8

 

Клавиши-зубы встречаются дважды:

 

Фортепьяно в гостиной, точно лакей-арап,
     скалит зубы, в которых, короткопала
     и близорука, ковыряет средь бела дня
     внучка хозяина.

(Иосиф Бродский, «Резиденция», 1983)

 

     Вложим ей пальцы в рот с расшатанными цингою
     Клавишами…

(Иосиф Бродский, «Портрет трагедии», 1991)

 

9

 

Остановимся ненадолго на теме стоматологии. Зубы, как развалины встречаются у Бродского несколько раз.

 

В полости рта не уступит кариес
     Греции древней, по меньшей мере.

(Иосиф Бродский, «1972 год», 1972)

 

я, прячущий во рту
     развалины почище Парфенона

(Иосиф Бродский, «В озерном краю», 1972)

 

Или обратный образ:

 

     Средизимнее море шевелится за огрызками колоннады,
     как соленый язык за выбитыми зубами.

(Иосиф Бродский, «Деревянный лаокоон, сбросив на время гору с», 1975-1976)

 

Причём зубы эти растут из любимого Бродским романа Набокова «Камера обскура»:

 

«…Герман замечал, что о чем бы он ни думал: о том ли, что у  дантиста,

к которому он идет, седины и ухватки мастера и,  вероятно,  художественное отношение к тем трагическим развалинам, освещенным ярко-пурпурным  куполом человеческого неба, к тем эмалевым эректеонам  и  парфенонам,  которые  он видит там, где профан нащупает лишь дырявый зуб»…

(Владимир Набоков, «Камера обскура», 1932)

 

10

 

В готике Бродскому видится шприц.

 

Что готический стиль победит, как школа,
     как способность торчать, избежав укола.

(Иосиф Бродский, «Я всегда твердил, что судьба — игра», 1971)

 

     В полдень, гордясь остротой угла,
     как возвращенный луч,
     обезболивала игла
     содержимое туч.

(Иосиф Бродский, «Полдень в комнате», 1978)

 

     Каменный шприц впрыскивает героин
     в кучевой, по-зимнему рыхлый мускул.

(Иосиф Бродский, «В окрестностях Александрии», 1982)

 

Сравните с Владимиром Лифшицем:

 

К подножью Останкинской башни,
Вонзившейся в небо как шприц.

(Владимир Лившиц, «Сверчок», 1968)

 

11

 

У Бродского ни люди, ни цифры не умира:

 

В будущем цифры рассеют мрак.

     Цифры не умира.

(Иосиф Бродский, «Полдень в комнате», 1978)

 

Здесь опять торчат уши Мандельштама:

 

У меня телефонов твоих номера…

(Осип Мандельштам, «Ленинград», 1930)

 

Ты не скажешь комару:
     «Скоро я, как ты, умру».
     С точки зренья комара,
     человек не умира.

(Иосиф Бродский, «Ты не скажешь комару», 1993)

 

12

 

Звёзды скачут на погоны и наоборот, вслед за звездами Высоцкого:

 

     Небо похоже на столпотворение генералов.

(Иосиф Бродский, «Барбизон Террас», 1974)

 

Но скоро, как говорят, я сниму погоны
     и стану просто одной звездой.

(Иосиф Бродский, «Меня упрекали во всем, окромя погоды», 1994)

 

Или:

 

Я не нуждался в другой звезде,

     кроме той, что у вас на шапке.

(Иосиф Бродский, «Письмо генералу Z.», 1968)

 

13

 

Кирпичная кладка похожа на дёсны:

 

     Переулок сдвигает фасады, как зубы десна

(Иосиф Бродский, «Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова», 1974)

 

     стена осела деснами в овраг.

(Иосиф Бродский, «Гуернавака», 1975)

 

     серый язык воды подле кирпичных десен.

(Иосиф Бродский, «Северный Кенсингтон», 1976)

 

14

 

Восьмёрка у Бродского — тайная бесконечность:

 

     Посредине абсурда, ужаса, скуки жизни
     стоят за стеклом цветы, как вывернутые наизнанку
     мелкие вещи — с розой, подобно знаку
     бесконечности из-за пучка восьмерок…

(Иосиф Бродский, «Ист Финчли», 1976)

 

     Бесконечность, велосипедной восьмеркой принюхивающаяся к коридору.

(Иосиф Бродский, «Стрельна», 1987)

 

     В облике буквы «в»
     явно дает гастроль
     восьмерка — родная дочь
     бесконечности, столь
     свойственной синеве,
     склянке чернил и проч.

(Иосиф Бродский, «Моллюск», 1994)

 

15

 

Танцовщицы похожи на цветы и наоборот:

 

     с колесом георгина, буксующим меж распорок,
     как расхристанный локомотив Боччони,
     с танцовщицами-фуксиями и с еще не
     распустившейся далией.

(Иосиф Бродский, «Ист Финчли», 1976)

 

Уехать, что ли, в Испанию, где испанцы
     увлекаются боксом и любят танцы,
     когда они ставят ногу, как розу в вазу,
     и когда убивают быка, то сразу.

(Иосиф Бродский, «Михаилу Барышникову», 1992)

 

     Умолкает птица.
     Наступает вечер.
     Раскрывает веер
     испанская танцовщица.

…………………………..

     В нем — все: угрозы,
     надежда, гибель.
     Стремленье розы
     вернуться в стебель.

(Иосиф Бродский, «Испанская танцовщица», 1993)

 

16

 

Ворона для Бродского самая патриотическая птица:

 

     И потому пронзительное «карр!»
     звучит для нас как песня патриота.

(Иосиф Бродский, «Отрывок», 1967)

 

и вы слышите, как кричит ворона
     картавым голосом патриота.

(Иосиф Бродский, «Эклога 4-я (зимняя)», 1980)

 

 

X. Послесловие

 

Идёт время пересмотра поэтических иерархий. Оно исторически обусловлено. С крахом СССР рухнула плотина цензуры, и вся запрещённая поэзия хлынула в долину широкого читателя одним громадным мутным потоком. Среди действительно важных авторов, которые не пропускались в печать по политическим причинам, в этой воде плавают объекты сомнительно качества, которые не допускались, возможно, по причинам качественным. Как пел Башлачёв:

 

Погиб поэт — невольник чести —
Сварился в собственном соку. 

(Александр Башлачёв, «Мы льем свое больное семя», между 1985-1987)

 

В ситуации непечатания поэту трудно смотреть на себя со стороны, его стихи не предстали перед судом массового читателя. К тому же все стихи написанные «в стол» как бы не существуют, поэтому находку из одного стихотворения можно беспрепятственно взять в другое, а в дальнейшем будет понятно какое отправить в печать, а какое так в столе и останется. Отсюда все эти самоповторы Бродского.

У подцензурных поэтов другая проблема. При формальном, чисто техническом добротном уровне, за которым следила цензура, большинство поэтов были оскоплены идейно и могли только вторить хору партии. Они были ограничены.

Теперь эти два потока — подпольные и официальные поэты — смешались друг с другом, и среди них как бы проходит новый чемпионат, первенство. Кушнера, Межирова хотят сбросить с пьедестала, Ахматову и Цветаеву заменить Гуро и Шкапской, Аронзона и  Соснору назначить едва ли не важнейшими поэтами «Бронзового века».

На волне этой моды процесс двинулся и дальше — в пересмотр 19 и 18 веков. Открываются имена Петрова и Боброва, Буниной и Шумахера,  заново перечитывается пушкинская плеяда — Вяземский, Баратынский…

Не знаю что из этого выйдет. Останется ли всё на своих местах или сдвинется. Насколько сдвинется, каким образом?

В любом случае смещать Бродского с его места у меня цели не было. Прочитанный мной в 20 лет, Бродский так и остаётся для меня на месте главного поэта 20 века — место Пушкина своей эпохи.

Конечно, все мы стоим на плечах гигантов. Кроме плагиата, цитирования — добросовестного и не очень — в поэзии Бродского можно заметить множество самых разных влияний. Анжамбеманы, пришедшие из поэтики Цветаевой, опора на 19 век (многочисленные «Стансы» — те же «Новые стансы к Августе», отсылающие к Байрону), источник для вдохновения найденный в поэзии Маяковского, которого на словах он так не любил.

Бродский — поэт-линза, он вобрал в себя множество традиций русской и зарубежной поэзии и преломил их в единый мощный луч. И стоит ли его ругать за сознательный или бессознательный плагиат, местами появляющийся в его шедеврах? На этот вопрос  каждый ответит сам.

Я не считаю Бродского вторичным, при всём его воровстве, и даже помня о настолько неэтичных случаях как с Орловым и Чухонцевым.

Для меня великая загадка, как поэт, который столько всего бессовестно взял у современников и классиков, с таким чудовищно беспрецедентным количеством буквальных самоповторов, смог совершить революцию по всем направлениям поэзии.

Гиперстрофа была и до Бродского, но он поставил её на поток (и вообще много работал со строфикой, что, безусловно, является влиянием английских метафизиков). «На смерть Жукова», «Горбунов и Горчаков», «Муха», «Бабочка», «Колыбельная трескового мыса», «Представление» — только малая часть примеров работы над строфой. Вспомним одно из важнейших стихотворений о любви — «Шесть лет спустя»:

 

Шесть лет спустя

Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник,
что удивленно поднятая бровь,
как со стекла автомобиля — дворник,
с лица сгоняла смутную печаль,
незамутненной оставляя даль.

Так долго вместе прожили, что снег
коль выпадет, то думалось — навеки,
что, дабы не зажмуривать ей век,
я прикрывал ладонью их, и веки,
не веря, что их пробуют спасти,
метались там, как бабочки в горсти.

Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись.

Так долго вместе прожили, что роз
семейство на обшарпанных обоях
сменилось целой рощею берез,
и деньги появились у обоих,
и тридцать дней над морем, языкат,
грозил пожаром Турции закат.

Так долго вместе прожили без книг,
без мебели, без утвари на старом
диванчике, что — прежде чем возник —
был треугольник перпендикуляром,
восставленным знакомыми стоймя
над слившимися точками двумя.

Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
мы дверь себе — работаешь ли, спишь ли,
но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь
и черным ходом в будущее вышли.

(Иосиф Бродский, «Шесть лет спустя», 1968)

 

Которое состоит из шести сложных строф с рифмовкой:

АБАБВВ АБАБВВ ААБААБ АБАБВВ АБАБВВ ААБААБ

То есть строфы 1, 2, 4 и 5 рифмуются по одной схеме — АБАБВВ, а строфы 2 и 6 — по другой: ААБААБ. Получается, что стихотворение по этому признаку делится на две симметрично зарифмованные части: АБАБВВ АБАБВВ ААБААБ. Поэтому всё стихотворение можно представить как стихотворение из двух строф (или гиперстроф), каждая по 18 строк с такой схемой рифмовки: АБАБВВГДГДЕЕ АБАБВВГДГДЕЕ.  То есть оно будет выглядеть так:

 

Шесть лет спустя

Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник,
что удивленно поднятая бровь,
как со стекла автомобиля — дворник,
с лица сгоняла смутную печаль,
незамутненной оставляя даль.
Так долго вместе прожили, что снег
коль выпадет, то думалось — навеки,
что, дабы не зажмуривать ей век,
я прикрывал ладонью их, и веки,
не веря, что их пробуют спасти,
метались там, как бабочки в горсти.
Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись.

Так долго вместе прожили, что роз
семейство на обшарпанных обоях
сменилось целой рощею берез,
и деньги появились у обоих,
и тридцать дней над морем, языкат,
грозил пожаром Турции закат.
Так долго вместе прожили без книг,
без мебели, без утвари на старом
диванчике, что — прежде чем возник —
был треугольник перпендикуляром,
восставленным знакомыми стоймя
над слившимися точками двумя.
Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
мы дверь себе — работаешь ли, спишь ли,
но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь
и черным ходом в будущее вышли.

 

Рифма, казалось бы, исчерпанная в Серебряном веке, у Бродского оживает, и он активно осваивает её последние нетронутые почти области — рифмует предлоги (о чём Пушкин когда-то говорил в шутку), сокращения, создаёт рифмы с пунктуационными знаками в клаузуле вплоть до точки!

 

Вот он рифмует предлог:

 

     лязгают ножницами. Пот катится по лицу.
     Фонари в конце улицы, точно пуговицы у
     расстегнутой на груди рубашки.

(Иосиф Бродский, «Колыбельная Трескового Мыса», 1975)

 

А вот союз «и» входит в составную рифму:

 

Сад громоздит листву и
     не выдает нас зною.
     (Я не знал, что существую,
     пока ты была со мною.)

(Иосиф Бродский, «Мексиканский романсеро», 1975)

 

Вот обе рифмующиеся клаузулы составные и содержат в себе служебные части речи:

 

намекает глухо, спустя века, на

     причину изгнанья: вблизи вулкана
     невозможно жить, не показывая кулака; но

(Иосиф Бродский, «Декабрь во Флоренции», 1976)

 

А вот в середине клаузулы точка и рифма кончается дичайшим анжамбеманом с разрывом устойчивого словосочетания «то/есть»:

 

     Есть города, в которые нет возврата.
     Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала. То
     есть, в них не проникнешь ни за какое злато.

(Иосиф Бродский, «Декабрь во Флоренции», 1976)

 

Здесь Бродский рифмует редкий предлог «надо»:

 

Духота. На ступеньках закрытой биллиардной некто
     вырывает из мрака свое лицо пожилого негра,
     чиркая спичкой. Белозубая колоннада
     Окружного Суда, выходящая на бульвар,
     в ожидании вспышки случайных фар
     утопает в пышной листве. И надо

     всем пылают во тьме, как на празднике Валтасара,
     письмена «Кока-колы».

(Иосиф Бродский, «Колыбельная Трескового Мыса», 1975)

 

вот Бродский рифмует сокращение:

 

Города знают правду о памяти, об огромности лестниц в так наз.
     разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком.
     Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас,
     воскресавших со скоростью, набранной к ночи курьерским.

(Иосиф Бродский, «Bagatelle», 1987)

 

Здесь — аббревиатуру:

 

Траулер трется ржавой
     переносицей о бетонный причал. Жужжа,
     вентилятор хватает горячий воздух США
     металлической жаброй.

(Иосиф Бродский, «Колыбельная Трескового Мыса», 1975)

 

Он вспоминает силлабику — прямо или косвенно («Каппадокия», «Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром», «К стихам»). Он вводит четырёхиктные дольники, хотя предшественники пользовались 2-3 иктными (начиная с цикла «Часть речи»).

Наконец он вводит новое содержание.

Метод Бродского я бы назвал методом «поэтического линзирования». Он собрал всё лучшее, что накопилось в русской поэзии за три века, умножил это на свой талант и подвёл итоги.

Поэтому с этической точки зрения трудно писать после Освенцима, а с эстетической — трудно писать после Бродского — потому что стыдно видеть свою микроскопичность рядом с таким явлением.

 

P. S.

Я до сих пор нахожу отпечатки пальцев Бродского на месте его преступлений. Поэтому продолжение следует. Вот ещё один отпечаток.

 

И восклицательные знаки тьмы
Под бледными в тумане фонарями

Шенгели

 

И те же фонари горят над нами
Как восклицательные знаки ночи

Бродский