Ольга Дернова родилась в Москве. Окончила Московский городской педагогический университет по специальности «Учитель истории». Работает библиографом в Государственной публичной исторической библиотеке. Интересы: поэзия, рукоделие, библиография, дореволюционное библиофильство. Подборки стихов печатались в журналах «Волга», «Воздух», «Гвидеон», «Белый Ворон», Homo Legens, в «Литературной газете», в сборнике «Поэзия — женского рода» и других изданиях. Автор сборников стихов «Человец» (2013) и «Праздничный ангел» (2018).
Редактор публикации — Александр Правиков
Антиутопленник
* * *
Ангелы, приносящие выдачу и статистику,
каверзными вопросами пробуждающие ото сна,
притащите нам каждый по стебельку и листику,
чтобы следом за вами увязалась весна.
Здесь до профнепригодности,
до полной профнепригодности
каждый день обнуляется результат.
Но бумажными пальцами
срам бесплотности
прикрывает ветвящийся книжный сад.
Ангелы, мы встречаем вас ласковыми гримасами,
всё, что есть о незнании, выучив назубок.
И в последнем
пароксизме
профдеформации —
превращаемся в каталог.
* * *
Мышка с лягушкой встречаются в узкой канавке.
Ил в глубине, как зелёные нежные сливки.
Мышка заводит своё — про целебные травки.
В теле лягушки дрожат насекомые гифки.
Солнце становится маленьким розовым шаром,
катится в милые лапки к несносным обжорам.
Ждут на корнях спиногляды, разящие жалом.
Бедная мышка, не быть ей коммивояжёром.
Жар, слепота, появление острых мурашек.
Вниз опускаются мушки танцующих мошек.
И шепчет лягушка: ну-ка, бросай саквояжик.
Где там твой ножик?
* * *
в вулканьем котле, на естественной сцене
есть место для этих троих
гиена и гений приходят к геенне
геенна не смотрит на них
гиена терзает, грызёт понемногу
козлиную ногу, мохнатую ногу
какой-то приблудной родни
геенна вздымает к небесному богу
свои кулаки-головни
лишь дымное варево в каменной шкуре
достанется вашей и нашей культуре
но есть расписной черепок —
там гений стоит в чернолаковой буре
без всякой поддержки для ног
крошечка-гаврошечка
Крошечка-гаврошечка била в барабан.
Шла её дивизия в холод и туман.
В поисках смертельного, подлого врага
уронили дерево в белые снега.
Уронили яблоню, сено подожгли:
так хотелось выкурить со своей земли
гнусного захватчика — где же он, сестра?
Ночь приходит, ноченька, засыпать пора.
Я тебя обрадую: там не влезет вор,
где сестра трёхглазая понесла дозор.
И, по лесу лазая, заняли пеньки
сёстры одноглазые — лучшие стрелки.
Закрывай нечистые чётные глаза.
Ты услышишь выстрелы, это не гроза.
Здесь повсюду занято, даже между ног.
Падающий замертво больше не ходок.
Шьётся утро белое, алая кайма.
Что отныне делаешь — делаешь сама.
Вот очаг во впадине, ключ недалеко.
Съели щи с говядиной, скисло молоко.
Ледяная ложечка треснула во рту.
Крошечка-гаврошечка смотрит в темноту.
В маленьком некрополе, в мире без греха —
ни коровы во поле нет, ни жениха.
Обгорели палочки, барабан облез.
Помолчи на лавочке, на краю небес,
где играет с тучами, кольцами звеня,
матерь всемогущая,
шестиглазая.
лиса
Несёт меня лиса за тёмные леса,
бессонница несёт — укачивать на спинке.
Чернеют во дворе прямые корпуса
и колются на две кривые половинки.
Я список кораблей прочёл за полчаса,
канаты размотал и праведно отчалил.
Несёт меня лиса за тёмные леса,
бессонница несёт — отпаиваться чаем.
Необозримый мир, в котором я замёрз,
обмакивает сны в необоримый холод.
Несёт меня лиса, и значит, я не мёртв,
бессонница меня на половинки колет.
И море позади — горючая слеза,
а горы далеко: ни камушка, ни слитка.
Несёт меня лиса за тёмные леса,
но это у неё последняя попытка.
* * *
пред выходящими входящий —
как зверь у незнакомой чащи
у зверя времени в обрез
он озирается неловко:
какая это остановка?
ему в ответ: бирнамский лес
бледнеет, за сердце когтями,
сражён такими новостями —
куда несёт меня, бог весть!
и, сделав перегруппировку,
лес отвечает: на зимовку
зверь, не желаешь ли присесть?
все мельтешат, меняют позы
под масками из целлюлозы
свои похожи на чужих
скулит и мается животный
но гуще запах путеводный
очнись, конечная, мужик
харе конечностями дёргать!
и отползает зимний дёготь
и зверь, стряхнув тяжёлый сон,
несётся к солнечным жеодам
как тот, кто был воскормлен мёдом
и млеком рая напоён
желдор
Желдор купил себе люля
под градом солнечных шутих
И приняла его земля:
он растянулся и затих
Бродил оранжевый баран,
на рог накручивал откос
И поезд пёр как на таран
Желдор, потягиваясь, рос
Он становился всё длинней,
закинул ноги на канал,
припал к реке, повис над ней,
себя заметив, не узнал
Нездешний говор, тихий бор,
луны слепой, огромный знак
Скажите, где теперь Желдор?
Где побратим его Ассак?
Где господин его Лазков?
Умчался на душистый юг
Так братья без обиняков
по проводам передают
Он все пределы перерос,
забыл язык, жену, детей
И ощущает стук колёс
как хруст рассерженных костей
перекличка
ольденбург созывает большой краеведный съезд
вангенгейм следит за этим из дальних мест,
согреваясь тюремной робой
ольденбург ему предлагает: теперь твой ход
вангенгейм объявляет всемирный полярный год
что произойдёт, угадай попробуй
лётчик под мерцающей полосой
видит образ женщины, маленькой и босой
бореалис аврора, как айседора,
ледяной ладошкой кроет ему обзор
академик марр читает скрижали гор
погружается до упора
академик ферсман гадает: да где вы все?
он стоит поверх, на радужной полосе,
заключённой внутри породы
и когда остаток речи договорит,
минерал мечты поднимется — лазарит
и они пойдут воскрешать народы
вихрь магнитных бурь и смотр краеведных сил
их искристый гул внутри минеральных жил
нам открыт отныне
и великое, родившись, себя ведёт
как при взлёте исчезающий самолёт
с чертежей бартини
сказ об ивановской горке
раз-два-три-четыре-пять
вышел череп погулять
у косьмы и дамиана
вышел месяц из тумана,
вылез череп из горы,
ничего не узнавая
«пронеси меня, живая,
сквозь тенистые дворы»
кто — будённый или местный —
пролетает на коне
по боярской, по немецкой,
по масонской стороне?
её звали василиса
ей хотелось веселиться,
хохотать, листать меню,
юркнуть рыбкой меж ячеек
не таскать во мраке череп
по покровской авеню
он горячий, как жаровня
он блестит, как головня
двигай медленно и ровно
мимо алого коня,
мимо белого коня,
мимо чёрного коня
«в храм снеси меня, петровна,
чай, помилуют меня»
этот череп — не обуза,
он подсвечивает слой
с общежитиями кунмз’а,
с мандельштамовской петлёй
вот — тюрьма нквд,
свечи пляшут по воде,
в монастырских кельях — нары
бес игнатий шлёт сигналы:
все увидимся в суде
василиса в это верит
василиса чуть жива
череп — мёртв, но зубы щерит
так в объятиях тиферет
спит адамова глава
раз-два-три-четыре-пять
мертвецы уходят спать
пять утра, уже светает
лошадь сдохла, хвост облез
всадник тоже исчезает
за калиткою небес
россыпи чудес и таинств
запер каменный ларец
тут и сказочке конец
* * *
— что есть культура, шура?
— дура, культуры нет
сёстры греча и кура
будут у нас в обед
а культура у греков
кушай, жуй хорошо
всё-таки дед, побегав,
куру для нас нашёл
не забывай про гречу
жуй, запивай чайком
ох, обуза на плечи:
дом, работа, прокорм
что говорить о прежнем?
(встали из-за стола)
сёстры — тяжесть и нежность
и сытость — третья сестра
* * *
Антиутопленник выходит в атмосферу
без золота, без хлеба и вина.
На нём кафтан садится по размеру,
но кровь его всё так же солона.
На полустанках пахнет конским потом.
На кольца рассыпается луна.
Качается над мёртвым кашалотом
сомнамбула одна.
Дымится засекреченный заводик.
Победа снова требует страды.
Как звёздочка, горит светодиодик.
Антиутопленник выводит
естественную формулу воды.
Но сторожа стоят на перехвате.
И голем, сквозь оконные кресты
подслушав скрип двухъяростной кровати,
хихикает из темноты.
собачки
Сдохла собачка, знакомая льва,
клетки его приживалка.
Тонет Муму.
А Каштанка — жива.
Эту, пожалуй, не жалко.
Жалости мало, её недобор.
Бойся себя, холодея.
Дважды шепнёшь:
«мутабор, мутабор» —
не превратишься в злодея.
Всё это зло — от нехватки добра.
Верю: найдётся заначка,
и не облает при встрече тебя
Павлова,
тоже собачка.
химический карандаш
Исполняя привычный труд,
ты приносишь на свой этаж
сумки две бытовых приблуд
и химический карандаш.
Положив покупки на стол,
зависаешь, в репе чеша.
И родные такие: «Что?
Не видали карандаша».
Провалился в нутро, впритык
к позвоночной флейте спины?
…Открываешь рот, а язык —
в синих пятнах его слюны.
Слёзы, пот и телесный фарш
не исправили ни шиша.
Вот и взяты на карандаш.
Наш, химический карандаш —
брат простого карандаша.
* * *
Где еловые чёрные колья
упираются в солнечный шар,
я на мутном стекле Подмосковья
одуванчик себе надышал.
Здесь, цветочными каплями брызнув,
только что побывала весна.
Но душа состоит из капризов:
одуванчиком пахнет она.
И плывёт в электрическом токе,
и в краю луговых афродит
надувает зелёные щёки,
в пионерскую дудку дудит.
Только я не грущу и не трушу,
выхожу в подмосковный плутонь
и пушинки на новую душу
набираю в пустую ладонь.
* * *
Сухой берестой и дровами включи
дорический ордер кирпичной печи.
Всё ярче и всё беззаконнее
внутри разгорается искра одна.
И слышно: «Огония — наша страна!
Сражайтесь во имя Огонии!»
Ревёт, разрастаясь, солдатский костёр.
Порушена крепость, и мрак распростёрт.
Из глины — коробки вагонные.
И души, примерив седую шинель,
клубами летят в закопченный туннель:
снаружи, по слухам, Магония.
Сновидцу тревожно: неполон сюжет.
Их пепельный враг непременно солжёт.
Из искры не выдуешь искренность.
Горячей рукой проведёшь по лицу
и вновь без конца принуждаешь овцу
скакать через лунную изгородь.
человек в опале
Осень уже в разгаре, но солнце не закопали. И листвы ещё вдоволь по проулкам рябым.
Видели по дороге человека в опале? Видели — он мерцает жёлтым и голубым?
Загоняют в опалу, кажется, из-под палки. Ну, посудите сами — что хорошего в ней?
Отсыревшие нитки рвут городские парки.
Кардинально иная история у камней.
Вот подумать, положим, об апостоле Павле, об апостоле Павле и о божьей искре. Где Господь это прятал? — в Савле, а не в опале. Все инклюзии мира спрятаны в янтаре.
Спят усталые клерки, сосна мечтает о пальме, заяц в шоке от утки, в утке — яйцо, игла…
Городок в табакерке, а человек в опале: пляшет квантовый зайчик — а, была не была! Чтил все божьи заветы. Не похож на мерзавца.
Что до неопалимой боли его былой, — да, человек не камень, но может там оказаться.
Важно остаться искрой. Искрой, а не иглой.
* * *
Пальчик запутался в ловчих силках,
галки застряли на книжных полях.
Здесь это место указано как
ЧЁРНОЕ НЕБО В ОГРОМНЫХ НУЛЯХ.
Входишь по ссылке — и ты динозавр.
В масляный кокон твоей черноты
смотрят большие пустые глаза,
дышат немые беззубые рты.
Кто это, что это выше меня?
Кто это больше меня и страшней?
Ссылочка в книге, козявка, фигня?
ВЫСШАЯ ФОРМА КУЛЬТУРЫ, ПИГМЕЙ.
Как выбираться? Иди по прямой,
двигай ногами, всем телом наляг.
«Ссылка открыта идущим за мной»:
ЧЁРНОЕ НЕБО В ОГРОМНЫХ НУЛЯХ.
про сову
хватит наслаждаться собой
лучше наслаждаться совой
вот она летит как письмо
глухо произносит бонмо
вот она свежует мышат
вместо графоманских стишат
но никто не видит сову
на её туманных путях
у неё работа на двух
если не на трёх должностях
лис лисятам ставит в пример
что сова — великий курьер
и не просто менеджер — топ
в магазине тонбери шоп
в магазине том продавцы —
из других миров существа
вместе с ними прячет концы
и прекрасно ладит сова
закажи посыльного чтоб
убедиться в том закажи
в магазине тонбери шоп —
только фонари и ножи
и пока фонарик горит
как твоя слепая душа
ух! — тебе сова говорит
ахахах! — она говорит:
ты ещё не видел ножа
доджик
Дождик проворачивался в небе наверху. Доджик уворачивался, прыгал посуху. Он от капель падающих уходить мастак. Дождик — нытик, плакальщик.
Так или не так?
Дождик оборачивался, мрачно говорил: кто не заморачивался, — как бы и не жил. Доджиком, кузнечиком жизнь проскачешь зря. Плакать будет не о чем, правду говоря.
Доджик, похохатывая, отряхнул махры: что-то речь суха твоя, а глаза мокры. Оставайся умником, лип тебе в конвой, с растворённой сумраком, шаткой головой. Я фигуру с фигою для тебя припас.
Думаешь, я прыгаю? Я пустился в пляс!
Пляска — путешествие. Танец — диалог. Скажет солнце женственное: бедненький, промок. В небе заполощется лучезарный флаг. Тут и дождик кончится.
Так или не так?
* * *
Пока деревья со своих наверший
роняли вниз чешуйки и труху,
коснулся нас рукой заплесневевшей
божок природы, в мёде и в пуху.
Был выпит чай. Пирог уже был слопан.
Крошился дождь над яблоней большой.
Пришелец отворачивал от окон
своё лицо, покрытое паршой.
В его груди, тоскующей по гневу,
хотя она слабей гнилого пня,
перерастала жажда обогрева
в нелепое желание огня.
И мы, собравшись возле тёплой печки,
слова пытались нанизать на нить:
ночь — это тело обгоревшей спички,
и слёзки котика, и хныканье лисички.
А как ещё об этом говорить?
Аудио: Ольга Дернова читает стихотворение «Пока деревья со своих наверший…»
