Роман Сапожников родился в 1976 году в Мариуполе. По специальности инженер-металлург. С 1999 живет в Германии, в Лейпциге, работает в онлайн-маркетинге. Публиковался в электронном журнале «Рец», на портале Topos. В 1997 году в донецком издательстве «Лебедь» вышла брошюра стихов «Контур поступка».
Редактор публикации — Александр Правиков
Переход на зимнее время
Chelsea girl
Nico
Мистер Нью-Йорк не признал в тебе фрау:
Бледность, мундштук, номер пять и берет.
Пальцы желтели, и был андерграунд
Так же просрочен, как в Челси билет.
Каждая осень приносит капризы,
Каждый сезон — фотографию в «Вог».
Вены, как роспись китайских сервизов,
Генеалогия долгих дорог.
Каждый любовник зовет тебя детка,
И под пропущенный музыки такт
Плачут подкидыши где-то, а где-то
Смерть бьёт пари на бухой просто так.
Станет ли чудо похожим на чудо,
Если не снять с тебя вовремя грим?
Ночи не хватит тебе на причуды,
Жизни не хватит на поиски рифм.
Не надевай свои рваные джинсы,
Кайся в грехах, хоть святых выноси.
Смерть — это, в принципе, жизненный принцип,
Если ты молод и — реже — красив.
Аудио: Роман Сапожников читает стихотворение Chelsea girl
* * *
Натурщица поэм моих и вер,
Зачинщица душевного погрома,
Игла на перекрёстке чёрных вен,
Твоя которым жажда незнакома.
Коллекция твоих метаморфоз
Не подаёт надежд и жрать не просит;
Она не отвечает на вопрос,
Но упреждает собственно вопросы.
За головой охотник неполжив,
Тобой он из чистилища направлен;
Ему ты талисман мой одолжи,
Для травли — псов и яд — для той же травли.
Вели ему любить меня, любить,
Разъять на сувениры и трофеи,
Чтобы душа взлетала во всю прыть
В потоки межпланетной атмосферы.
Привычен неестественный отбор,
Знаком душеспасительный обычай —
Охотиться себе наперекор
На долю львиную гиеновой добычи.
Переход на зимнее время
1
Не по традиции, а просто по старинке
В облезлом парке, в продранном ботинке,
Я присоседился душою к ноябрю.
Я, с голодухи ломкий, невесомый,
Как формула икс-игрек хромосомы,
Но не курю. Я год как не курю.
Дерюга неба мной изучена до дырок,
Ведь я уже два года не калдырю.
Считается, два года как прощён.
Измерить сушу легче мне в процентах,
Чем попытаться дать себе оценку,
Привычным монологом ни о чём.
Мне кажется, что парк похож на остров,
А волны, что построились по росту,
Всё норовят смыть за борт — не сыскать
Угла, зазубрины, ни края и ни грани,
И даже крыши — поздно или рано —
Низвергнутся под громовый раскат.
Хочу крутнуть на пальце дымный локон;
В тумане мне совсем не одиноко,
На самом дне скамейки. Как по дну
Глухого парка — проходимца, нелюдима,
Ползу, как будто так необходимо
До баловня судьбы мне дотянуть.
Пестры, как челядь суетливы листья,
А мне уютно, как в приемной окулиста,
Ноябрьской хандрою опьянён.
Речистый классик в вечном камне замер,
Любовь со старомодными глазами
Нам не оставит нарицательных имён.
2
Под утро лягут спать кабаретисты,
А старушенция в шифоне и батисте
Уже сгребает с грядок маринад,
Вонзает грабли в трицепс корневища;
Немолода, но смерть с неё не взыщет,
Покуда жизнь примерами полна.
Людское половодье вспенит потный,
Расхристанный гуляка безработный,
Маршрут его не просто распознать:
Не к манекенам, что свои таращат бюсты —
Так в ближние кусты по зову чувства;
Незаменим, как знак. Как твёрдый знак.
К полудню разгоняется крещендо
Метро, клаксонов и еще чего-то с чем-то:
Дивертисмент навзрыд визжащих шин.
Рукою, вздернутой как будто в знак протеста,
Сжимают поручни бродяга и профессор,
Как будто было им куда спешить.
Обрывки гуттаперчивых улыбок
Напомнят нам о том, что было — было,
Но, кажется, не вспомнится уже.
Парад болоньи, кожи и вельвета!
В них шорох казначейского билета
Воспринимается как рукотворный жест.
Став буднем безусловного рефлекса,
Осенний город пыжится и флексит —
Перебегает ад на красный свет.
Ошибка ввода данных говорит нам
Как пережить без слез и алгоритмов
Хэштегами отмеченную смерть.
Багровый полумрак ночного бара,
Где наливают даром и недаром
Бродягам с родословными и без.
Меню их злоключений несъедобно,
Хиляет их душа по катакомбам,
Хоть та была нужна не позарез.
Ноябрь долгих луж и Теда Хьюза;
По радио блуждающие блюзы
Отмазывают серость наших дней.
Кабаретист в то утро не ложится,
И хроники потусторонней жизни
Он слушает из ненависти к ней.
* * *
…А в обмелевшем небе, чёрт возьми,
Какие-то мышиные оттенки.
И признаки мышиной же возни
В кишечном тракте утренней подземки.
Оцепенения крахмален воротник,
С души воротят кафки и зюйд-весты;
Устал, устал я от наземной беготни,
Боясь прослыть скандально-неизвестным.
И разве сыщешь ты привычный компромисс,
Домой вернувшись этим добрым утром,
С самим собой, когда давно прокис
Испариной похмельной, клейкой, ртутной?
Я не ищу свой затонувший материк,
Меня не гонит ветер странствий дальних,
А та цветная фотография улик –
Опровержима, даже параноидальна.
Повсюду всё, что мне мешает протрезветь:
Не заглушает мягкий мишка детских всхлипов,
Глазок дверной рассеивает свет
По коммунальным и иным стереотипам.
В своей любви я объясняюсь как Женэ
От одиночества седеющим соседкам.
Доски мемориальной тоже нет —
Не проживает больше здесь C. A. Есенин,
Вай-фай не ловит, и не лечится цинизм,
И даже комарьё не кровоточит.
Здесь ртом безгубым в цинковый карниз
Впивается луна. И днём, и ночью.
* * *
Медленный праздник. Ему рукоплещут
Влажные фалды афиш.
Как увернуться от ветра затрещин
Без передаточных мышц?
Осень — игра без залогов и ставок,
В парках ветвится азарт.
Классика бюст смотрит в вечность устало —
Хватит ему за глаза.
Выглянет солнце, лобастый повеса,
День потрепав по щеке.
Хрустом ребра безбородые бесы
Дразнят седеющих ев.
Солнце хранит золотые вещицы,
Не нарушая закон.
Осень раскрасит свою плащаницу
В цвет контрабандных икон.
Медленный праздник. Сегодня. Сегодня
Рыбы в плаценту вонзят
Дёсны сухие и вперят в беззвёздность
Долгий задумчивый взгляд.
Как галеон, прелой пряностью полон,
Вечер плывёт, величав.
Папин цилиндр подмастерью не по лбу,
Чтоб по одежке встречать.
Лижет перчатка вскормившую руку.
Скальпельный ритм языка
Как при просмотре простецкой порнухи
Нерв обнажает слегка.
Дух испускает туман папиросный,
Чуждый заботам земным —
Так остывает покорная осень
В жарких объятьях зимы.
