Поэзия из блогерского сырья: презентация книги Бориса Кутенкова «Критик за правым плечом»
9 ноября 2025 в формате Zoom-конференции состоялась презентация книги Бориса Кутенкова «Критик за правым плечом. Избранные заметки о классиках, современниках, литературном быте» (М.: Синяя гора, 2025), в которую вошли тексты из телеграм-канала автора «тонио крёгер». Представляем стенограмму презентации.
О книге говорили:
Андрей Бондаренко — поэт;
Ольга Василевская — поэт, журналист, литературный критик;
Валерий Горюнов — поэт, культуртрегер, редактор журнала «Всеализм»;
Егор Евсюков — поэт, культуртрегер, критик;
Ирина Кадочникова — поэт, литературный критик, кандидат филологических наук;
Елена Кукина — поэт, филолог;
Анастасия Липидина — поэт, филолог;
Иван Назаренко — филолог, кандидат филологических наук, доцент Томского государственного университета;
Ирина Чуднова — поэт, литературный критик;
Кирилл Ямщиков — прозаик, литературный критик.
Видеозапись презентации смотрите здесь.
Стенограмму очной презентации книги смотрите здесь.
Книгу можно скачать в открытом доступе или купить на сайте издательства.
Валерий Горюнов: Добрый вечер, дорогие друзья. Сегодня мы презентуем книгу Бориса Кутенкова «Критик за правым плечом». Выпустило эту книгу замечательное издательство «Синяя гора», а мы сегодня будем обсуждать, что есть в этих телеграм-заметках, что нас впечатлило, что мы почувствовали от этой книги, на что она нас вдохновила или наоборот, в чём уязвимость этого произведения. Думаю, сегодняшний разговор будет идти очень щедро, и много мнений будут произнесены, и мы создадим всеохватное впечатление об этой замечательной книге. Я бы сказал, даже нестандартной книге, где собрано всё. Приятно было погрузиться в эти опоры литературного быта. И ощущение, что мы соприсутствуем вместе с автором в этой разнородной, временами странной, интересной литературной жизни.
А я даю слово автору, Борису Кутенкову, поприветствовать нас и рассказать, чего он ожидает от этой презентации. Здравствуй, Борис.
Борис Кутенков: Всем здравствуйте. Чего я ожидаю от этой презентации? Наверное, выяснения того, что такое, собственно, эта книга. Потому что, несмотря на то что она уже несколько месяцев как вышла, она мне до сих пор представляется слепым пятном. И мне до сих пор не ясно, существует ли она легитимно как книга, а не просто как собрание частных заметок. Несмотря на то, что у неё есть композиционная структура, всё равно такой дикорастущий жанр — он постоянно под вопросом. И я бы сегодня, наверное, призывал говорить всё, что вы хотите: и о композиции, и о том, каким вам представляется литературный процесс глазами автора этой книги, и не стесняться отрицательных высказываний. Потому что отрицательную критику об этой книге я уже получил, и иногда она была очень любопытной — тоже что-то помогла мне прояснить в существовании этого дикорастущего жанра, как я его называю вслед за Ольгой Балла. Этот жанр, наверное, меня больше всего интересует в литературе.
Мне кажется, что книга существует в какой-то мысленной серии, где есть моя предыдущая и будущая книга. Немного скажу о них. Это такие нестандартные и вольные размышления о современной литературе. «25 писем о русской поэзии», моя предыдущая книга заметок, вышла во вполне обозначенной формально серии «Спасибо». Для меня эта книга совершенно особенная. В прошлом году она вышла, и вслед за ней я, наверное, осмелился издать «Критика за правым плечом». Некоторые сравнивали «25 писем…» и ту книгу, о которой мы сегодня говорим, потому что в обоих случаях, наверное, это гибридный жанр. Именно что гибридный — потому что это и критика, и эссеистика, и какие-то вольные заметки. Не всегда понятно, как определить этого зверя.
И сейчас готовится книга, написанная тоже в очень свободном, субъективном ключе. Это будет книга специально для молодых авторов. Я хочу её сделать и теоретической, и в то же время нестандартной, чтобы там было много трансляции моего опыта, как и в «25 письмах…», и в «Критике за правым плечом». Поэтому я говорю о такой мысленной серии. Книга отчасти уже написана — думаю, что она появится в следующем году.
И, несмотря на то, что я назвал жанр гибридным и дикорастущим, это, конечно, традиция в литературе. Тут можно сказать о моих предшественниках, о тех, на кого я, собственно, опирался. В первую очередь это записные книжки Лидии Гинзбург, она для меня необыкновенно важна. Из современников это «Дикоросли» Ольги Балла, её ежегодная серия. Хотя мне идти и идти к тому, что она, собственно, делает, потому что её заметки очень компактны, очень причёсаны. Мне кажется, что она свой поэтический потенциал реализует в этих эссе. Это именно эссе. Мои — гораздо более хаотичны и непричёсаны зачастую.
И я думаю, что можно сказать о микропрозе Александра Чанцева, который выступал на первой презентации этой книги.
Всё, я на этом замолчу. Мне ужасно интересно, что вы скажете. Спасибо всем.
Валерий Горюнов: Спасибо тебе большое. Думаю, сегодня прозвучит много любопытных, полигранных и, возможно, спорящих друг с другом мнений. Давайте их озвучим. Я думаю, стоит начать с Елены Кукиной. Елена, даю Вам слово.
Елена Кукина: Борис, поздравляю с выходом книги, которая для всех нас оказалась интересным и важным опытом. Я сразу признаюсь, что не успела полностью прочитать её, — в третьей части я прочитала обрывочно несколько эссе, и поэтому о ней говорить мне труднее, скажу о первых двух частях.
В первой части для меня особенно важна познавательная ценность книги. Я не могу следить за литпроцессом так же внимательно, и, более того, я не знаю другого такого человека, который бы изучал современный литпроцесс с такой энергией, скоростью и так беспощадно, как Борис, и на которого можно так же положиться в знании современного литпроцесса. Кажется, Борис знает всё и везде успевает. В этом смысле показательна и интересна глава на странице 56 «В поисках гения». Борис даже говорит: «…имена, новые для меня, а значит для литпроцесса». Этот удивительный знак равенства, такое «государство это я», вызвал бы усмешку и недоумение, поставь его кто угодно другой. Но поскольку речь идёт о Борисе, то я уважаю и принимаю этот почти невозможный знак равенства.
И в то же время в этой статье есть трогательный момент, когда Борис пишет, что он, как школьник-двоечник, восполняет пробелы. Да, но важно, что восполняет и действительно делает карту литпроцесса максимально полной и подробной.
Ещё замечу, что Борис стремится охватить литпроцесс как на горизонтали, в сегодняшнем срезе (стремится найти всех значимых авторов современности, начинающих и даже тех, кто прячется, отказывается печататься), так и во времени. Борис длит свой интерес к литпроцессу во времени. В будущее — с поиском самых молодых авторов (это задел на будущее) и с верой в вечную жизнь литературы вопреки всему, что сегодня происходит. Это один из ключевых мотивов книги.
Но ещё больше Борис длит свои интересы в прошлое. Это касается и мемориального проекта, где отыскиваются неизвестные до этого авторы. В эту же временную линейку вписывается для меня и интерес к мемуарной прозе.
Это движение во времени коррелирует с личностной чертой Бориса — с повышенным обострённым ощущением времени, может быть, где-то болезненным. И в этом тексте, и в частных разговорах я порой сталкивалась с рассуждениями о наступающей или грозящей старости. До сих пор, до этой книги, я про себя похмыкивала и посмеивалась — где у Бориса старость, где она вообще может быть. Считала это необъяснимым в его возрасте кокетством. Но рассуждение в главе «Смехом смерть победим» наконец-то разрешило для меня эту загадку, и я стала принимать это как часть обострённого чувства времени.
Процитирую: «Встречи с людьми, которые значительно младше, — некая репетиция небытия, своеобразное внимание уходящей жизни к жизни молодой. Жадный взгляд прощания, исчезающей энергетики, — на жизнь приходящую, свежую, ещё не лишённую иллюзий и умеющую смеяться самозабвенным заливистым смехом, словно вся уходит в этот смех».
За широту охвата, которую даёт первая глава, — только благодарность и восхищение. Ещё хочу отметить удачную композицию книги — Борис действительно сумел хорошо соположить тексты, создать тематические поля внутри глав. Хорошо, что пренебрёг хронологическим принципом. Ещё мне нравится сильный финал первой части.
О второй главе. На очной презентации «Критика за правым плечом» много говорили о том, что книга показывает Бориса как человека, и в этом её ценность. Отчасти соглашаясь с этим, я вижу ещё вот что. Если мы поставили этот фантастический знак равенства «Литпроцесс равно Борис», то он во многом действует и в обратную сторону, он довлеет и определяет. И не только литпроцесс равен Борису, но и Борис во многом равен литературе. Я часто вижу во второй главе, как даже самые тонкие и интимные черты личности Борис осознаёт как инструмент. Здесь речь о его чувствительности, которую он в себе ещё подстегивает и оттачивает («менее острое чувствование происходящего как будто бы ведёт к убыванию жизни»), а драмы и ужасы реальной жизни вскармливают стихи. Поэтому всю вторую главу я читала, возможно, с пристрастием отыскивая это равенство. Конечно, мы видим Бориса как человека, но я ещё раз осознаю, как много в нём литературы, поэзии, литпроцесса, готовности любого слова и любого движения души стать литературой.
Ещё отдельно отмечу, что Борис характеризует вторую часть как хаотичную, а я вижу её общий принцип в том, что в ней собраны самые поэтичные эссе, особенно — связанные с Вологдой. Это и задаёт общий тон второй части.
А в завершение я хочу поднять сложный вопрос, к чему Борис нас, собственно, поощрял. Есть в этой книге то, что мне трудно принять и с чем трудно примириться. Это её анонимность и недосказанность. Я помню, что на очной презентации Илья Склярский отметил это как достоинство книги, и конечно, он в этом лучше и умнее меня. Я же чувствую разочарование. Причём — сначала книга обманывает длинным списком упомянутых имён, а потом бросает в это поле анонимности. Такая анонимность как будто обращена к узкому кругу знакомых, она ранжирует читателя, оставляет чувство исключённости из некоего круга «своих». Я понимаю, что чаще всего это связано с необходимостью защитить чьи-то чувства, защитить самого автора, не скатиться на уровень сплетни. Но, например, в эссе «В плену дискурса» я не вижу этих оснований, и кроме того, ведь именно в этом эссе есть 99% вероятности, что его герой себя сам всё равно узнает.
Мне действительно важно понять и, возможно, примириться с этой особенностью книги. Поэтому я завершаю вопросом: Борис, расскажите, пожалуйста, как принималось решение, на каких основаниях делается выбор в пользу анонимности или называния имени? Что это даёт?
Борис Кутенков: Спасибо огромное, Лена, за внимательное прочтение, мне было безумно интересно это слушать. И вдвойне прибавилось желания сделать стенограмму презентации, потому что потом я буду расшифровывать все ваши слова, кроме тех, кто будет так добр и пришлёт текст в письменном виде. Расшифровывать — значит впечатывать каждую фразу в своё сознание, это для меня очень интересный и познавательный опыт.
Что касается ответа на Ваш вопрос — ну, Вы, может быть, удивитесь, если я скажу, что решение никак не принималось. То есть не было такого, что я сижу и думаю, а поставить N и NN или назвать человека по имени… Посты сами писались очень быстро, в телеграме, а потом, когда составлялась книга, они очень мало перерабатывались. Я правил стилистические обороты, повторы, запятые, но композицию фактически не менял. То есть получал для книги уже готовые посты. И когда я писал в телеграме, это желание заменить имена инициалами было интуитивным, продиктованным мгновенной необходимостью, мгновенным пониманием. Кстати, я не думал, что читатели «Критика за правым плечом» обратят на это внимание. Первый, кто это заметил вслух, действительно был Илья. Но мне показалось, он с негативной стороны оценил момент: он сказал, что окажется «в безвоздушном пространстве» или «в плену N или NN», как-то так. В общем, сначала ему это не понравилось. Потом всё-таки принял это и даже проанализировал.
Но мне кажется, если всё-таки как-то анализировать эту мгновенную необходимость, то, во-первых, — время. Не обо всём можно говорить впрямую. И когда ты пишешь о настоящем моменте, а это книга о «здесь и сейчас», ты должен думать о безопасности определённых людей. Мне кажется, в заметке «В плену дискурса» важно было говорить о тенденциях и не называть людей как таковых. Во-вторых, мне не хотелось, чтобы книга сбилась на дух сплетни: если называть очень много имён, так может произойти. Конечно, я понимаю, что без них не обойтись. Но в целом мне хотелось, чтобы это было не об именах, а о тенденциях, о каких-то важных проблемах. Вот такие два фактора.
Елена Кукина: Спасибо. Да, благородный и добрый Илья именно так это и понял. Что важнее тенденция, чем имена. Но получается, что оба мы с ним от этой анонимности испытали дискомфорт.
Ещё раз огромное спасибо, Борис, за книгу. Я обязательно дочитаю третью часть.
Борис Кутенков: Я обязательно буду думать об этой анонимности, когда буду готовить продолжение «Критика за правым плечом». Продолжение обязательно будет. Мне сейчас кажется, что я с этим ничего не сделаю, но кто знает, что произойдёт к моменту выхода следующей книги. Спасибо, Лена, что обратили на это внимание.
Валерий Горюнов: По-моему, это ещё и прекрасная стилизация под мемуарный жанр, где скрываются поэты под именами К., N. А имена всё равно узнаются под этой анонимностью, скрываются под этими вроде бы буквами.
А я даю слово Анастасии Липидиной. Анастасия, что Вы скажете?
Анастасия Липидина: В отношении «Критика за правым плечом» хочется употребить такой штамп: читается на одном дыхании. Но я скажу иначе: чтение этой книги похоже на скроллинг ленты, в неё залипаешь, теряя волю оторваться. Так что сетевая природа текстов чувствуется очень хорошо.
При фрагментарном чтении я сказала, что мне такой книги не хватало несколько лет назад, когда я только начинала свой путь и была дезориентирована в литпроцессе. Это первое впечатление, не первый взгляд, а даже полвзгляда.
Последовательный первый взгляд был прагматичным, появилась критика: не сужу ли я по себе, причём по себе сегодняшней? Насколько доступно изложена информация? Как будто бы не всегда и не везде.
Во время чтения «57 писем молодому автору» был соблазн писать как о нонфикшне: говорить о структуре, целевой аудитории и выполнении задач. Похвалить за библиографический аппарат в виде именного указателя, ставшего отдельной компактной картой литпроцесса в авторской оптике. Делала заметки: вот это полезно для начинающего автора, потому что координирует в литпроцессе, это — скорее для критика, здесь яркая формулировка (про «Контекстуализацию и лоховство», а выражение «литературная вменяемость» из «Об иерархии в современной литературе» я уже вписала в свою речь), эти эссе очень личные, а те ещё и терапевтичные.
Второй взгляд стал доступен уже на «Джедае с лопатою света». Эта часть прививает читателю чувство катастрофы — чувство, к которому необходимо привыкнуть литератору. А главное, привыкнуть к борьбе с ним, продолжая творение в трагических условиях, когда никому ничего не нужно, или даже так — никто ни в чём не нуждается. Многое из того, что происходит и описывается, можно обозначить так: критик в разгар апокалипсиса готовится к постапокалипсису. Выжившим потом строить и строить, и никто не знает, попадёшь ли ты в их число. Пока что всё только рушится, это никак не остановить. Значит, следует работать сразу на грядущее перерождение мира, перерождение нужды и надежды, будущее, в котором кто-нибудь да оценит. Не просто одобрительно кивнёт, а встроит в свою жизнь. Может, даже спасёт её чем-то, тобой наработанным.
Эта книга больше, чем поэтические книги Бориса Кутенкова, выдаёт, что он прежде всего поэт, а потом уже — критик, культуртрегер. Разумеется, не потому что она написана более художественно и поэтично, дело совсем не в языке. «Критик за правым плечом» создаёт для сборников контекст, выстраивает авторскую мифологию. Он демонстрирует обнажённое поэтическое мышление, в которое встраиваются ипостаси субъекта литпроцесса — человека в отражении Другого, профессионала. У книги есть лирический герой — та самая маска, приросшая к лицу, второе лицо. Вопрос подлинности, соотношения с личностью в этом поле не актуален, хотя автором рефлексируется. Мало того, что побег от собственной фигуры привёл к ней же, прячущийся в деталях, так ещё побегу противостояли осознанные попытки быть честным с собой. В пользу чего говорит и сам телеграморождённый формат, хотя, конечно, это всё ещё область авторского контроля.
Происходит поверка: насколько ты сам Борис Кутенков? Книга требует, чтобы к ней подходили непредвзято, требует симметричной честности и открытости от читателя. Интересно было представлять, как читает кто-то из неприятелей автора. Трансформируется ли его неприятие? Вызовет ли очередная исповедь злорадство?
Любой пост из книги — про литпроцесс. Но сама книга всё же не столько про литпроцесс, сколько про Бориса Кутенкова и его видение. И подходить к книге стоит в какой-то мере как к художественной. В ней моделируется три плана: литпроцесс реальный, литпроцесс идеальный, условный лирический герой. Все — составляющие условного лирического субъекта, растворённого в тексте, и вместе с тем представляют собой подобие хронотопа.
А ещё этот хронотоп состоит из примет образа жизни, сталкивающего времена. Загадочный съёмный дом, функционально наследующий дворянскому имению в жизни литератора, регулярный разбор корреспонденции, сочетание телеграма и аскезы. Где-то там же — упоминания таинственных N и NN.
Артикулирую природу «Критика за правым плечом» краткой формулой: это поэтическая смелость, прорастающая из блогерского сырья.
У меня будет вопрос насчёт того, как ты отнесёшься к позиционированию тебя лирическим героем этой книги? И в принципе — к рассмотрению этой книги не в нон-фикшновом, а в поэтическом разрезе? Может, это в какой-то степени вульгарно, я не знаю. Когда я пришла к этой мысли, я почувствовала, что она рискованная, — но она нужна. И мне было очень интересно, как ты отреагируешь именно на этот основной, центральный тезис.
Борис Кутенков: Спасибо, Настя. Тут можно рассуждать в двух аспектах: это аспект стиля — и лирического героя, «я», которое выступает из этой книги. В контексте стиля — мне кажется, что книга недостаточно художественная. Хотя мне говорили, что наоборот, и не раз говорили, и я каждый раз этому страшно удивляюсь. Мне кажется, что вся метафоричность, суггестия, то есть то, что принято ассоциировать с поэзией, — у меня уходит в стихи. В них есть стиль. И как будто за счёт того, что всё туда уходит, книга получается как будто бы простой с точки зрения стиля, сдержанной. Мне бы хотелось, чтобы там было в этом смысле больше поэзии. Но в то же время искусственно форсировать этот момент было бы неправильным.
Если же смотреть именно с позиции лирического героя, тут всё достаточно сложно. Об этом я не задумывался так, как о стиле. Мне кажется, что он безусловно есть. Я не анализировал в таком аспекте: эта книга больше обо мне — или о литпроцессе. Для меня такого разделения не было. Она — обо мне через литпроцесс и о литпроцессе через меня. То, что ты сказала про контроль, это очень верно. Да, эгоцентризм и, может быть, даже некоторый нарциссизм. Где-то я пытался их подавить в зависимости от того, о чём пишу. Мне кажется, фраза Тынянова «Блок — самая большая лирическая тема Блока» будет в некотором смысле уместной. Конечно, хотелось рассказать о том, как я это вижу и чувствую.
Да, очень интересно, как вы этого «лирического героя» видите, потому что это для меня гораздо большее слепое пятно, чем собственно стиль.
Анастасия Липидина: Если честно, для меня лирический герой вообще отошёл на второй план, и ни о каком эгоцентризме я тоже не хотела сказать. Скорее — именно о вопросе авторской мифологии. И, наверное, я с этой стороны подошла к книге именно из-за того, что вопросы авторской мифологии в моём ближайшем окружении постоянно поднимаются.
Борис Кутенков: Это жутко интересно. Хотелось бы услышать ещё кого-то по этому поводу.
Валерий Горюнов: Если честно, когда я читал, то мысленно спорил с рецензентами, с определением «эгоцентризм». И Анастасия помогла мне найти правильное слово, это именно лирический герой.
А я даю слово Андрею Бондаренко.
Андрей Бондаренко: Когда я едва только открыл книгу Бориса Кутенкова «Критик за правым плечом», то первое, что пришло мне в голову: да это же старые добрые литературные дневники — то есть заметки о литературе, дневники глубоко укоренённого в литпроцессе человека, переполненные людьми, историями, судьбами авторов и текстов, встречами и прощаниями. Таких дневников действительно немало, немало их публиковалось, ну, вот этот, слава богу, при жизни и, можно сказать, при расцвете творческих и культуртрегерских сил. Да, материал телеграмовский — но кто сейчас вообще пишет на бумаге? Так или иначе, такой дневник — материал ценный и документ эпохи, и кому, как не Борису, из центра современного русского литпроцесса, его оставить?
Но чем дальше продвигался по тексту, тем сильнее понимал, что первое впечатление во многом ошибочно, что эстетика телеграмной эссеистики — нечто совершенно отличное от классической «дневниковой записи», пусть даже сделанной изначально «с оглядкой» на обнародование. Телеграм-пост, по крайней мере в варианте, чаще всего встречающемся у Бориса, — это не дневниковая запись, главной ценностью которой оказывается краткая фиксация происходящего или, возможно, чуть более развёрнутая рефлексия на эту тему. Это полноценное эссе, пусть и выдержанное в мини-, а порой и в микроформате: композиционно цельное, раскрывающее отдельную тему и не растекающееся «мыслию по древу»; выдержанное часто вокруг единственного тезиса или выстраивающее их, тезисов, стройный ряд. И в то же время нельзя со всей однозначностью отказать телеграм-эссеистике и в самобытности формы по отношению к «классическому» эссе — сохраняется сильнейшая роль её ситуативности, привязанности к конкретному моменту, случаю и даже к сиюминутному настроению автора. Формат телеграмной заметки оставляет большой простор субъективности — и субъектности, оставляет огромную возможность писать не только о мире, но и о себе, и даже столько же о себе, сколько и о мире.
Кроме того, от дневникового формата «Критика за правым плечом» отличает несколько важных форматных моментов. Во-первых, уход от хронологического подхода, во-вторых, заголовки. Ни первого, по очевидным причинам, ни второго в телеграм-канале нет — это уже особенность композиционного построения книги. Тексты в сборнике выстроены по тематическому и логическому принципу (и здесь мы уже прощаемся с «дневниковой» хроникой — это совершенно другой подход и другая авторская задача) — но как будто не только эти принципы важны. Во время чтения меня не покидало ощущение, что тексты выстроены отчасти и так, как бывают собраны стихотворения в хорошем авторском сборнике, где настроение перетекает из текста в текст и образы одного будто бы подкрепляют и расширяют картину другого. При том, что на какое-то заигрывание с художественностью, за редкими исключениями, в тексте, на мой взгляд, и намёка нет, — но сама композиция художественная!
Роль упомянутых заголовков в этом тоже велика — чувствуется, что они не только продуманные, но и весьма остроумные. Я почитываю канал Бориса и многие тексты в книге узнавал и вспоминал, но, озаглавленные и встроенные в общий замысел, выстроенные в композиционный ряд, они обретают совершенно новую весомость. Здесь, конечно, важен и психологический момент акта чтения: пост в телеграме для читателя — это всегда минута, проблеск, либо где-то на вечном бегу, либо перед сном, в спешно просматриваемом списке публикаций за день. Это как заглянуть на ходу в окно, где за столом сидят люди, и услыхать в открытую форточку отголосок разговора, пусть даже довольно интересного. Книга — это всё же другое, это уже войти в комнату гостем и посидеть в уголке — и пусть люди, собравшиеся за столом, по большей части тебе незнакомы, а темы их разговоров не до конца ясны, это всё же совсем другой уровень понимания и причастности.
Вот так получается, что это точно не «классический» дневник, но и не совсем то же самое, что «классический» сборник литературной эссеистики, — «Критик за правым плечом» будто бы и вправду какой-то новый жанр очень заземлённой в реальности конкретных дней и лет, очень рефлексивной и довольно честной (пусть и настойчиво избегающей конкретики в местах, которые могут как-то «зацепить» ныне живущих, и друзей, и оппонентов) биографической прозы. Не знаю, возможно, мой тезис о «новом жанре» легко оспорить — просто ничего подобного лично я пока не читал. И для меня, как человека, худо-бедно ведущего свой худой и бедный канал, конечно, совсем не такой «литературный» (об активной писанине в котором друзья мне постоянно говорят, что я растрачиваю себя, в общем-то, на ерунду), эта реабилитация телеграмной эссеистики в полноценный литературный жанр выглядит, например, очень обнадёживающе. Не потому, что мне кажется, что теперь любому автору канала надо сверстать из него книгу, но потому, что все эти телеграмные тексты, со всей их ситуативностью и окрашенностью настроением, больше не обязательно априори считать мусором и простым выбросом слов в пустоту.
Кажется, до непосредственных достоинств книги я в своём отзыве так и не добрался, размышляя о её формате, — здесь остаётся надежда на моих сегодняшних коллег, с которыми я рад оказаться в таком коллегиальном качестве. Скажу лишь, что читать книгу мне было бесконечно интересно — в первую очередь из-за огромной эрудиции и меткости взгляда автора (при всём том, что он, по собственному признанию, «теряется перед обобщениями»), интересно из-за его непосредственной близости к событиям литпроцесса, от меня протекающим в некотором отдалении или вовсе незаметным, интересно из-за ярко выраженной личной позиции и личного осмысления. Я уже говорил, что это очень рефлексивная, очень глубоко погружённая в самоосмысление и — в хорошем смысле — самокопание проза, и это не может не подкупать возможностью что-то настоящее понять о человеке, с которым общаешься, ну, скажем так, редко, по делу и на расстоянии. Отдельно хотелось бы отметить мемориальный пласт текстов, посвящённый ушедшим коллегам, — это стремление быть частью коллективной памяти, хранящей лучшее о лучших и уберегающей от тления наследие тех, кто сам уже не может за него постоять, — это, видимо, уже неотъемлемая часть личности автора, и это миссия, безусловно, очень почётная.
Были, конечно, и вещи, над которыми я слегка похихикивал, — например, неумолимая страсть Бориса «рассказать всё по пунктам» и создавать пронумерованные списки. Боюсь, в новой книге с рекомендациями и практическими советами молодым авторам, наброски к которой уже публикуются на Voinovpoetry и в которой автор старается быть именно тем заботливым критиком-ангелом за правым плечом у начинающего свой путь поэта, мы вообще утонем в нумерованных списках, и её можно будет называть «Большая книга списков». Впрочем, это тоже сторона авторского стиля и авторского мышления, но мне она кажется довольно забавной.
На этом у меня, пожалуй, всё, хочется только ещё раз поблагодарить Бориса Кутенкова за книгу и за возможность высказаться о ней. Я чувствую, что она каким-то неуловимым образом и на меня тоже повлияла. По крайней мере, я чаще стал ловить себя на желании оформить пост именно как законченную мысль, своего рода мини-эссе, на желании побольше порефлексировать, подумать, на том, что всё меньше стесняюсь делиться плодами этих размышлений, пусть даже они выглядят спорными, или поверхностными, или — как может быть, и в сегодняшнем случае — достаточно банальными. Спасибо.
Борис Кутенков: Спасибо, Андрей, ничего банального не услышал — наоборот, это важная мысль, про нумерованные списки. Я об этом думал, но Вы как-то эту мысль вытащили из подсознания. Да, это стремление как-то структурировать высказывание, выстроить композицию. Но действительно, Вы правы, что с этим стоит не переборщить.
А что касается того, была ли такая книга, — именно телеграмной я не видел. Но вообще-то книга, написанная по следам блогов, это традиция. Началось всё это в «Живом журнале»; такие книги были у Евгения Гришковца, у других авторов. Потом, в 2015 году, Сергей Чупринин выпустил книгу своих блоговых записей. И тогда тоже говорили, что это новаторская книга, что такой не было. На самом деле была, только по следам «Живого журнала». Чупринин ратовал за то, чтобы его подписчики комментировали его воспоминания, называл их отдельными соавторами: это во многом связано с природой того, о чём он писал, — он вспоминал о советской литературе, и, стало быть, нужны были комментарии, потому что в природу мемуарного жанра, как мы знаем, входит аберрация памяти. Без этого никуда. К настоящему моменту такие книги выпустили Сергей Зенкин, его книга называется «Листки с электронной стены», Александр Скидан выпустил свою книгу. А каковы особенности «телеграмной» книги по сравнению с другими — этого я и сам не знаю.
Валерий Горюнов: Спасибо, Андрей. Полина Пантелеева пишет в чате: «Соцсети — это же, в сущности, новая сфера медиа. Раньше на их месте были газеты, теперь — телеграм-каналы». И это как раз перекликается с репликой Андрея о формате. Как раз, мне кажется, реплики и слова Бориса — это не телеграм-записи, это что-то большее. Телеграм-записи — они обычно более сжатые, а здесь вполне готовые микроэссе. И как будто здесь идёт преодоление телеграма, борьба с ним и спор с ним.
А мы послушаем Ирину Кадочникову.
Ирина Кадочникова: Книга «Критик за правым плечом» очень субъективная, и она словно нацелена на то, чтобы и в читателе пробудить чувство субъектности: такое откровенное письмо по определению приглашает к диалогу. Направленность, векторность, нацеленность — важное свойство этого письма.
Первый вектор — это то, на что направлена авторская рефлексия: литературный процесс, поэзия, разного рода тексты (не только поэтические и не только художественные). Здесь, конечно, Борис Кутенков раскрывается как очень эрудированный, по-настоящему культуроцентричный, текстоцентричный человек, внимательный читатель, тонкий критик. Остаётся только восхищаться тем, насколько глубоко Борис погружён в материал. Но слово «материал» здесь, конечно, не самое подходящее. Для Бориса это не материал, а жизнь, реальнейшая реальность — как будто бы единственная подлинная реальность.
Второе, на что невозможно не обратить внимание, — это портрет самого автора-героя (наверное, этот термин будет наиболее уместен). Где-то автор-герой ироничен (вспоминается заметка «Голубь как биение жизни»), очень часто мудр и философичен, а где-то он собой даже любуется. В каком-то смысле здесь можно говорить о нарциссических чертах, но не в отрицательном, не в токсичном смысле: известно же, что подобные черты есть у многих людей, это на самом деле норма. В книге очень много личного: важна установка не столько даже на искренность, сколько на откровенность. При этом автор-герой себя принимает, и поэтому книга обладает утешительным свойством. Эти заметки просто даже любопытно читать — узнавать Бориса Кутенкова (всё же это автононфикшн), его «светлые странности», его противоречивости, его страхи и ценности, его жизнь. Автор-герой и аскетичен, одинок, и невероятным образом социально активен; маргинален и нормален; невротичен и уравновешен; экстравертен и интровертен; очень рационален и одновременно очень чувствителен, раним; эгоцентричен и альтруистичен — человек с необыкновенной эмпатией. Это, конечно, портрет отдельной личности, но, возможно, в этом портрете, совмещающем крайности, многие пишущие люди отчасти узнают себя.
И третий вектор — читатель: как я уже сказала, книга приглашает к диалогу, эта интенция так или иначе считывается. Возможно, это связано прежде всего с тем, что тексты создавались как заметки в ТГ-канале, а посты в соцсетях по определению предполагают взаимодействие с аудиторией. В этом смысле другая книга Бориса Кутенкова — «25 писем о русской поэзии» — прочитывается совсем иначе — как монологическое высказывание. Захотелось даже применить к «Критику за правым плечом» переиначенную формулу Петра Вайля — это опять к вопросу о субъектности и субъективности. Когда я читала «Критика» первый раз, то особенно остро это почувствовала: книга читается как «книга про меня» даже в тех местах, где она читается, наоборот, как «книга не про меня».
Ну и просто хочется сказать Борису спасибо за поддержку (эта интенция в книге тоже заложена, особенно в первой главе): такие книги вдохновляют, их читаешь — как будто говоришь с другим человеком о том, что и для тебя очень-очень важно.
Борис Кутенков: Тут, наверное, нужно сказать, что Ирина прочитала книгу самой первой, ещё до выхода, в январе, я прекрасно помню день, когда Вы разместили свою заметку, — 15 января. Я постоянно отправляю Ирине разные вопросы о сложных случаях, так как она разбирается в них как корректор, отправил и рукопись этой книги — и очень ценно, что эту сырую книгу Вы прочитали не только как корректор, эмоционально высказали впечатление по поводу прочитанного. Я с какой-то охотой её доделывал после этого. Это был очень стимулирующий отзыв, спасибо, Ирина.
Валерий Горюнов: Спасибо, Ирина. А мы послушаем Ивана Назаренко.
Иван Назаренко: Я должен признаться, что наткнулся на эту книгу совершенно случайно. Я писал статью о телеграмной художественной прозе — понял, что не хватает материалов, и поэтому двинулся в сторону эссеистики. И наткнулся на эту книгу, которая, мне кажется, является первой в русской литературе, выросшей именно из телеграма. Хотя, конечно, Борис сказал, что есть подобные книги, выросшие из других соцсетей.
Вот, я написал статью, и из неё выросло несколько разных докладов. Я бы хотел прочитать такой доклад, касающийся этой книги.
Проблема самоидентификации в книге телеграм-эссе Б. Кутенкова «Критик за правым плечом»
После событий февраля 2022 года и блокировок в России популярных соцсетей Facebook, Instagram (зд. и далее: соцсети, принадлежащие компании Meta, признанной в РФ экстремистской организацией. — Прим. ред.), и Twitter (социальная Сеть, заблокированная на территории России. — Прим. ред.) произошла массовая «медиамиграция» (А. Войтовский) литературной среды, и Telegram для современной русской литературы последних лет стал одной из ведущих цифровых платформ. Telegram, создающий более интимный, чем в других соцсетях, контакт между автором и читателем, создаёт и относительно новые форматы существования художественных текстов (в их числе телеграм-роман, вариант романа-блога, интерактивная телеграм-повесть, телеграм-эссе). Появляются и новые книги, вырастающие из авторских телеграм-каналов, поскольку у современных писателей, публикующихся в интернете, остаётся стремление к изданию текстов в традиционном формате, а книга как бы легитимизирует присутствие автора в литературном процессе, да и сам интернет воспринимается теперь как пространство «беспамятства», где информация рано или поздно исчезает. Определённым феноменом уже стала телеграм-поэзия, сформировавшая «привычку» к новому формату существования поэтического текста.
Менее востребована художественная проза в Telegram: более востребовано оказывается прямое авторское слово — дневники, заметки, эссе, комментарии и т.д., краткие и фрагментарные, как и художественные тексты в цифровом пространстве. В этом смысле показательно название книги интернет-«записей 2013–2020 гг.» из Facebook* поэтессы Марины Кудимовой — «Фобия длинных слов» (2023): «Эпоха соцсетей каждого сделала потенциальным обладателем такой фобии: “лонгриды”, тексты, по объему превышающие одну компьютерную страницу, не читаются… Посты в соцсетях ведут начало от дневников, записных книжек и “записок на манжетах”». Telegram, как в своё время ЖЖ и Facebook*, начинает порождать сборники таких записей, извлечённых из авторских телеграм-каналов и составивших новое целое.
Борис Кутенков (род. в 1989), поэт, критик и культуртрегер, в 2025 году опубликовал книгу заметок и телеграм-эссе «Критик за правым плечом», составленную из постов 2022–2024-го годов в его телеграм-канале «тонио крёгер» (создан 13 марта 2022 года, к настоящему времени — чуть больше 600 подписчиков). Само название канала, отсылающее к новелле Т. Манна (1903), задаёт авторскую проблему раздвоенности и кризиса самоидентичности. Герой немецкого писателя разрывался между любовью к мужчине и женщине, между писательской и бюргерской идентичностями; Кутенков пишет о своей амбивертности («две моих идентичности тянут к противоположностям: когда один стремится на балеты, другой стремится прямо на бега» (14 марта 2022)), а также пишет о противоречии между идентичностями поэта и критика-культуртрегера. Описание же канала Кутенкова, напротив, будто проявляет личностную неисчерпаемость и уклонение от всяческих самоопределений: «некто борис кутенков и его бездны».
Изначально автор вёл канал как публичный профессиональный дневник (фиксировал, с кем из литературного сообщества встретился, какие тексты написал и подготовил и т. д.) с акцентом на частной жизни без возможности комментирования постов подписчиками. Вскоре у автора возник замысел собирания заметок в целое, в подборку эссеистики, и две подборки — промежуточные этапы на пути к книге — действительно публиковались в журнале «Формаслов» (в 2022 и 2024 годах). Расширился тематический диапазон телеграм-эссе: размышления о прочитанных книгах и просмотренных передачах, изменениях культурного ландшафта после февраля 2022 года, влиянии на литературный процесс новых законодательных ограничений, при этом сознательно опущено осмысление сдвинувшейся социально-исторической реальности (в книге это подчеркнуто эвфемизмом «после известных событий» (с. 5)). Тексты Кутенкова в целом соответствуют формату телеграм-поста (в среднем 3-4 тыс. знаков, в книге — не более двух страниц), однако автор воспринимает этот формат как ограничение для выражения мыслей, и его эссе часто не вмещаются в один пост: «Но писать короче не умею и не буду — только в том случае, когда это соответствует задачам конкретного текста. Подобное — не свойственное, конечно, формату телеграма, — потребовало бы от меня подстраивания под неорганичный для меня стиль» (9 января 2024). Более длинные тексты, вошедшие в книгу, можно назвать эссе, а более короткие, в один-два абзаца, незавершённые, импрессионистски фиксирующие мысль или впечатление автора, — заметками.
«Критик за правым плечом», книга «избранных заметок о классиках, современниках, литературном быте», получает концептуальную обложку, подчеркивающую её сетевое происхождение: передняя обложка повторяет значок приложения Telegram — белый самолётик на голубом фоне, а задняя — имитирует телеграм-посты, заключённые в «облачки». Помимо этого, в предисловии дана ссылка на авторский канал с предложением подписаться. Заметки и эссе перекочёвывают из телеграм-канала в книгу с минимальным редактированием. После каждой заметки сохраняется указание даты публикации исходного поста, появляются обязательные названия, но главное — в книге выстраивается новая композиция. В отличие от упомянутой «Фобии длинных слов» Кудимовой, где соблюдена хронологическая композиция, Кутенков в книге избранных заметок делит посты на три раздела: «57 писем молодому автору», «„Джедай с лопатою света“ и другие эссе», «О классиках и современниках». Книгу Кутенкова можно прочитывать как документ свидетеля «литпроцесса под обломками» (см. одноимённое эссе) в эпоху исторических катаклизмов, однако нам представляется, что это и акт авторской самоидентификации. Все три раздела объединяет внутренний авторский сюжет профессионально-творческой самоидентификации (помимо других «аналитических» сюжетов, о которых Кутенков говорит в предисловии).
Современная культурная ситуация в России воспринимается автором как ситуация «всеобщего охерения и озверения» (с. 56), когда наступают «мрак и хаос» (с. 42), как время «раскола и гражданской войны в литературе» (с. 145), потерь и распадения связей. Поддержку литературного процесса в России Кутенков видит «как этически значимую миссию» (О. А. Балла): «только вчуже понимаю интеллигенцию, которая опустила руки и находится в состоянии апокалипсиса: внутренне считаю это (простительной) слабостью на грани преступления перед внутренним долгом, перед профессиональной идентичностью» (с. 55). Отметим здесь действительно важные (и не поддерживаемые государственными грантами!) формы культуртрегерской работы Кутенкова: журнал «Формаслов» и мемориальное издание «Уйти. Остаться. Жить», литературно-критический проект «Полёт разборов», разнообразные литературные курсы и творческие мастерские.
Если в телеграм-канале Кутенков публикует не только эссе и заметки, но и свои поэтические тексты и автокомментарии к ним, то в книге примеров его творчества почти нет. Одно из исключений — заметка «Мольба о непокое» с подзаголовком «Из ненаписанной прозы», — тоже связанная с проблемой самоидентичности, с самоостранением и проигрыванием иного варианта существования. «Она», героиня заметки, вспоминая «слова Тургенева из письма Полонскому», осознаёт, что «через каких-<нибудь> пятьдесят лет от твоей деятельности не останется пылинки» (с. 88), и отказывается от контакта с назойливым литературным критиком, от «общего дела», от своего участия в литературном процессе. Одна из ключевых коллизий автора в книге — или автогероя (тут я соглашусь: это не лирический герой, конечно, но некое подобие автогероя) — ощущение «навязчивости к бытию» (название одного из эссе), в котором литература совсем не обязательна, так как мир живёт другими реалиями. Как поэт и критик ХХI века Кутенков не питает иллюзии о возможности литературы противостоять историческому хаосу, однако сохраняет веру, что книга «мир не перевернёт и не остановит войны, но да, отдельную душу изменить в состоянии» (с. 104), что рефлексия литературы «возвращает распадающийся дух в прежнее состояние» (с. 55). Поэтому для автора в этот период оказывается значимее не творчество, а критическая работа, культуртрегерство, воспринимаемое как «культурное просветительство, где осуществляется осознанный выбор и рефлексия» (с. 76). Хотя и творчество как другая форма интерпретации реальности остаётся необходимо: «Хотелось бы прийти к какому-то балансу между этим смирением, не приводящим к уходу в тень моей поэтической идентичности, — и мироощущением художника, не ведущим к тяжёлым причудам, — но это фактически недостижимо» (с. 131).
Особенно значим третий раздел книги, где среди классиков и современников ищутся образцы для опоры и самоидентификации. Главными образцами для Кутенкова становятся прежде всего женщины феноменальной энергии и работоспособности, поддерживавшие других и сыгравшие культуросохраняющую роль: жена Толстого Софья Андреевна, литературовед Мариэтта Чудакова, поэтессы-критики Татьяна Бек и Людмила Вязмитинова (показательны и названия некоторых эссе: «Софья Андреевна — это я», «Мариэтта Чудакова как ролевая модель», «Между Ахматовой и Зощенко» и др.). См. признание автора: «В каком-то смысле я сейчас по мироощущению Софья Андреевна — смиренная переписчица рукописей, отдающая себя во имя литературы, убирающая в тень, — а не взбалмошный граф» (с. 130). Среди творцов-мужчин образцом для Кутенкова становится поэт Андрей Тавров, существование которого для Кутенкова «было тем, что освещает не только литпроцесс, но и мир вокруг» (с. 153). Такие люди, по авторской метафизической концепции культуры, приносят в мир свет, а после их смерти «немедленно открывается форточка, в которую влезают дьявольские силы» (с. 155). Смерть созидателей культуры в переломную эпоху — ещё одна из важных линий книги, воплощённая в образе «гребаного смертепада», отсюда отчётливая обращённость книги к другому, «молодому автору», только входящему в современный литературный процесс и нуждающемуся в поддержке. То есть автор (осознанно или нет) ставит задачу самому стать для других тем, кем для него прежде были Чудакова, Бек, Тавров и др. (или, по крайней мере, стремится к этому), хотя и проявляет самоиронию, вводя образ «джедая с лопатою света» (см. одноимённое эссе) из стихотворения Анны Русс, самоотверженно и тщетно борющегося с хаосом, поглощающим всё в мире: «Два часа ежедневно он очищает от снега маленький пятачок, / Получая за это едва ли не пятачок / Наутро снег выпадает снова» (с. 107). С образом джедая как носителя и защитника света связан и главный, давший название книге, образ критика как хранителя культуры, противостоящего её забвению: «В очередной раз думаю о теневой — сверхважной — роли критика и литературоведа как невидимого ангела, стоящего за плечом Творца» (с. 180).
Поскольку телеграм-канал потенциально незавершим, в финальном эссе «Телеграм-канал как история свободы» Кутенков вводит самозавершающий взгляд «глазами другого»: «Впервые в новогоднюю ночь увидел свой телеграм-канал со стороны, в чужом смартфоне» (с. 203). Этот эпизод можно рассматривать как разрешение ключевой коллизии и доказательство нужности кому-то деятельности автора, однако контакта с реальным другим и разрешения сомнений не происходит: напротив, возникают рефлексия своего сетевого текста и новые сомнения. Собственный канал в конце книги осмысляется как «история о внутренней свободе, которой часто не хватает в жизни» (с. 203). Однако ведение телеграм-канала для Кутенкова становится не уходом от социальной реальности (в канале признаётся в самоцензуре), а скорее способом «внутренней сонастройки с бытием» (24 ноября 2023). Как незавершим процесс самоидентификации в процессе существования человека, так и книга (о) жизни может закончиться «только с последним днём жизни её автора» (с. 201). Поэтому автор продолжает писание эссе в телеграм-канале: «нацеливаюсь на продолжение “Критика за правым плечом” (эта дикорастущая книга, как и писал, потенциально бесконечна)» (2 августа 2025). Обращение к телеграм-каналу и его сопоставление с вышедшей книгой позволяет увидеть «не черновик, но одну из возможных версий его творчества, дающую дополнительные возможности» (М. П. Абашева).
Литература
1. Абашева М. П. Глава 8. Литература на территории Интернета: возможность новой поэтики // Между автономией и протеизмом: формы / способы социокультурного бытия и границы современного искусства. Екатеринбург : Гуманитарный университет, 2020. С. 269–286.
2. Балла О. А. Я в небытии не буду. Оправдание жизни в трудные времена в (микро)эссеистике, фрагментарной, дневниковой и автобиографической прозе 2022 года в трех главах и двух постскриптумах // Звезда. 2022. № 12. URL: https://znamlit.ru/publication.php?id=8513
3. Войтовский А. Сад расходящихся телеграм-каналов // syg.ma. URL: https://syg.ma/@voytovsky/sad-rashodyashchihsya-telegram-kanalov
4. Кудимова М. В. Фобия длинных слов: Записи 2013-2020 гг. М.: Русский ПЕН-центр, Библио ТВ, 2023. 576 с.
5. Кутенков Б. Критик за правым плечом. М. : Синяя гора, Саратов : Амирит, 2025. 220 с.
6. тонио крёгер. URL: https://t.me/toniokreger
Борис Кутенков: Спасибо огромное. Кстати, отзыв Ивана был первым, который я получил от совершенно не знакомого мне человека. Рецензии на «Критика за правым плечом» до этого были от тех, кого я приглашал на презентацию, от моих друзей, и когда Иван, с которым мы прежде были не знакомы, написал мне и прислал такой умный отзыв, в котором книга проанализирована внутри контекста, — это было необыкновенно приятно. Я прочитал этот отзыв, наверное, раз пять.
Тут, конечно, были названы важные для меня имена. Я забыл о них сегодня упомянуть. Но это тоже предшественники и, может быть, прародители «Критика за правым плечом». Это Марина Кудимова, у которой в прошлом году тоже вышла книга блогерских заметок. Мы с ней делали интервью об этой книге, оно опубликовано на «Формаслове». Марина Кудимова — мой постоянный собеседник, очень сложный внутренний оппонент и, наверное, да, ролевая модель: какая-то фигура и отталкивания, и притяжения. И был процитирован Владимир Новиков, у которого ещё не вышла в бумажном виде книга «День рождения мысли»: он говорит, что это та книга, которая закончится с последним днём жизни её автора. Но в «Новом мире» и «Звезде» заметки из этой книги печатаются. Правда, насколько мне известно, он не публикует их в соцсетях.
Не сразу замечаешь, но всё это повлияло на желание издать что-то подобное. Спасибо, Иван, что Вы всё это заметили.
Валерий Горюнов: Даю слово Кириллу Ямщикову.
Кирилл Ямщиков: Спасибо Борису за приглашение. Я был на «живой» презентации «Критика за правым плечом» в сентябре, и то, о чём я скажу сейчас, в некотором смысле повторит фрагменты нашего разговора после презентации.
Книга преимущественно о поэзии — с этим, думаю, все согласны. Многие до меня сказали о проницательности, читательской и литературоведческой, Бориса, относительно самых разных фигур и имён насущного актуального литературного процесса. Я, наверное, тоже присоединюсь к этой мысли — в ключе того, что Борис умеет это делать и делает много лет. Он выявляет имена и поэтические лакуны, которые до этого либо были обделены должным вниманием, либо ожидали своего часа. Это как бы вызревание: интереса, актуальности — даже там, где, казалось бы, её не предусматривается вовсе. У Бориса есть чувство, понимание момента. И, как Елена Кукина сказала в начале, эту книгу можно читать как каталог. Каталог представленных лиц, фамилий, — то, что называется «держать руку на пульсе».
Здесь уже Борисом упоминался Владимир Новиков. И вот, опять же, — перед нами книга-процесс. Она не может начаться, не может закончиться. Она длится столько, столько живёт и работает её автор. Это совершенно нормально. У Новикова есть книга «Слов модных полный лексикон» — про актуальные слова, но вместе с тем и о мире, в который эти слова встраиваются. В конце концов, благодаря обрывистости, импровизационной строгости этого письма, его автономным мелодическим периодам, «Критик» также воспринимается как своеобразный моноспектакль, радиопьеса, к которой уместно прибегнуть в любой удобный для читателя момент. Я считаю, что это труд, сильно отдалившийся от норматива частного, личного высказывания для самого себя. Я всё-таки вижу здесь необходимость стороннего взгляда, собеседника.
Действительно: здесь куда больше интонаций, которые Борис в предисловии определил как «розановско-олешевский жанр». Скорее даже не их стилистика наблюдается в книге — а внимательное отношение к собственному труду. В духе того, как действовали мэтры прошлого: те, что, подобно Валерию Брюсову, могли написать о «властительных связях меж контуром и запахом цветка» и в то же время преподнести совет, выковать формулу, определить будущее. Вот этот прицел на дисциплине, на поэтической работе, — он показателен.
Борис делает примерно то же самое. Он занимается именно поэтической работой, и эта работа, думаю, многое добавляет и нашему литературному пространству, и общему пониманию действительности, которая «закована» в эти конкретные тексты 2022–2024 гг.
Однако самое главное, что я вынес из чтения «Критика за правым плечом», — проза, которая проскальзывает то тут, то там, маячит, напоминает о себе раз за разом. Это бодрый фабульный ритм, из-за которого отдельные страницы книги читаются полноформатным сгустком романной силы, — я не знаю, как передать чувство точнее. Заметки о ведении семинаров прозы, не столь свойственных Борису, как семинары поэтические, — и, наверное, «Мольба о непокое» — самый явный фрагмент прозаического внимания Кутенкова. Он и озаглавлен как фрагмент «Из ненаписанной прозы» — что, разумеется, некое кокетство по отношению к читателю. Но мне думается, что благодаря этому кокетству и выстраивается перспектива иного взгляда как на свою литературу, так и на литературу абсолютную, в которой Борис присутствует. Это занимательно, потому что видно, что и как из этого может вырасти.
То же самое относится и к нежанровым фрагментам книги. Вот, например, пост про случайную встречу в городе, про умершего одноклассника, — и во всём этом наблюдается последовательная фабулизация, которая так необходима хорошей прозе, о которой Борис очень часто вспоминает на страницах «Критика». Это и обязательный Моэм, и Дарья Донцова. Пожалуй, в схолиях, маргиналиях, которые проходят — как бы — мимо читателя, и кроется самое интересное, что есть в этой книге, то есть потенциал будущего, которое только зреет и намечается. Я «Критика» воспринял как некий контекстуальный переход — от чего-то более-менее устоявшегося к чему-то менее конкретному, менее привычному. И, опять же, полагаю, что вторая часть книги — «Джедай с лопатою света» (предельно удачное название, точно характеризирующее содержимое) — содержит в себе будущие интересы Бориса, и именно из неё может выплавиться нечто мультижанровое, отражающее пограничные состояния письма слева направо.
Тут упоминался Александр Чанцев, но я упомяну и присутствующую в книге Наталию Черных с её roman à clef «Моя литературная жизнь. Записки конца и начала». Я думаю, что Борис может спокойно написать новеллу с ключом или с отмычкой, которая будет читаться не менее актуально, не менее остро и живо. Естественно, это самый простой способ на некоторое время переквалифицироваться, даже не переквалифицироваться, а уйти в прозу. Борису подвластны большие значения, роман вне достоверности, мистерия: этакий поздний Битов времён «Ожидания обезьян» и «Жизни без нас»; тексты, написанные поверх реального и в то же время умещающие внутри себя реальность не менее благородную, сложную.
Подытоживая: мне всегда интересны вылазки в неочевидные кварталы, и здесь ровно тот случай. Поэзия, играющая в эссеистику, при этом очень сильно заглядывающаяся на прозу, — и где-то ещё литературоведение, вполне себе академическое, в духе Мариэтты Омаровны. По впечатлению напоминает замечательный древнекитайский трактат «Шань хай цзин» («Каталог гор и морей») — путеводитель, допускающий правду и в то же время несколько мифологизированное пространство, которое хочется видеть перед собой воочию, в отличие от того, что мы видим — зачастую — на самом деле. В «Критике за правым плечом» Борис очень удачно совместил два взгляда на литературу: взгляд сугубо реалистический, трезвый, взгляд, грубо говоря, мастера, испытанного опытом, — и взгляд человека, который подмечает за всем этим некий хрупкий идеал, образ, к которому можно, но не обязательно следует приближаться.
Борис Кутенков: Спасибо, Кирилл. Я не знаю, что комментировать, мысли буквально в разброде, так что если есть какой-то вопрос, я готов ответить.
Кирилл Ямщиков: Вопросов нет на самом деле, но есть такое пожелание, которое я оберну в вопрос. Борис, планируется ли проза?
Борис Кутенков: Нет, не планируется. Но мне кажется, что «Критик за правым плечом» — это была попытка приближения к ней и попытка избавления от детской травмы, от подростковой травмы. Потому что когда-то это не получилось — и не получилось именно в социальном смысле.
Я много раз пересказывал эту историю: в 13 лет я написал детские детективы, их очень не оценили родители, потом я показывал их Дарье Донцовой, к которой ходил на встречи. Я мечтал, чтобы она помогла их издать, такое наивное детское желание. То ли она их не прочитала, то ли не оценила, но диалога с ней по этому поводу не сложилось. Я даже не могу сказать, что расстроился из-за её равнодушия и негативных комментариев родителей, я это воспринял достаточно легко — просто бросил заниматься литературой, ушёл в другие увлечения. И потом, в семнадцать лет, опять литература началась, но она началась именно как связанная с поэзией, так и продолжается. Тогда же, в семнадцать лет, я получил негативный отзыв от преподавателя Литинститута — опять же, на прозаические произведения. И я думаю, что во многом это была цепь случайностей: не так всё было плохо в смысле качества произведений. Но это как-то заронило серьёзные сомнения в себе как в прозаике, которые я даже тогда особо и не отрефлексировал.
И потом, в 2021 году, я совершенно внезапно нашёл те детективы, которые я показывал Донцовой и которые считал бесследно пропавшими — мистическая история, не буду в неё сейчас углубляться. Вернулся в детство, перечитал — и понял, что совсем было неплохо для тринадцати-четырнадцати лет, можно было продолжать. Очень много зависело от оценки в том возрасте, от того, что тебе скажут. А может быть, не хватило силы воли перебороть обстоятельства. Долгое время эти попытки не воплощались, но, возможно, с появлением телеграм-канала я стал приближаться к тому, чтобы писать что-то кроме поэзии и критических статей, делать первые шаги в сторону прозы.
Кирилл Ямщиков: Получается, Борис, что проза как артефакт Вашего письма началась раньше, чем поэзия.
Борис Кутенков: Да, потому что в том переломном подростковом возрасте я себя поэтом не видел, а прозаиком — вполне.
Кстати, Кирилл упомянул про книгу Наталии Черных. Да, она произвела на меня впечатление. Это именно злой и хаотичный роман о литературной жизни, быстро и легко написанный. Там очень много взгляда поэта. Наталия Черных — талантливый и даже, не побоюсь этого слова, гениальный поэт. Эта книга многих затронула в литературном сообществе, Наталия там по всем прошлась, всех задела. И, может быть, это тоже было импульсом для издания «Критика за правым плечом». Вот только что вышла рецензия Александра Чанцева в «Новом мире» о ней, Кирилл, наверное, читал. Он там пишет, что эта книга не злая, хотя потом приводит очень желчные высказывания, которые это представление отчасти опровергают. Я всё-таки считаю, что это книга злая, продиктованная ресентиментом, и в то же время безумно талантливая. Александр там, в рецензии, в конце язвит немножечко надо мной незло, упоминая «Критика за правым плечом», — и это тоже по-своему любопытно, как такой сравнительный контекст.
Кирилл Ямщиков: Видите, Борис, какая рекурсия случилась. Я упоминаю Александра, который уже упоминался Вами в начале презентации. Потом Вы упоминаете Наталию Черных в Вашей книге — и Александр тоже её упоминает.
Борис Кутенков: В общем, я не думаю, что это какое-то кумовство или какая-то узость литературной тусовки, хотя вроде бы мы друг друга знаем, сотрудничаем. Это скорее общий контекст. Но я думаю, хорошо, что этот контекст создаётся в наше разрозненное время, когда литераторы друг друга не знают и не хотят знать; сам Александр пишет в одном из эссе, что «наши литераторы читают только жену и любовницу», — он на это обижен, и справедливо обижен.
Кирилл Ямщиков: Спасибо, Борис. Полностью согласен — и буду рад при случае увидеть Вашу прозу.
Борис Кутенков: Кстати, приоткрою секрет — единственная проза, прям проза-проза, которая там есть, «Мольба о непокое», о которой упомянул Кирилл, была написана после телефонного разговора с Еленой Кукиной. То есть между нами не происходило именно такого разговора — я на неё не кричал, ничего не заставлял. Но какие-то моменты, видимо, были, которые заставили прямо сразу после этого телефонного разговора сесть и записать эту заметку именно в виде прозы. Это бывает в принципе у меня нечасто. В основном я в книге пишу о прозе как о несбывшемся, о том, что она возникает в полусне, и я не могу её вырвать оттуда.
Валерий Горюнов: А мы предоставляем слово Ирине Чудновой.
Ирина Чуднова: Я для себя наметила несколько моментов. Буду говорить о своём интуитивном восприятии этой книги.
Во-первых, мне эта книга кажется травелогом — такое своего рода описание путешествия. Думаю, что верно сегодня говорили о том, что это такое путешествие, которое может закончиться только со смертью автора. И, по сути, эта способность остановиться в какой-то момент и понять, на какой момент можно сделать из этого книгу, — мне кажется, что эта способность Бориса вообще прекрасна. Важно почувствовать тот этап, на котором можно эту осечку поставить. Само говорение в телеграм-канале — ситуация, когда ясно, что ты разговариваешь не просто с дневником, это не просто то, что ты пишешь «на потом», а важно, чтобы читатель был в реальном времени. Мы сейчас все, пишущие в интернете, живём в текстовом реалити-шоу своего рода.
И понимаете, какая особенность: с одной стороны, это экстраверсия интроверта — совершенно ясно, что взгляд человека, пишущего эти заметки, прежде всего интровертированный. Это аналитический взгляд «не напоказ». А с другой стороны, автор выносит эти заметки в паблик как бы по горячим следам произошедшего. И тут важно вот эту трибунность публичного состояния не слишком передавливать — и не слишком на неё при этом опираться. Потому что в противном случае это никогда не соберётся в книгу, это будет не имманентно ей; будут именно что «разговаривания». Из многих удачных блогов в Facebook* и «Живом журнале» (а я, надо сказать, имею большой «живожурнальный» опыт, я там с 2003 года) я чувствую это ощущение интровертированной экстраверсии. И это такая хорошая пропорция между «интра-» и «экстра», потому что, с одной стороны, это прекрасно читается именно в книжном формате — а с другой стороны, нет слишком глубокого внутреннего монолога, и это важно. При этом нет и ощущения, что фиксируется какая-то сиюминутность. Вот эта пропорция между первым и вторым — она невероятно продуктивна, и, может быть, именно она должна характеризовать всё публицистическое в нашем времени.
Ещё есть такой момент. Сегодня говорилось, что эти заметки и о самом Борисе, и о литпроцессе. И вот касательно литпроцесса — я очень проностальгировала по поводу Людмилы Вязмитиновой: мне её очень не хватает, хотя это не вызывает у меня уже такой слезы. Всегда, когда заходил разговор о её смерти или посмертном существовании, она говорила: «Мой архив и всю библиотеку я завещаю Кутенкову». Это несколько раз прозвучало в нашем общении с ней — и по телефону, и письменном. Я не могу это не упомянуть, потому что я чувствую связь между Борисом и Людмилой: её интерес к автору вообще, её неразличение между «начинающим» и «продолжающим». Она всегда очень внимательно относилась и к тем, и к другим. И мне кажется, что у Бориса это всё тоже есть. Это некое сродство — я не знаю, научился он у неё или это уже было, но это сродство можно воспринять только органикой; это такие личностные качества, к которым нельзя себя приневолить.
И для меня ещё очень важно, что Борис — он живёт в этой второй реальности литпроцесса, слова, чего-то ещё: причём не просто живёт — он как в панцире в ней. Вот, знаете, как черепаху нельзя из панциря вынуть, не разрушив черепаху, — точно так же и Бориса нельзя из этой второй реальности вынуть, не разрушив то ли саму реальность, то ли самого Бориса. Это плотная сцепка, органическая связь — не как вот мы, люди, которые «заходят» в литпроцесс: вот здесь я этим занят, а здесь я захожу на эту территорию, занимаюсь тем, что пишу стихи и делаю что-то в литпроцессе… Борис, мне кажется, занят этим всегда, даже если он отвлекается на какие-то другие части жизни. И, может быть, именно это делает его тем, кем он для нас является: человеком, который вполне может символизировать «животное культуры» в лучшем смысле этого слова. (Смеётся).
От этой книги очень «родное» ощущение. Возможно, потому, что я каким-то боком причастна к этой жизни, какими-то параллельными путями хожу, и люди, о которых пишет Борис, — они мне так или иначе знакомы. Я вообще довольно поздно узнала о канале Бориса, искала его как «Бориса Кутенкова», но он немного заанонимизировался, нашла позже, когда уже кто-то об этом канале сказал.
Я надеюсь, что будет какое-то развитие: одна книга — вот она такая, и, наверное, наличие этой книги даст новую интенцию, какое-то понимание к тому, как собрать следующий выпуск. Поэтому мне кажется очень правильным, что эта книга вышла, и кажется очень правильной её структура — то, что тексты расположены хронологически, в отрыве от ленты и блога как такового. И я надеюсь, что я тоже повлияю на то, что Борис сделает в будущем.
Борис Кутенков: Спасибо, Ирина, несомненно, повлияете. Потому что уже прозвучало несколько важных высказываний о том, какой «должна» быть следующая книга. В принципе, на неё уже заметок количественно набирается: на «Сетевой Словесности» большая подборка, на «Формаслове», на «Дегусте», я планирую всё это использовать для нового издания. Это такие маленькие «критики за правым плечом» — юные двойники этой книги, малышарики за левой коленкой, из которых потом вырастет что-то новое и большое. (Смеётся).
И отдельное спасибо, Ирина, за упоминание Людмилы Вязмитиновой. Конечно, нам всем её очень не хватает. Безусловно, мы все многому от неё научились, а вот чему — об этом отдельный разговор.
Валерий Горюнов: Спасибо большое. А я передаю слово Егору Евсюкову.
Егор Евсюков: Переходя к рецепции книги Бориса, хочу начать несколько издалека. С контекста, который возникает у читателя литературного нонфикционального произведения.
Первая мысль, которая возникает, — о нацеленности книги. Она ориентируется, скажем так, на литературный круг. Она ищет, точнее приглашает, адресатов — особенно людей молодых, которые хотят влиться в этот процесс (всё-таки «57 писем молодому автору») или уже в нём («Зрячесть слезы: о Степане Самарине», «Стас Мокин как непоэт»). Это позиция определённой коммуникативности, которая здесь присутствует, и, наверное, это одно из коллизийных, диалектических мест книги. Потому как мне показалось, что она строится именно на диалектических отношениях. С одной стороны, это человеческий опыт, своя жизнь и, как справедливо прозвучало, попытка выстроить травелог своей души и своих действительных, реальных путешествий, пусть даже в воспоминания («Куда сосед запропастился?»). А с другой стороны, и в этом диалектика, — ориентироваться в поле культуры, литературы и, скажем так, метафизики культуры («Литпроцесс под обломками»).
Эта диалектика выражается в позиции, скажем так, структуры, которую предлагает литература: возможность отгородиться от реальности, создать свой определённый мир, свой нарратив. А с другой стороны — нельзя трагические события социокультурной реальности, которые врываются, куда уж деваться, к нам («Синопсис катастрофы», «Об искусстве и гражданственности»).
Помимо этого, книга полна других диалектик («Между иерархией и любовью», «Между человеком и зверем», «Между Ахматовой и Зощенко»). Скажем, это диалектика графоманства — и гениальности, очень интересная, как мне показалось, возможность отыскать эти соединения («В поисках гения», «А черти подольют маслица», «О пересмотре границ графомании», «В попыках определения гениальности»). Это как бы диалектика своей собственной автономии. Часто у Бориса мелькает слово «нарциссизм» («Как я не стал глянцевым обозревателем и разбор этого по Фрейду», «Пост нарциссиза неумеренного»). Но! Я не вижу в этом ничего плохого: термин Фройда, он называл это даже «нарцизм», это просто нормальная точка для рефлексии, мне показалось, что тут нет ничего страшного. Это же отправная точка для любой философии!
Немного к рубрикации. Мне как — не скажу, что участнику литпроцесса, сбоку припёку, но показалось интересным погружение в рабочую и собственно поэтическую сторону жизни: как происходят публикации, с кем договариваться или не договариваться («А почему меня не обсуждают?», «Полёт разборов» и современный контекст»). Такая вот некоторая внутренняя кухня. Не знаю, как у других молодых поэтов, а у меня вот не стоит проблема, что вот опубликуют, не опубликуют: как-то всё спорадически. Может быть, это моя позиция.
И уже говорилось, что на фоне литературной жизни происходит рефлексия над историей, в которую мы все с вами погружены. Справедливо здесь выделить ещё одну диалектику: это диалектика хаоса жизни — и диалектика как бы структурности существования, которую мы пытаемся обрести в литературе. Что мне здесь нравится? Определённый стоицизм. Попытка не столько убежать в эстетику, метафоричность, суггестию, которые мы так любим, а попытка сопротивления смертопаду. Очень важный лейтмотивный сюжет здесь — сюжет утраты существования. Попытка обрести опору помогает — и читателю, и самому автору или, скажем, автогерою, который здесь присутствует, — выстоять в этом хаотическом бытии («Молитва», «Молитва номер два», «Восемь заповедей»).
Следующий момент, который я хотел бы тоже отметить и который уже прозвучал, — это важность создания своего литературного пантеона, возможность очертить круг близких людей, которые помогают самоидентифицироваться и собраться в этой хаотической реальности («У нас в квартире другие пластинки», «Теперь несвободно сердечко»). Имена уже прозвучали: отдельным лицом выступил Андрей Тавров («В полезной тени Таврова»), отдельным — Татьяна Бек с её, скажем так, трагической судьбой («Неходовое злато: о Татьяне Бек»). Это разные версии собирания человека. Почему? А потому что у того же Таврова — я прочувствовал этот след в его «Письмах о поэзии» — есть попытка пойти от обратного: от философии, от метафизики, — и высказать свои жизненные коллизии с позиции, что ли, дословесного познания жизни. Это одна стратегия, как мне показалось. И другая стратегия, например, — в нон-фикшн Аллы Горбуновой, где она берёт этот биографический, культурный, философский опыт, но очень грязно, скажем так, его лепит.
Мне кажется, что именно здесь выдержан баланс: диалектики, герменевтики и феноменологии. Мол, где-то я живу как личность — литературная, историческая, как частный человек, — а где-то мне необходимо вступать в сложную рефлексию над самим собой. Это движущая сила книги.
Говорилось здесь уже, что книга как бы балансирует. Она такая мультижанровая, несмотря на заявленность в виде сборника эссе.
Мне сейчас как молодому преподавателю Томского госуниверситета предложили вести курс по нон-фикшну. Я раздумываю над тем, чтобы включить Вашу книгу сюда.
Я читал отзывы о «Критике за правым плечом», в том числе и негативные. Повторюсь: не понимаю, почему так не любят слово «нарциссизм». Завет Марины Ивановны — «Мой Пушкин»… Так, меня очень тронула в книге фиксация обыденных сторон жизни, история голубя и кошки, почти коан, что ли («Голубь как биение поэзии»). Всё равно эта рефлексия должна быть с пресловутым нарциссизмом, назовём это так. Мне показалось, что в этом есть определённая сюжетика — не просто нашего рационального, сколько сюжетика самой жизни. И в этом прослеживается человеческое и, может быть, беззащитное перед этой реальностью. И попытка самостояния («Репетиция пространства»).
Хотел спросить Вас, Борис, как в Вас уживается вот эта, люблю это слово, диалектика? С одной стороны, стремление к структуре, к хронологии некоторой, а с другой стороны, Вы хотите дать живую литературную ткань.
Борис Кутенков: Спасибо большое, Егор, за выступление и за предложение включить книгу в свой преподавательский курс. Я не буду кокетничать и говорить: вот, я не считаю, что эта книга заслуживает… Мне кажется, что заслуживает, и я не стесняюсь её пиарить, в отличие от своей книги стихов. С книгой стихов я буду стесняться просить о рецензиях. Тут больше элемента пиара. А здесь, когда организовываешь презентацию этой книги, у меня есть скромное убеждение, что книга важна. Важна больше, чем портрет моей личности, — он в ней и не главное.
А насчёт того, как уживается… Можно посмотреть на этот вопрос по-разному. Как это уживается в композиционной структуре книги — и как это уживается в личности. Это взаимосвязано, но ответы будут различными. В композиционной структуре книги, мне кажется, это создаёт некоторую эклектику — и не зря тут Кирилл Ямщиков говорил, что для него это в меньшей степени дневник, что это максимально ушло от жанра дневника. Мне кажется, это создаёт некую гибридность, при которой, как сказал как-то Леонид Костюков, скорее теряются свойства одного, чем приобретаются свойства другого. Я ощущаю внутри некоторый дискомфорт по этому поводу — поэтому спрашиваю, как воспринимается книга, насколько она легимитимна. И вот Алексей Мошков в полуотрицательной рецензии, ещё не опубликованной, писал, что не понимает, как определить эту штуку: это для него не дневник, потому что не хронология, и это для него не эссе, потому что не приближается к эссе в строгом смысле. Эта книга зависла в промежуточной зоне для него. Он считает, что нужно было сделать всё по-другому. И я его на самом деле понимаю.
А насчёт личности… Тут нужно уточнить, что именно уживается. Егор, не могли бы Вы конкретизировать вопрос?
Егор Евсюков: Ну например, Вы признаётесь в любви и к попсе — ничего плохого, опять-таки. В этом есть налёт психоанализа. И, с другой стороны, есть попытка как-то выстроить себя в литературном смысле, такая интермедиальность.
Борис Кутенков: Что касается попсы, то, я думаю, в этом моём представлении есть кое-какой эпатаж. Интеллигент исконно стремится показать принадлежность каким-то сферам массовой культуры — если не принадлежность, то, по крайней мере, то, что он в этом разбирается.
И тут, конечно, двойной момент. С одной стороны, то, что я сказал выше. С другой, это меня во многом формировало ещё до поступления в Литинститут и до «литературы в строгом смысле». Как говорится, человек формируется до 17 лет, и то, что было заложено в этом возрасте, — даже если это деградантское — из себя не изъять. В «Критике за правым плечом» есть заметка об этом в самом начале. Я пытаюсь показать в этой книге, что литература существует в разных аспектах. Есть аспект ностальгический, то, что я когда-то прочитал и что осталось на всю жизнь, — вещи, которые я воспринимаю абсолютно вне иерархии. Любимые романы Марининой и даже стихи Татьяны Бек… Для меня это глубокий эмоциональный удар — и при каждом перечитывании всегда обновление. Мне кажется, это некий лейтмотив «Критика за правым плечом» — такое многоаспектное существование литературы. Не всем это понятно. У нас был локальный спор по этому поводу с Валерием Шубинским: он литературовед в строгом смысле, для него нет ностальгических переживаний — или есть, но он не выносит их в публичную жизнь. А я что-то «между». Но такой взгляд на литературу для меня очень важен.
И ещё этот взгляд очень важен, чтобы не «залитературиться». В этом смысле для меня важен пример Ирины Роднянской, у которой выдержан в критике баланс между объективным и субъективным. В её статьях точный филологический разбор, например, романов Пелевина — в то же время она может написать, что «подсела» на какое-то произведение, «захлопала в ладоши». Понятно, что это отчасти манипуляция, средство привлечения читателя к материалу в письменном тексте, — но это и очень искренне, она действительно такая: она «подсела» и она «захлопала в ладоши». Просто она не стесняется об этом говорить. И для меня важно эту тогу сбросить, сойти с этих котурнов: я смотрю на коллег, которые очень стеснительны в этом смысле, постоянно в каких-то доспехах, когда пишут критику, — и насколько же они живые и эмоциональные в кухонных разговорах… Поэтому — с одной стороны, противоречия, с другой — желание их сблизить, продиктованное задачами письменного текста. Стремление сблизить такие разные, в то же время близкие сферы, как критику и культуртрегерство. Желание, чтобы критика несла этот приближающий читателя, зрителя аспект популяризаторства. Какой-то изюм засунуть в эту булочку — но не дойти в этом до вульгарности.
Есть какие-то другие противоречия: часто спрашивают о противоречии между критиком и поэтом. Вот тут вообще непонятно, как это может противоречить. Мне кажется, критику и стихи пишут разные участки моего сознания. Это очень по-разному делается в смысле времени, того, когда и как я этим занимаюсь. И, с одной стороны, это, конечно, комфортно — с другой вот, как я и говорю, у меня весь поэтический потенциал уходит в стихи, а в критике этого элемента поэзии нет или его мало. Я смотрю на Ольгу Балла и завидую… При этом я понимаю, что она стихи не пишет, и у неё весь поэтический потенциал уходит в эссеистику. В общем, какой-то недобор останется в любом случае. В моём случае, я думаю, это неисправимо — тут невозможно над собой работать, так оно и останется.
Валерий Горюнов: Мне бы хотелось построить свою интерпретацию книги Бориса Кутенкова на сопротивлении или уточнении слова «эгоцентризм», которое уже не раз было произнесено на презентации. По-моему, «эгоцентризм» в «Критике за правым плечом» скорее дань жанру субъективных заметок, а не основа. В основе, на мой взгляд, лежит «увлечение персоналиями». Поэтому в книге (и шире: во всей поэзии Бориса) множество имён и цитат. Читая, можно заметить, что персонализм обретает разные грани смысла, и, находя эти грани, можно уловить общие идеи каждой из частей. Особенно важными для анализа мне показались первая и третья части.
Главным мотивом первой части заметок, по-моему, является «ожидание гения». Этот мотив отсылает нас к вопросу старшего поколения: «Где гении?» — но Борис не запирает себя в ностальгии, а даёт своё определение гениальности: «Когда внешние признаки не столь существенны по отношению к целому и только начинают запутывать восприятие и уводить от схем». Персоналистский подход Бориса здесь направлен на то, чтобы защитить будущего гения, деконструировав бытующие в литературном поле иерархии, заменив их эмпатией к отдельной личности. Такую деконструкцию Борис проводит и внутри себя, поэтому одной из важных фраз (и умений) этой части является «выключить профессионала». Автор не стремится ответить на вопрос «что такое поэзия?», но даёт намёки на существование «поэтического вещества» с помощью слов «сверхлогика», «сверхсмысл» и др. и отсылая к трудам Андрея Таврова и Михаила Эпштейна. Лично я вижу в этом не волнение заходить в метафизическое поле поэзии, а всё тот же жест защиты молодого гения, потому что любое прояснение поэтической метафизики ведёт за собой создание схемы, иерархии, которые обречены на преодоление гением и затуманивают разум критика. Ясность взгляда и готовность признавать ошибки — ценность, транслируемая этой частью.
Персоналистский подход в книге направлен не только в будущее, но и в прошлое. Третья часть об этом: в ней Борис Кутенков собирает, как друзей на день рождения, гениев прошлого и настоящего, которые оказали на него положительное или отрицательное влияние. Тут возникает ещё один мотив, который можно назвать созиданием «Города Солнца». Это созидание напрямую связано с определением гениальности и становится чем-то вроде тренировкой эмпатии автора к недостаточно признанным именам прошлого, к ушедшим авторам или уже забытым иерархическим моделям советского времени.
Персонализм в книге скрепляет разнорододные заметки и эссе, становится опорой для будущих критических работ. Так, например, из имён гениев, выделенных Борисом в первой части (Степан Самарин, Алиса Вересова, Стас Мокин и др.), можно сложить школу новой наивности — все авторы балансируют между духовностью и детским письмом. Однако такая схематизация не привлекательна для автора, точнее, намеренно отрицается, и тут таится самая сложная, поскольку имплицитная, проблема «Критика за правым плечом»: а что, если персоналистский подход автора — тоже ограничивающая схема? Одна из возможностей прочтения этой книги — деконструкция персоналистского подхода и размышление о том, что гений может и не являться личностью, а может быть сотворческим коллективом, совокупностью письменных практик или, например, экопоэтическим вектором, дающим голос нечеловеческим агентам. А что, если гением является каждый человек? — появление этих вопросов у меня говорит о качестве книги, не транслирующей единственно верную истину, а вовлекающей в разговор.
Книга меня вдохновила — и вернула в тот момент, когда мы с тобой впервые встретились в Краснодаре. Спасибо большое.
Борис Кутенков: Спасибо огромное, Валера. Помню этот момент и твои отзывы о тех, кто тогда читал на краснодарском вечере. Поймал себя на ощущении, что хотелось бы прочитать такую же книгу от Валерия Горюнова, — соизмерить свой опыт с теми, кто действует в литпроцессе так же, но в то же время по-другому.
Может быть, кто-то хотел бы задать вопрос?
Ольга Василевская: Я бы хотела сказать.
Борис Кутенков: Давайте я представлю Ольгу Василевскую. Это моя дорогая подруга. Она знает меня с моих пятнадцати лет. И мы с ней переписывались бумажными письмами, когда я ещё не знал, что такое интернет, так давно живу. А тут ещё Лена Кукина говорит, что мои слова про собственную старость — кокетство. (Смеётся).
Ольга написала очень интересную рецензию на «Критика за правым плечом», которая ещё не вышла. Это была первая рецензия, которую я прочитал об этой книге, но это был текст человека, который меня знает очень давно. И поэтому читать было захватывающе.
Ольга Василевская: Я бы сравнила твоё произведение с «Дневником писателя» Достоевского. Тут уже говорили, что формат блогерский и, в общем, не новый. Но если нырнуть поглубже куда-то в прошлое, — то истоки жанра именно там.
Потом я ещё хотела сказать, что я никогда ничего не перечитываю. Но тут оказалось, что я читаю сначала в телеграме, а потом уже в книге. И я ловлю себя на том, что некоторых постов вообще не помню, от слова «совсем», — а некоторые читаю как в первый раз, хотя некоторые истории слышала от тебя даже и вживую, тем более что нашла свою фамилию в именном указателе. И я понимаю, что это захватывающий опыт, я читала с открытым ртом — и удивлялась, что Борис умеет именно так писать: длинно, но не скучно. Я вроде бы перестала давно удивляться этой многогранности — но в то же время удивлялась. Пыталась сравнивать со своим ощущением — и отмечала совпадения: но мы вообще во многом совпадаем.
Чтения, презентации — я от этого всего сейчас оторвана, так как закончилась моя учёба в Литинституте. Но я открыла книжку — и опять во всё это погрузилась.
Думаю, продолжение будет захватывающим и не скучным. Мне будет интересно наблюдать твоё развитие именно в этой области. Хочется увидеть продолжение — но не через два или три года, а пораньше.
Борис Кутенков: Спасибо огромное, Оля. Идея сделать этот именной указатель принадлежала Андрею Фамицкому. И я очень смеялся, когда его составлял, потому что там настолько разносторонние персонажи — Татьяна Овсиенко, Александр Хан, Филипп Киркоров, Мариэтта Чудакова… Я спрашивал Андрея Фамицкого, стоит ли включать в этот именной список царя Валтасара, который там тоже упоминается. Он говорит, не надо. Но я подумал, что за царём Валтасаром по алфавиту должна была оказаться Ольга Василевская.
Валерий Горюнов: Не видишь ли ты какого-то выхода за собственные рамки, к идее надперсонального в поэзии?
Борис Кутенков: Мне кажется, что я сторонюсь этой темы. Ты точно заметил, что я предпочитаю говорить об этом через персоналии, через конкретику. Возможно, обобщение будет скучать в дверях и ты окажешься в пространстве непознанного. Но, может быть, в следующих заметках должно быть этого больше, надо осмелиться.
Марина Зарецкая (голос из виртуального зала): Я ещё не успела прочитать эту книгу, но я предвкушаю великолепные вещи. Буду использовать её как учебник, благо последние пять лет я использовала «Полёт разборов» как букварь. Часто было, что именно то, что я думала и не могла сформулировать, Борис именно и говорил.
Валерий Горюнов: Спасибо всем огромное. Твоё завершающее слово.
Борис Кутенков: Нет завершающего слова. Мне кажется, сегодня был настоящий интеллектуальный праздник. Спасибо, буду думать, буду перечитывать.
_________
Дополнение (эссе Филиппа Хаустова, не прочитанное на презентации):
Филипп Хаустов: Книга избранных заметок Бориса Кутенкова «Критик за правым плечом» читается на одном дыхании (благо составляют её короткие и живо написанные посты из телеграм-канала автора), но критически осмыслять её мне было по разным причинам непросто. В первую очередь потому, что Бориса я знаю лично с 2021 года, а за его культуртрегерски-поэтической деятельностью слежу и того дольше: слава о парне, который способен почти что в чистом поле устроить критический семинар вокруг любых интересно пишущих поэтов, гуляет давно.
В силу этого мне трудно разделить: что о Борисе я узнал из этой книги, а что — из других источников и личного общения. Для чистоты эксперимента интересно было бы дать «Критика» на прочтение тому, кому Кутенков неизвестен, — впрочем, это, скорее всего, будут люди, далёкие от публичной литературной жизни, которые критику и эссеистику читают редко, потому что этот жанр имеет довольно высокий порог вхождения. Я же оставлю попытки разделить неразделимое и буду рассматривать книгу как свежий автопортрет давно знакомого автора.
Итак, «Критик за правым плечом» — это очень личное и эклектичное произведение, что в предисловии отмечает и сам Кутенков, определяя свой труд как хаотичный «публичный дневник». Думается, что нарочитым субъективизмом суждений эта книга уравновешивает сложившуюся традицию, согласно которой большинство критиков понимают, что искусство субъективно (сборник работ Сергея Чупринина о коллегах по критическому цеху остроумно озаглавлен «Критика — это критики»), но при этом стремятся высказываться о нём с претензией на объективность, безличность и беспристрастность, чтобы личность и вкусы говорящего не выказывались напрямую, а только сквозили между строк; никаких «я», «мне», моё»! (Эту традицию я вслед за автором решил нарушить с самого начала своего отзыва, чтобы говорить о произведении немного на его языке.)
Здесь же Кутенков снимает маску беспристрастия и возвращает себе первое лицо единственного числа, вещая как бы с изнанки или из-за кулис своего служения: самость критика оказывается обнажена, а имена некоторых упоминаемых поэтов иногда, наоборот, сокращаются до инициалов или вообще N. — в результате чего книга, особенно первый её раздел, посвящённый текущей работе с молодыми авторами, воспринимается как психологический роман с ключом, по которому можно проверять себя на знание литературного процесса. (К собственному удивлению, я опознал несколько «зашифрованных» лиц и упомянутых мероприятий, а часть заметок и вовсе пролистывал, потому что, как выяснилось, уже читал их в соцсетях.)
По своей композиционной причудливости этот спонтанно сложившийся роман сравним с «Героем нашего времени», где сбитая хронология позволяет всё пристальней вглядываться в душу главного героя. Первая из трёх частей стремительно погружает читателя в гущу литературной работы: мелькают поездки по мероприятиям, пересуды, мнения… Вторая часть, которую автор в предисловии называет самой хаотичной, мне, наоборот, показалась самой цельной, потому что в ней герой-рассказчик-автор, как бы устав от мельтешения, уединяется, обрастает домашним пространством с соседом и котом внутри, пытается обустроиться и найти правильный рабочий ритм в этом пространстве. А третья и заключительная часть — самая напряжённая и глубинная: с одной стороны, в ней много размышлений и прочитанных книгах, то есть об условно вечных носителях информации; с другой стороны, смерти друзей заставляют автора болезненно сосредотачиваться на мимолётности настоящего момента, а сложная политическая и культурная обстановка порой вгоняет в отчаяние и подмывает всё бросить. Но ощущения безнадёжности не возникает, потому что собственный труд Кутенкову явно интереснее любых пертурбаций, а в конце он даже с лёгкой улыбкой ломает четвёртую стену, интересуясь у читателей, удобно ли им читать длинные посты в «Телеграме». И самое интересное, что, в отличие от кино и театра, проход сквозь пролом в стене открыт в обе стороны, поскольку автору можно написать в соцсетях.
Наверное, эта книга и должна была получиться такой же эклектичной, как другие начинания Кутенкова; так, его проект «Полёт разборов» хвалят и хулят за то, что наряду с маститыми поэтами и критиками здесь право голоса могут получить совсем новички, если они чем-то интересны, а литературные чтения «Уйти. Остаться. Жить» — почти тот же «Полёт», но мемориальный, в честь тех поэтов, которые не пережили рубеж сорокалетия и недополучили внимания на земле.
А эклектичность этих проектов, в свою очередь, вырастает из противоречивых жизненных установок Кутенкова, которые я по ходу чтения «Критика за правым плечом» попытался выстроить в систему кажущихся антиномий:
— Борис с детства мечтал стать поп-звездой, но в итоге, будучи в определённой степени интровертом и аскетом, ушёл в сравнительно тесный и далёкий от попсы мир современной поэзии;
— В этом мире он большую часть своей популярности получает опосредованно, обеспечивая локальную известность, серьёзное критическое внимание и место под солнцем другим. При этом внимания НЕПОСРЕДСТВЕННО к себе он по-прежнему хочет, но стесняется о нём просить, дабы не быть уличённым в символической коррупции (этот отзыв я пишу без кумовства, хотя и обязан Борису несколькими первыми важными публикациями; но в 2021 году я нему обратился с просьбой посмотреть мои стихи ровно потому, мне понравилась его «Песенка о льняном человечке»);
— Внимание другим поэтам он уделяет хоть и бескорыстно, но на самом деле тоже не безотказно и без сахара, поскольку понимает, что иерархия в поэзии существует объективно, как где-то за стеной нашей платоновой пещеры есть мир живых первоидей; так мы интуитивно понимаем, что, скажем, Маяковский по дарованию мощнее Сергея Михалкова;
— Однако, поскольку первоидеи мы пощупать не можем, подлинная иерархия заменяется на набор конвенций, куда стихийному таланту втиснуться трудно, да и не нужно — иначе самые своеобычные черты могут пообтесаться.
(Список «кажущихся антиномий» можно продолжать…)
Поэтому Кутенков в поэзии выступает в первую очередь как обновитель литературной среды и поборник равенства — не вульгарной уравниловки, а равенства стартовых возможностей и права на критическое внимание для разных поэтов — даже если это внимание может вылиться в «разнос» со стороны кого-нибудь из маститых зоилов. А что делать с этим равенством, каждый решает сам: кто-то встраивается в иерархию, кто-то полемизирует с ней и гнёт свою линию, а кто-то и вовсе не ставит поэзию в центр мироздания, воспринимая свою маленькую минуту славы как просто один из многих ярких эпизодов жизни. Так или иначе, если любимые классики дают современным поэтам элементы авторских голосов, то Кутенков — один из главных поставщиков воздуха, где эти голоса только и могут звучать.
Далее я планировал под конец посетовать на «нишевость» критической эссеистики, но вместо этого поделюсь озарением, с которым остался по итогу чтения «Критика за правым плечом»: по сравнению с советским временем из литературы ушли только большие деньги и превентивная цензура (идеологические «красные флажки» есть у любого режима, но о них разговор отдельный), а в остальном идёт всё та же жизнь, только где-то на глубине невидимого Китежа-града. Ведь многие поэты, даже без гонораров, так или иначе хотят опубликоваться не только на барахолке «Стихи.ру», чтобы кто-то ещё, авторитетный, чуткий и часто невидимый за правым плечом, опубликовал их в заветном красном уголке, куда самостоятельно не попасть. Конечно, поэзия, по Мандельштаму, в любом случае есть осознание своей правоты, но именно критик, культуртрегер и редактор может в решающий момент протянуть руку помощи, чтобы правота эта оперилась перед внешним миром. Каждому пишущему нужен такой критик — не обязательно именно Борис Кутенков, но очень вероятно, поскольку он из своей братии кажется наиболее открытым к диалогу.
А тем, кому он по-настоящему нужен, будет интересно узнать и что у него творится в голове, и как вообще устроен литературный процесс, и почерпнуть оттуда россыпи важных для литературы имён — в конце книги они собраны в отдельный указатель — и, в конце концов, подписаться на соцсети Кутенкова (своего рода полную версию книги с продолжением и набросками готовящегося пособия для молодых авторов), а для самых дерзновенных и написать ему с благодарностью, размышлениями, собственным творчеством.
