Владимир Буев много лет является президентом Национального института системных исследований проблем предпринимательства и группы компаний НИСИПП. В качестве эксперта в сфере экономического развития и предпринимательства неоднократно выступал в федеральных электронных и печатных СМИ. В роли пародиста и под своим именем выступать начал в этом году. Ранее под псевдонимом делал попытки писать ироническую и сатирическую прозу на темы истории античного Рима.
«Есть одна награда — смех!»
Репортаж о том, как «пищевик» и офицер стал знаменитым писателем-юмористом
Булгаковский дом. В литературной гостиной Лолы Звонаревой состоялся творческий вечер поэта и прозаика Евгения Обухова, автора 21 книги стихов и прозы, члена Московского союза литераторов и клуба юмористов «Чертова дюжина», победителя фестивалей «Петроглиф», «Русский Гофман», «Ёрш», «Умный смех», лауреата всероссийских премий «Золотой телёнок» «Литературной газеты», «Золотого пера Руси», «Московского комсомольца», журналов «Крокодил», «Вокруг смеха» и прочая, и прочая
Представив гостя, Звонарёва отметила, что Евгений в её литгостиной впервые, хотя сама она много лет читала его юмористические тексты на последней странице «Литературной газеты» и всегда восхищалась остроумием писателя. На бегу в разных компаниях они пересекались, но представлены друг другу не были. И вот, наконец, такой счастливый случай приключился.
Поинтересовавшись регламентом, Обухов выразил радость, что им сегодня будут руководить, потому что он «в своё время наруководился», начало чему положила двухлетняя служба офицером в армии.
По словам Обухова, «как нормальный писатель-юморист» он вышел из пищевого института («а вы понимаете, откуда выходят юмористы: это МАИ, медицинский и мой пищевой»). Писать он начал с пяти лет, «точнее, не писать, а диктовать, папа записывал». В шесть лет сочинил свое «самое великое произведение» («я не шучу»), если соотносить тогдашний возраст и качество текста. Если бы сейчас он попробовал написать что-то сравнимое по качеству в сопоставлении с его годами, то «на таком уровне не получилось бы». Написанное в 6 лет было скороговоркой: «Тополь топал, топал, топал, / Тополь топал и устал, / Тополь очень рассердился, / Тополь топнул и упал».
Потом в стихах юных лет пошли влюблённости. Те стихи давно потеряны, «может быть, и зря». Когда Евгения уже в наше время приглашают школу (а живет он в Дедовске Московской области) и там сидит молодёжная аудитория девятых-одиннадцатых классов, юмористу стыдно объявить, что ему 70 лет, но сказать, что в прошлом году он отметил 50-летие первой публикации, — это нормально.
— Вот я с 1972 года присутствую в печати, и это мне испортило нынешнюю жизнь. Сейчас эпоха компьютеров и гаджетов, а я человек бумажный. Я на бумаге воспитался и на бумаге вырос. Вот спрашивают: есть у тебя сайт? Нет у меня сайта! Я и на Стихи.ру не лезу. Если ты в 70-80-е годы хотя бы раз опубликовался в журнале Юность» или в «Крокодиле», то это уже как гвоздь забит: все видят, все читают, все тебя знают. Сейчас ты напиши хоть прекрасное-распрекрасное и выложи в интернет — это будет подобно тому, что ты веночек бросил в ручей. Всё это потеряется среди десятков тысяч авторов Стихи.ру или там Проза.ру. И даже сам себя потом на сайтах не найдёшь.
По словам Евгения, раньше (даже в 2000-е годы) его юмористические стихи и проза за год появлялись примерно в 200 регулярных периодических изданий. Сейчас таковых всего 7-8, не считая, конечно, нерегулярных альманахов.
* * *
Евгений вернулся на столбовую дорогу (с которой свернул) к своей биографии и рассказал, что «пошёл в пищевой институт только потому, что надо было куда-то пойти». Для поступления на журналистику и «тем паче в заоблачные выси в писательский институт» у него не было достаточного числа публикаций (которые требовались для творческих вузов). Выступающий шутит:
— Двоюродный брат, человек умный, занимающийся космосом, посоветовал: к жратве поближе.
Закончив пищевой, будущий известный юморист отработал по распределению три года день в день («я не подгадывал, так получилось) и устроился в редакцию районной газеты. А через пять лет Евгения призвали «в армию на Север в Заполярье»:
— Вспоминаю моменты, когда я в гражданской одежде появился в штабе тыла Ленинградского военного округа, располагавшемся в арке Генерального штаба. Там потолки раза в полтора больше, чем здесь в Булгаковском доме. Меня встретил генерал и говорит: ну, лейтенант, мы тебе место подобрали! Я смотрю, на стене висит карта округа, а в самом низу карты обозначен Ленинград. Генерал говорит: ну, ищи такую-то дивизию. Я начинаю искать. Вижу всякие секретные значки, Карелию, Валаам, Кемь. Свою дивизию не нахожу. И тут у меня ступор, потому что обнаруживаю то, что русским языком написано для меня, москвича: Северный полярный круг. Думаю, опаньки! Вот это подсуропили! Но своей дивизии все равно не нашёл. Говорю, нет такой. А генерал мне: ты выше смотри. Смотрю, моя мотострелковая дивизия на Кольском полуострове.
Речь Евгения несколько раз прерывалась смехом в зале.
Забирали Евгения в армию, по его словам, «через силу», у него уже была жена (тогда первая) и ребёнок. И когда весной ему звонили из военкомата и сказали, что призовут, он ответил, что, дескать, пусть «идут нафиг», с военкоматом они «поругались». А за лето Евгений сумел поругаться ещё и с женой, поэтому сам позвонил в военкомат и сказал, что идёт служить… «и вот на свою голову пришёл».
* * *
Первое впечатление Евгения о Севере. Когда молодой офицер добрался до Кандалакши (город в Мурманской области), то дальше к воинской части нужно было 120 километров ехать по старой бывшей финской дороге (которая «и сейчас ещё жива») в финских вагонах начала прошлого века («они и сейчас ещё ездят»).
— Я зашёл в вагон, по нему идёт мужик с бородой и с ножом, подходит ко мне и спрашивает: дескать, ты мой рюкзак не брал? — [смех в зале]: — Но это было единственное отрицательное впечатление. Я провёл на Севере два самых счастливых года моей жизни: климат, природа, молодость, творчество, друзья. Денег — как у дурака махорки плюс всякие полярные. Иногда мешала служба, всё остальное было замечательным.
У Евгения до того, как он надел офицерские погоны, уже была написана книга и он успел «помыкаться» с ней по совещаниям писателей Союза и Московской области. Рукопись никто не читал, её все «отпихивали», объясняли, что с этой «готовой книжкой» автору ещё лет десять с коньяками по издательствам ходить, а потом двадцать лет ждать, чтобы назваться «сорокалетним молодым писателем».
Когда во время армейской службы Евгения по делам дивизии послали в Мурманск, он на всякий случай прихватил с собой в «подмышку» папку с рукописью. И как в воду глядел. Шёл по улице областного города и «случайно» (наверняка юморит!) увидел вывеску «Мурманское книжное издательство». Зашел туда и поинтересовался: с улицы не печатаете? Получил ответ: мол, давайте посмотрим. Человеком, кто взял рукопись, был Александр Борисович Тимофеев, оказавшимся потом «редактором от бога» («лунь такой белый с бородой») — его в Мурманке звали АБТешка — светлая ему память! Писатель-офицер «помахал рукописи ручкой и пошёл дальше служить». Через какое-то время в части раздался звонок, к Евгению из штаба прибежал вестовой: «Товарищ старший лейтенант, вам звонят». Оказалось, что звонок из издательства: «мы вашу книгу будем издавать». Для 28-летнего автора публикация настоящей книги — это огромное событие. Оно уверило Евгения, что не зря он выбрал писательскую стезю.
После армии Евгений работал в разных изданиях: много лет посвятил журналу «Филателия», начав там трудиться аж в 1984 году редактором отдела («марки собирал с детства»):
— В «Филателии» были периоды трёх в неё приходов и из неё уходов. Я вообще всюду приходил и уходил. То на вольные хлеба, то в «Литературную газету», куда меня позвали редактировать на шестнадцатой полосе юмор «Двенадцати стульев». То главным редактором в журнал «Аншлаг», где олигарх Александр Достман обещал мне год творческой жизни, а через 4 месяца вложился в лотерею «Шар удачи» и сказал, что на журнал у него денег нет.
Последнее, что случилось в трудовой биографии Евгения — это в 2005 году ему позвонили из издательства «Марка» и спросили, не хочет ли Евгений «быть главным» в «Филателии»?
— У меня два странных занятия, которым нигде не учат: юмор и филателия, — говорит писатель: — Юмором я занимаюсь не знаю с какого раннего возраста, а марками — с 7 лет.
В качестве своеобразной параллели/ассоциации Евгений рассказал анекдот советского периода. Устроился мужик на телефонную станцию, ходит по определенному маршруту, вынимает из телефонных автоматов полные копилки с двухкопеечными монетами и заменяет их на пустые: «ему дали ключи, карту расположения всех телефонов». Через две недели дома у мужика раздаётся телефонный звонок из бухгалтерии с вопросом, почему тот не приходит за заплатой. Мужик изумляется: мол, за это ещё и деньги платят?
— Вот и у меня так же получилось. За хобби платили зарплату. Где учат главных редакторов журнала «Филателия»? — задаёт он как бы риторический вопрос, и сам на него отвечает: — За своим письменным столом. То же самое с юмором.
Нынче журнал «Филателия», по словам Евгения, «жадные издатели, к сожалению, тоже закрыли», поэтому он проживает замечательный период своей жизни: за «безработное время» успел написать то, что хотел раньше, но не доходили руки. У Евгения вышли три книги, у каждой уже «трёхразовое переиздание». Первые две — это «Сто великих монет мира» и «Сто великих марок мира» (издательство «Вече»). Третья? Евгений всю жизнь занимался сбором ошибок на почтовых марках: «причем ошибки не цветовые, а фактические: грамматические, географические и прочие». По итогу вышла его книга «Марки. История самых невероятных ошибок, курьёзов и редкостей в филателии» (издательство «Эксмо»).
— В планах есть ещё одна с названием «Сто великих коллекционеров». Я её сейчас мучаю. Но она как-то сложнее идёт, потому что если с марками и монетами я как с живыми общаюсь, то с коллекционерами, особенно зарубежными, нет. И текст идёт трудно…
«Продолжая представление себя», Евгений прочитал стихотворение «Инструкции Отечества любя», в котором рассказал куда он или его лирический герой не вхож (в торговую элиту, в дворцы с колоннами под мрамор, в дома с постовыми, в посольство): «Смотрю на мир открытыми глазами, / Инструкции отечества любя. / И, не входя туда, куда нельзя мне, / Так силюсь я / не выйти из себя».
* * *
У Евгения Обухова есть книжка «Вышедшее из невошедшего» — это записи в записных книжках, которые в течение многих лет творчества не удалось куда-то всунуть: «они сами по себе жили, и получилась целая книжка». Евгений любит одну историю, которая в эту книжку вошла. По словам писателя, «в году примерно 2000-м», когда он «редактировал юмор в Литгазете», его вызвал генеральный директор и сказал: мол, надо ехать в Ростов-на-Дону и рекламировать газету на концерте, который Евгений и должен будет вести (спойлер: «Вечер должен был быть двухчасовым, но получилось три с половиной часа, потому что Дворец спорта не расходился»). Директор предложил позвать трёх юмористов с обещанием, что им поездку и участие в концерте оплатят: «естественно, юмористы сразу поехали — это незабвенный и светлой памяти Толя Трушкин, это Гриша Гладков, который был композитором “Пластилиновой вороны” и исполнял там песню, и это Володя Вишневский, который морально всегда был выше всех: мол, на поезде он не поедет, оплатите самолет (ему и оплатили)».
Евгений начал вспоминать ту давнюю июльскую «картину маслом» в поезде, следующем в Ростов-на-Дону:
— Едем по средней России. За окном градусов 35 жары, а в вагоне и побольше. В вагоне открыто все: окна, двери в купе. Мы спросили проводницу про кондиционер, она ответила: с весны ещё предохранители не поставили. Мы с Мишей Гладковым разморённые. Я сижу с краю купе и смотрю в открытую дверь. У окна [в проходе] с колышущимися занавесками величаво стоит солидный Толя Трушкин. Что-то себе думает. Вдруг замечает, что у него под локтем образовался пацанёнок лет двух. Пацанёнок тоже хочет посмотреть в окно и тянется подбородком. Дотянувшись, смотрит. Вдруг видит за окном что-то, что его заинтересовало: может быть, коровку, собачку или машинку. Ребенку нужен собеседник, он поворачивает лицо к Трушкину и тычет пальцем в окно: эй-эй-эй, — Евгений Обухов по-актерски пытается изобразить этот момент в лицах: — Трушкин гладит ребенка по головке, качает своей головой и говорит: «Да, всё разворовали». Не придумано, просто подсмотрено…
Смех в зале.
Евгений перешел к читке своих рассказов, пояснив, что «есть некоторые вещи», которые он сам вслух еще не читал ни разу, поэтому и их звучания не слышал. Первым был прочитан юмористический эротический рассказ «Поцеловал я её…», суть которого в том, что любые незнакомые названия, связанные со человеческим организмом и здоровьем, главный герой путает с венерическими заболеваниями или они у него ассоциируются с эротикой/сексом. Начинается рассказ так: «Наклонился я и поцеловал ее руку. Она шумно вздохнула». А заканчивается следующим абзацем: «И я разделся на обследование. До утра. В конце концов, нет ничего важнее здоровья. Ведь, правильно я говорю, да?..»
Не «смог обойтись» Евгений без того, чтобы ни прочитать рассказ «Актер»: «Тут в одном областном театре один заслуженный артист достиг возраста расцвета. То есть, раскрылся полностью, как бывает в девяносто два года…» Комический эффект в рассказе достигается тем, что во время спектаклей старик всё время якобы забывает нужные слова и начинает нести отсебятину, а уволить его некому, ибо директор в отъезде. Благодаря «забывчивости» старого актёра, на сцене разворачиваются импровизированные сюжеты: постановка становится аншлаговой, а старый актёр — звездой. Заканчивается рассказ «философски»: «Может, в какой другой стране всё и идёт тихонько по порядку, а у нас в жизни ничего предсказать невозможно. Ни-че-го! Вот уж лет двадцать, а то и все пятьсот…»
В обоих прочитанных текстах присутствовал эротический/сексуальный мотив.
* * *
Алгоритм литературной гостиной, сложившийся за много лет, такой: между начальной и заключительной речами главного героя творческих вечеров выступают гости.
Поэт, литературный и художественный критик, переводчик и друг сегодняшнего виновника торжества Григорий Певцов, по его словам, «с Женей знаком давно», поэтому на ты. Познакомились они в Истре Московской области. По мнению Певцова, Обухов — «большой талант с органичным чувством юмора» и «с точки зрения мастерства придраться не к чему, в этом жанре у него отточенное мастерство»:
— Разве что только когда слышу Райкина, то смеюсь. Когда слушал всех остальных (не буду их называть, чтоб никого не обидеть), мне никогда не было смешно: всегда удивлялся, почему все так громко смеются. А вот сегодня было смешно. Я сам тоже могу смешно пошутить, но этому жанру себя не посвящаю. Однажды Женя меня представил так: мол, в отличие от него Гриша, то есть я, поэт настоящий, грустный. Я поэт грустный…
Певцов поделился воспоминанием, как они как-то вместе с Евгением после затянувшегося литературного вечера в городе Истре вынужденно ночевали в заброшенном «доме на краю обрыва», а однажды чуть не угодили под поезд: за неимением сервировочного стола умудрились настругать колбаску и разлить по стаканчикам чуть ли не на рельсах — а тут и он — «экстремальные условия» (в этот момент у юмориста Евгения сама собой вырвалась шутка, что профессия литератора опасная):
— Мы ехали в одном вагоне, это располагало на откровения. Женя доезжал до Дедовска, а я дальше в многострадальную, но великую и победоносную Москву. Мы всегда были согласны друг с другом в оценках эпохи. Я её отражал в костюме Пьеро как грустный поэт, а Женя — как в некоторой степени Арлекин, юмор и смех помогают преодолевать всё.
Певцов рассказал, как несколько раз заходил в журнал «Филателия», любил навестить «настоящий памятник» Гоголю работы скульптора Николая Андреева. По словам Певцова, когда-то этот памятник стоял в начале Гоголевского бульвара:
— Есть такое предание. Однажды вождь всех времён и народов проезжал мимо и сказал: мол, что-то у вас тут Гоголь какой-то грустный, он должен быть веселым, потому что писал веселые вещи; памятник надо поменять. Но вместо того, чтобы поставить веселого Гоголя, поставили Гоголя в шинели, одетого как чиновник, и написали: в дар от советского правительства. И вот другой «новый» Гоголь стоит в одежде и с лицом тех, кого он высмеивал в своих произведениях. Слава богу, что андреевский памятник поставили у «Филателии», могли бы вообще увезти, распилить, уничтожить. Вот я навещал его.
Певцов пофилософствовал, что в мире многое меняется. Вот Трамп претензии на Гренландию и Канаду предъявил. Сейчас Европа от нас далеко, но мало ли что может случиться. Вот сам выступающий лауреат премии «Литературная Вена», бывал раньше там: «Вдруг Европа испугается, и мы опять будем в Вену ездить».
Певцов продекламировал свой стих по мотивам картин Брейгеля, который читал на одном из предыдущих вечеров в литгостиной (как-то вышел он на балкон своего дома, увидел дворец и колокольню, и возникли ассоциации с Брейгелем, с Голландией): «Голландский пейзаж в моем окне, / и парусами вьюг затянутое небо. / Там в сладких звуках южного напева / Остановилось небо в вышине…»
* * *
С Еленой Софиненко хозяйка гостиной познакомилась благодаря литературному фестивалю «Петроглиф», который Елена проводит в Карелии вместе с супругом-писателем. Елена пишет стихи… на финском языке и предложила соприкоснуться с его мелодикой (финский язык, по её словам, признан самым мелодичным языком в мире, но не уточнила, кем конкретно признан) и прочитала своё стихотворение по-фински. Вряд ли в зале сидел хоть один человек, кто что-то понял, но все слушали внимательно, наслаждаясь мелодикой, как и было посоветовано. Правда, затем Елена сделала устный подстрочный перевод («в чем-то грубый»):
— Чудеса все же происходят, не нужно пытаться анализировать мужчин…
Мужской голос из зала:
— Да это и бесполезно…
Реакции в виде смеха не последовала, и Елена продолжила свой «грубый подстрочник»:
—… Часто мужчины делают вещи необъяснимые. Смотри, Ромео дарит тебе цветы — чудеса могут случаться, и твоя жизнь становится более интересной, невозможное превращается в возможное. Он говорит, что очень тебя любит — чудеса могут случаться. Пришло время поверить в сказки, в глубокие чувства, в любовные истории. Видишь, он не может жить без тебя, потому что чудеса могут случаться.
Автору этого репортажа показалось, что это стих из «оперы», которую принято называть наивной поэзией.
* * *
Постоянный участник литгостиной прозаик, критик Александр Евсюков и даже, по словам Лолы Звонарёвой, родственник Алексея Максимовича Горького, назвал «Женю душой компании, профессионально веселым, но при этом глубоким». Александр вспомнил, как они с именинником сегодняшнего торжества «в какой-то год соревновались в конкурсе “Русского Гофмана”, и Женя получил первое место», а он, Евсюков, второе. После чего Александр прочитал два своих рассказа: «Игру с огнем» (о том, как некий автор открыл в себе редактора, после чего отредактировал не только других, но и самого себя до такой степени, что остался без жены и без правой руки) и «Манию слов» (о том, как ребёнок полюбил некие магические словеса, на которые взрослая воспитательница реагировала крайне негативно).
После выступления гостей Евгений Обухов открыл тайну Полишинеля: юмористы не только шутят, но и печалятся, а некоторые из юмористов — вообще самые грустные люди. «Или все хорошо, но мысли приходят грустные». И дальше «немного грустил» о Высоких полянах — так зовётся его малая родина на Оке в Рязанской области:
— Это село моей мамы. Меня туда с 3 лет возили. С одной стороны села — начало муромских лесов, которые бесконечно уходят вдаль. С другой стороны — река Ока. С третьей — некая лесостепь. А с четвертой — просто рязанские леса. Я переживал, что вся эта красота может испортиться. И мне даже стали сниться сны, что там строят двухэтажные дома. Но сны не сбылись. К счастью, село стоит на отшибе от трассы Касимов-Сасово. Туда люди с деньгами не заворачивают: им есть, где строиться поближе к Оке. Так что Высокие Поляны сохранились в том виде, в каком я знал их в детстве: с грибами, с ягодами. С весельем. Правда, людей стало мало. Было 500 домов и 4 тысячи населения. Сейчас 497 домов и человек 40 зимой.
Евгений прочитал свой стих-ностальгию: «Здесь, как и раньше, говорят “на кой”, / “чаво” “яка” и “не замай” (не трогай). / Какие ветры дуют над Окой. / Леса какие здесь растут от Бога. / И кто-то мудрый Фрол, Егор, Ульян, / а может кто-то просто безымянный / поставил сруб среди лесных полян, / назвав село Высокие Поляны…» (лирика о любви к родной земле).
И ещё пару грустных:
- «Как я шаманил! Как старался! / Макушку спичкам рьяно тёр / Не разгорался наш костёр, / У нас костёр не разгорался…» (любовная лирика);
- «Желание дождя»: «А море ушло так давно и навечно. / Обломок ракушки закатан в асфальт…» (лирика о природе, у которой, как известно, нет плохой погоды, и одновременно шутливо-любовная).
По словам юмориста, над его кроватью висит «почетная полка» («чтобы рукой можно было достать»), где стоят книги, любую из которых «берёшь и читаешь с любого места». На этой полке есть и словари, которые Евгений «безумно любит читать». Там же стоят томики Пушкина и Гоголя:
— Пушкин — мой любимый автор. С годами чем больше читаешь, тем ярче видишь, что он живой. Его язык покоряет своей простотой, изысканностью и однозначностью. Глядя на страницу пушкинской рукописи, всю черную от помарок, из которой в итоге выходит 4 строки, понимаешь, какая это работа. Сама работа остается за скобками, а на-гора выходят строки, которые иначе и звучать не могут. Как юморист я с Пушкиным дружу, он меня терпит, на дуэль пока не вызывает. Много пишу про Пушкина: и серьезного, и не очень.
Следующий номер, на мой взгляд, стал гвоздём всего вечера. Однажды Евгений в очередной (по его словам, в 851-й) раз вспомнил пушкинское «Я помню чудное мгновенье: / Передо мной явилась ты, / Как мимолетное виденье, / Как гений чистой красоты» и ему захотелось представить, «как бы эту тему раскрыли другие поэты». В результате за короткое время из него «выплеснулся» цикл пародий. По словам Евгения, есть пародии на строчки — это просто: «можно взять несуразную или даже не несуразную строчку любого поэта и её переиначить». Сделать же «настоящую пародию, когда угадывается стиль, лексика или тематика прозаика или поэта — сложно не технически, а чисто по-человечески, потому что узнаваемых авторов гораздо меньше, чем желающих что-то писать».
В итоге у Евгения получилось 24 пародии, которые «с удовольствием взяла Литгазета». Это был единственный случай за десятилетие, когда одному автору отдали всю 16-ю полосу:
— Июньский номер прошлого года меня очень порадовал. Подарок от коллег. Это было очень почетно …
Евгений пошутил, что чтение всех пародий займет часа два и он сейчас все их прочтёт. Но прочитал выборочно (все пародии с ходу были легко узнаваемы, кроме двух). Это:
- Окуджава «Шляпка»: «Ожерелье твоё я под кучей одежды зарою, / Расшнурую корсеты и петли тугие порву, / По траве раскидаю, со шляпкой перформанс устрою, / А иначе — зачем я на Сороте-речке живу!..»;
- Сергей Есенин «И в овинах, и в стогах…»: «Гой ты, Керн, моя ты краля — / Груди, гузно и глаза! / Не видать восторгам края, / Пробивается слеза…»;
- Андрей Вознесенский «Няа»: «Загляжусь ли на Керн, возвращаясь дорогой с покоса, / Затвержу ль её имя — Няа… Аня… Няа… / Во вселенной кромешной горит лишь одна папироса — / Понимаешь, какая фигня, а?.. / Будто кто-то снаружи в окошко стучится. / На восьмом этаже так кому удалось отличиться?..»;
- Корней Чуковский «Стихотворище»: «У меня загостился поэт. / — Не пора ль вам в издательство? / — Нет. / Здесь так мало издательств, / Чтобы без препирательств / Напечатать любовный сонет…»;
- Роберт Рождественский «Керн и Роберт»: «Парком шла в кружевной робе. / Я расшаркался: «Пушкин. Роберт. / Обожаю тебя верно, / В чём мундиром клянусь Керна….»;
- Агния Барто «Кукла Керна»:«Чудных не пришло мгновений — / С нянею остался гений, / Он от слёз совсем промок, / Няне жалился, как мог…».
- Юрий Викторов, современный поэт, у которого в стихах «массово откидывают коньки» лирические и нелирические герои (пояснение Евгения о Викторове: «Это мой друг. он перебрался в Истринский район, поэтому мы с ним скорешились, периодически вместе выступаем. У него практически в каждом стихотворении происходит такой казус: умирает главный герой и второстепенные тоже все умирают. Я не мог не включить его в это цикл»). Пародия называется «Всем кирдык!»: «Трудна работа по поимке Ани — / Одной из тех, кого алкал любить. / Переоделся Пушкин в платье няни, / Чтоб эту Керн надёжно изловить…»
Закончил Евгений поэтом, «своим творчеством знакомый всем поголовно, но мало кому известный по имени и по фамилии». Звать поэта Яков Ядов. Юморист пообещал, что как только он начнёт читать свою пародию, все сразу поймут, о каком творчестве речь. И действительно, кто же не узнает, если услышит пародию «Нюрка»: «Раз пошёл по делу — / Попросила няня / Хомуты в Тригорском закупить. / Вдруг гляжу: в беседке / Керн мечтает Аня / (Где ж ей, кроме как в беседке, быть?!)…»
— Если бог дал нам язык, то это как орудие труда, — рассуждает Евгений: — Можно писать всё: и прозу, и стихи, и драму, и публицистику. Как повар, перед которым лежит куча ингредиентов: добавил-убавил и приготовил борщ, омлет или бифштекс. Так и язык. Если он есть, значит, можно писать всё, что угодно. Поэтому я удивляюсь, когда поэт говорит, что не может написать рассказ. Ты не можешь написать хороший рассказ — это понятно, но просто написать? Или прозаик говорит: мол, я не могу срифмовать. Ты можешь плохо срифмовать, но как можно не суметь срифмовать?
По мнению Евгения, каждый пишущий в рифму «не обязательно сейчас, но чуть позже должен написать стихотворение “Памятник”: Гомер, Овидий Назон, Тредиаковский, Пушкин, — целый сонм поэтов, которые “памятники» написали». У Евгения тоже появился свой «Памятник», но поскольку он человек с юмором, то и памятник у него «своеобразный»: «Когда б я был героем славным / И совершил чего-нибудь, / Допустим, стал Гайдаром главным / Или постиг Вселенной суть / Иль хапнул миллиарды в сумме / Или куда-то там слетал / Ну, а потом немножко умер, / То мне б воздвигли пьедестал…»
* * *
Доцент Университета Мировых Цивилизаций, член Союза писателей России Дмитрий Рогожкин порассуждал о юмористах, негативно упомянув Лиона Измайлова с его словами о «повале в зрительном зале», которого тот добивался. В адрес же Евгения выступающий высказал похвалу:
— У вас, как у Гайдая, смехоточки, они четко расположены, вы бьёте без промаха. Держать внимание — это сложно, а вы постоянно взбадриваете слушателя.
В свое время Дмитрий «тоже отдал дань сатире», вспомнив о периоде «перестройки» и о любительском спектакле про Николая II, на котором выступающему в то время удалось побывать. После спектакля к Дмитрию подошел иностранный корреспондент газеты «Вашингтон пост» и поинтересовался его мнением об увиденном. Сначала журналист внимательно слушал ответ и записывал («ему нравилось»), потом он поинтересовался профессией Дмитрия и, услышав «журналист», ушел обескураженный.
Через какое-то время Дмитрий, наслушавшись вдобавок «постперестроечных витий» и вспомнив тот случай, написал сатирическое стихотворение «Интервью корреспонденту газеты “Вашингтон пост”». На вечере Дмитрий этот стих зачитал. Прочел и ещё один лирический (или «лирический»), где дьячок восхищается божьим миром. Вернее даже будет сказать, что второй стих был не прочитан, а пропет.
Поэт, прозаик, публицист Ольга Харламова высказалась в том духе, что в текстах Евгения «больше лёгкого умного и доброго юмора, чем сатиры: нет яда», что лично ей «больше нравится, ибо сатира может больно обидеть». Юморист отреагировал так:
— В таких случаях, перефразируя Гашека, я обычно говорю, что плохо вы знаете старого сапера Водичку. Я 10 лет работал в журнале «Крокодил», сатиры у меня вот столько!!! — Евгений указательным пальцем провел по горлу, что можно было интерпретировать не как «позарез», а как «очень много»: — Согласен, что сатира — для общественного употребления, а для камерного круга — юмор. Ну, вот эту фразу не я придумал: если юмориста долго не кормить, он становится сатириком.
Ольга Харламова продолжила, что ещё в 90-е годы её приняли в клуб «Чертова дюжина», но «как-то у нас не сложилось». И прочитала свое юмористическое стихотворение: «Подчас в my boy frend’а вселяется бес. / Он требует, чтобы ходила я без…» Далее несложно догадаться, что прекрасной даме предлагает снять некий её «друг» (тем паче новый русский и старый дурак). Конечные строчки стиха: «С тех пор, раздевая меня догола, / Он хочет, чтоб я его правдой была».
Ещё одно стихотворение Ольги было лирическим, рождественским: о снеге, ели, рифмах и ритмах электробуса и т.д.
Поэтесса Любовь Гудкова родилась в том году, в котором Евгений Обухов впервые опубликовался в печати. Читать она начала рано (по её словам, в 3 года). Читать любила именно периодику, а поскольку родители выписывали «Литературку» и журнал «Крокодил», то «Женино творчество впитала с молоком матери». Выступающая вспомнила, как они с Евгением познакомились. Поначалу Любови казалось, что впервые она увидела его на фестивале «Петроглиф». «Уже на разных мероприятиях фестиваля побывали и у костра посидели», и тут она по лицу поняла, что где-то мужчину видела. И вдруг она вспоминает, что когда училась в Литинституте, то по нужде продавала колбасу на Усачёвском рынке.
— И вот я спрашиваю: Евгений, а покупали ли вы когда-нибудь колбасу на Усачёвском рынке? И он мне отвечает, как в фильме «Москва слезам не верит»: колбасу на Усачёвском рынке хотя бы один раз в жизни покупал каждый человек.
Оказалось, что они на рынке во времена оны и познакомились.
— Услышать Женю вживую в сто раз приятней, чем прочитать в бумаге, — сказала Любовь (все, кто лично знал Евгения, независимо от возраста называл его по имени Женя) и прочитала свой стих: «Иду по асфальту я: цок-цок — / Часы по-английски мне: Clock-clock / С надломленной ветки течет сок — / Часы по-английски мне: Clock-clock…» Далее до конца стиха все рифмы были на «-ок».
Постоянный гость литгостиной поэт и переводчица с польского Алла Чучина знакома с Евгением с прошлого года (тоже с «Петроглифа»). По её словам, он поднимал участникам фестиваля настроение каждый вечер: «и у костра, и в бане». Алла прочитала маленькое шуточное стихотворение польской поэтессы Ренаты Цыган в своем переводе: «Мне бы в славе хоть раз искупаться. / Хорошо бы при жизни. Не после. / Чтобы виски с шампанским надраться, / И почётом тщеславье заполнить…»
Переводчица с норвежского и литературовед Элеонора Панкратова-Нора Лаури, по её словам, стихов не пишет, но «тут оказалось созвучие» с только что прочитанными пародиями Евгения на стихи разных поэтов: «Я вас любил, / я был дебил, / бесплатно потолок вам побелил». И ещё одно: «Звучат клаксоны, / трещат кальсоны. / Ты говоришь я в рвани? / Я в нирване».
Детский писатель Елена Глазкова слушала сегодняшнего автора в первый раз и с большим удовольствием: «смеяться никто никогда не уставал», несмотря на то, что прошло уже два часа.
* * *
В заключение Евгений прочитал несколько своих текстов:
— Один рассказ будет про соавторство, поскольку тут прозвучало, что все слушатели – мои соавторы. Второй — тут девочки всё уже заранее выдали — про баню. Вы могли не то подумать: у нас на фестивале «Петроглиф» была коллективная баня. Я решил в конце вечера похулиганить, стихотворение будет в защиту прав трехлетних мальчиков, приведённых в женскую баню…
Евгений прочел стих: «Я враньем этот день не полню, / Все-то думали: несмышлен… / Все-то думали… А я помню! / Фрейд, он, братцы, во всем силен! / Нянь, объелась ты, что ль, грибами? / Мама, слушай, да ты чего?! / Взяли мальчика в женскую баню… / Не в мужскую ж, мол, одного! / Мол, пускай ангелок побудет / В раскрасневшейся баб толпе, / Несмышленыша не убудет…»
Вторым из «заключительного» была проза: рассказ про «соавторство» называется «Мой народ». Сюжет основан на выступлении лирического героя-поэта в районной библиотеке (героя зовут ровно так же, как Обухова в жизни).
Третьей «заключительной» была «Московская метросказка» — один из самых знаменитых текстов Обухова:
— Я лет 35 назад вошел в метро, посмотрел на схему и понял, что это не просто схема, а настоящая метросказка…
Голос из зала:
— Лет 35 назад я её впервые и слышал…
В «…метросказке» повествуется о приключениях героини: в мире, где она оказывается, каждая станция метро олицетворяет определённый район Москвы: «Шла однажды к своей Бабушкинской по Полянке одна Молодежная, Пионерская. На сердце у нее было Отрадное, в душе Ясенево, потому что вокруг стоял Теплый Стан, в Чистых Прудах плескалась Щукинская, в Измайловском парке попадалась Боровицкая, а в Ботаническом саду вился Сокол. Ах, какая она от этого всего была Крылатская, ах, какая Добрынинская! Но вдруг незаметно, будто Кунцевская, напористо, словно Медведково, быстро, как Коньково, появились перед Молодежной, Пионерской страшные Лихоборы, чтоб их Чертановская Братеево! Все они в Кожуховской, взоры у них — ох, какое Строгино и Царицыно! Как достали они свои Пушкинские, Тульские!..»
Четвертый «заключительный» рассказ назывался «Гвозди». «Вещица», как назвал её Евгений, «была написана за 40 минут в 1981 году», и её сразу взяли в журнал «Крокодил»:
— Как сейчас помню: привез в редакцию, и её бегом поставили в уходящий номер. Обычно в «Крокодиле» все заголовки загодя прорисованы, а эту поставили быстро, чисто по-газетному, без всяких иллюстраций. Я спросил, почему? Мне ответили: чтобы ты еще куда-то не отнес. Мне было лестно. Получилось, что в «Крокодиле» угадали, потому что вещица (это не рассказ, а пародия на стиль) выдержала 200 с чем-то публикаций. Её экранизировали на телевидении, она звучала по радио. Самое странное для меня, что её перевели на 3 языка.
Поскольку это стилизация древнерусского языка, то Евгению было «совершенно удивительно», как её переводили на венгерский, чешский и немецкий. Сам он не видел ни одной зарубежной публикации, ему сообщали, когда «такое случалось»:
— И публикация продолжает жить своей жизнью. Периодически мне звонят и говорят: ты знаешь, твои «Грозди» появились там-то, прислать? Я говорю, давайте присылайте.
Приведу прочитанный рассказ полностью, он короткий, но очень забавный:
«ГВОЗДИ
(документы, обнаруженные не археологами)
Петиция.
“Как мы есть плотники Вахремеевы, миром и по твоему наказу подряжённыя на строительство новаго собора, соблаговоли, царь-батюшко, повелеть выдать на сие строительное дело 5 (пять) пудов гвоздей калёных”.
Резолюция.
“Эвон, карман расхлабенили! Сроду к царю не ходили с такими-то запросами. Небось хватить с них и двух пудов. Пущай дьяк грамоту-то ихову перепишет, как подобает. Боярин Покровский”.
Указ.
“Ревностно радея о благе государственном и неусыпно рачея, мы, государь, и прочая, и прочая, считаем достаточным выдать означенным плотникам вместо двух пудов — 20 фунтов гвоздей калёных”. (подпись закорючиста, печать)
Записка.
“Онфим! Посылаю тебе с девкой ключи от анбара, поди, там в ларе гвозди. Отвесь по цареву указу плотникам, какие с утра во дворе дожидаются. Да гляди, ты им все двадцать-то фунтов не давай, всё одно – холопы, грамоты да счета не ведают. Бог даст и не поймут ничего. Боярин Покровский”.
Записка.
“Егорий! Возьми в избе короб какой да бежи к боярскому анбару, гвоздей домой отнесёшь, огород городить станем. А взамен возьми тех, что в чулане в мешочке висят, плотникам отдашь на боярском подворье. Да любых-то не неси, выбери, какие уж зело ржавью пошли. Пусть их и берут. А боярину-то на глаза с коробом не попадайся и окромя гвоздей сам мешочек плотникам не давай, он и нам под табак сгодится. Онфим”.
Постскриптум. (из путеводителя)
“…Покровский собор является уникальным объектом деревянного зодчества. Особо ценно в этом памятнике то, что, как установлено в процессе реставрации, срублен он неизвестными плотниками без единого гвоздя”…»
…Два с половиной часа пролетели, как… (вот тут каждый читатель, кто сумел проделать длинный путь до конца репортажа, может дорисовать/дописать своё сравнение, свой образ или метафору).
Тут и сказочке конец, а кто прочитал, тот молодец и молоди́ца!