Анна Сапожникова родилась 1 февраля 1987 в Санкт-Петербурге. Культуролог, педагог, каллиграф, руководитель художественной студии в Петергофе.
С детства писала прозу и стихи. В сентябре 2023 поступила на Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького, семинар под руководством Е. А. Попова.
Сегодня — первая публикация Анны Сапожниковой. Портал Textura поздравляет автора с дебютом.
Редактор публикации — Елена Черникова
Розовый самолётик
Второкурсники филфака, будущие специалисты по изящной словесности, яростно спорили в коридоре перед аудиторией, ничуть не стесняясь в выражениях. Предметом обсуждения была непростая, но крайне привлекательная для юных умов тема: смерть.
— Вот, Пушкин, — начал было Витя, единственный парень в группе. Но одна из девушек его оборвала:
— А что сразу Пушкин? Больше вспомнить некого?
— Пушкин — наше всё! — отрезал Витя, поправив очки. — Ну хорошо, допустим, Есенин, Лермонтов… Да хоть Цой! Не важно. Умерли в расцвете лет, так?
— Так, — согласилась молчавшая до этого момента Юля. — Но как же тогда Тургенев или Толстой? Который Лев, — уточнила она и улыбнулась. — Они-то вон какие седые были! И сами, от старости. Никаких тебе дуэлей и прочей чернухи. И творили до последнего. Представляешь, сколько ещё Пушкин мог бы написать?
— Да какая разница, мог, не мог?! — Витя не сдавался. — Зато ушёл красиво. И такой хайп поднял.
Он собирался добавить что-то ещё, но в этот момент к компании подошла Ленка. Девушка обладала потрясающей способностью останавливать любые дискуссии и разговоры своим появлением. Всегда в чёрной одежде с черепами и заклёпками, всегда с нарочито мрачным выражением на лице. Однокурсники не стремились к общению с Ленкой, а её такая изоляция как будто вполне устраивала.
— Вас на весь этаж слышно. На, — без лишних предисловий произнесла она и сунула Юле в руки небольшую книгу.
— «Так говорил Зара…» Кто? — не поняла та, бегло взглянув на обложку. — Ницше? Это по учёбе что ли?
Ленка отрицательно мотнула головой. Её распущенные чёрные волосы красиво всколыхнулись.
— Вы с Витьком задолбали спорить. Почитай, — не стала объяснять она. Поправила рюкзак с потрёпанной нашивкой «Die young» — «Умри молодым», и скрылась в аудитории.
Юля сидела на краю плоской крыши, свесив ноги. Попасть сюда оказалось не так сложно. Кто-то — то ли местные хулиганы, то ли бомжи, — сбил навесной замок на решетке, перегораживавшей лестницу на чердак.
Девушка рассматривала ровные ряды высоток их спального района. В начале весны этот пейзаж выглядел особенно уныло, даже с высоты двенадцатиэтажного дома, откуда не видно грязь и мусор во дворах. «Наверно, с такой же крыши и прыгнула Ленка», — подумала Юля тоскливо. Самоубийство однокурсницы в прошлом месяце потрясло всю группу. К чувству непонимания, как такое вообще могло произойти, примешивался стыд. Почти за два года никто не узнал, где жила Лена, чем она интересовалась. Кем на самом деле была «ну эта, в чёрном»? Что заставило её уйти? Никто не мог ответить. На студенческие тусовки её обычно «забывали» позвать. А теперь… Вот.
«Умри вовремя», — Юля достала блокнот в блестящей обложке и вывела на розовой страничке известное изречение. Тот самый томик Ницше выглядывал из лежавшей рядом сумки. Девушка поставила точку, и снова посмотрела вдаль. Только теперь она подумала про совсем другую Лену — Елену Ивановну, свою бабушку. Год назад дома поселилось страшное слово «рак». Спустя долгие месяцы лечения стало ясно, что бабушка дотянет, дай Бог, до лета. И в последнее время Юля всё чаще просыпалась по ночам, слыша мучительные стоны из соседней комнаты. Елена Ивановна напрочь отказывалась ложиться в хоспис.
Мама и бабушка копили на похороны. Юле это было известно. Бабушка ещё пыталась шутить:
— Болеть нынче дорого, а умирать вообще невыгодно. Видно, придётся жить до ста!
А мама откладывала каждую копейку, причитая:
— За осмотр дай, за капельницу дай, на гроб отложи, на памятник…
Юле выть хотелось от этих разговоров.
Девушка вздохнула и перечитала написанное: «Вовремя, не вовремя… Ведь Ленка — совсем не Пушкин, а бабушка — не Толстой. Но какая разница, долго ли ты прожил и кем ты был? В чём польза от твоей смерти, если после тебя ничего не останется? То, что действительно важно — не когда ты умер, а как ты жил».
Юля вырвала из блокнота листочек с записью, сложила его, как делала когда-то в детстве — раз, два, три! — и над серыми домами в весеннем воздухе закружился розовый самолётик.
Землеройки
Профессор истории Максимилиан Андреевич Нечаев столкнулся на лестнице со своей соседкой. Та остановилась передохнуть, не дойдя пару ступеней до площадки, и тяжело облокотилась на перила. Цветастый платок, накинутый поверх пальто, сполз с её плеч. Через пыльное окно парадной проникал бледный свет.
Максимилиан Андреевич учтиво приподнял шляпу.
— Доброго вам денёчка, Анастасия Никитична! — поздоровался он, отметив, что соседка выглядит крайне взволнованной.
Женщина махнула рукой:
— Ох, да разве ж добрый! Какое там!
— А что случилось? — поинтересовался историк.
Анастасия Никитична внимательно посмотрела на него светлыми глазами:
— Землеройки, Максимильян Андреич! Весь двор перерыли!
Историк задумчиво пригладил аккуратную седую бородку:
— Вот как!
В древних летописях он разбирался лучше, чем в биологии, но вполне представлял, что землеройка — это небольшой зверёк вроде мыши или крота.
— Позвольте, Анастасия Никитична. Ноябрь же! Разве они не должны в спячку впадать?
— В какую спячку? — искренне удивилась соседка. — Вы выйдите да поглядите сами. Копают и копают, тьфу!
Анастасия Никитична преодолела две ступеньки и, наконец, поравнялась с Максимилианом Андреевичем. Поправив платок, она приблизилась к его уху и громко прошептала:
— Капсулу закладывают!
Историк аж поперхнулся. Анастасия Никитична зашептала ещё громче:
— С бактериями! Вы разве по телевизору не слышали? Будут нас травить вирусом, пока все не вымрем! В каждом дворе такую капсулу заложат, а из неё бактерии в землю полезут и в воду! Понимаете?
— Да что Вы такое говорите! Определённо невозможно, чтобы… —попытался возразить историк.
Но соседка не сдавалась:
— Сплошной заговор, Максимильян Андреич! Чем дальше, тем хуже! Вы Мишку из восьмой знаете?
— Конечно, знаком. Очень интеллигентный молодой человек. Программист, кажется.
— Вот! Программист! Облучает он меня! Таскает всё время экраны какие-то, провода. Сживёт со свету как пить дать! Недолго уж мне мучиться осталось, — театрально вздохнула Анастасия Никитична.
— Да будет вам! Не переживайте так, всё наладится, — утешающе улыбнулся Максимилиан Андреевич и начал спускаться. — Хорошего вам денёчка!
Соседка свесилась через перила и добавила ему в спину:
— Помяните мои слова, жизнь-то всё хуже становится! Землеройки, Максимильян Андреич!
Историк вышел из парадной. Посреди двора зияла глубокая яма. На металлическом ограждении болталась какое-то объявление. Ноябрьский снежок ложился на свежевырытые комья стылой земли. Вокруг копошились рабочие в ярко-оранжевых жилетах.
«Будет ли справедливо, с исторической точки зрения, назвать всех копающих землю землеройками?» — подумал Максимилиан Андреевич.
Сказку не купишь
Каждый год в декабре профессор истории Максимилиан Андреевич Нечаев перевоплощался. Он доставал из шкафа шубу, похожую на боярскую, — из тяжелого красного сукна, отороченного белоснежным мехом. Извлекал из кладовки деревянный посох, увенчанный резной снежинкой, и большой мешок. Прятал свою аккуратную бородку под длинной синтетической бородой. Надевал валенки и шапку и выходил из дома.
Максимилиан Андреевич медленно прогуливался по дворам и улицам заснеженного города, поздравляя встречных прохожих с наступающим Новым годом. Некоторые недоумённо шарахались, принимая профессора за очередного навязчивого промоутера. Но большинство, особенно дети, улыбались и тут же просили Дедушку Мороза исполнить их желания. Максимилиан Андреевич хмурил седые брови и строго интересовался, кто как себя вёл в уходящем году. Услышав честное: «Хорошо!», — он усмехался в усы и обещал, что все мечты непременно сбудутся. Вслед за этим профессор доставал из мешка леденец или мандарин и вручал его собеседнику. Ребенок (а порой и взрослый), радостно смущаясь, брал подарок, не веря в реальность происходящего.
Однажды, возвращаясь в обычном профессорском амплуа после лекций, Максимилиан Андреевич встретил у метро свою бывшую студентку Верочку.
— Ой, Максимилиан Андреевич!
— Вера? Стрелкова? — ни на секунду не задумавшись, вспомнил её профессор. — Сколько лет, сколько зим!
— Да не говорите! Лет двадцать прошло, наверное. И я уже давно не Стрелкова, — засмущалась Верочка.
— Очень рад, очень, — улыбнулся в ответ Максимилиан Андреевич. — Как поживаешь? Чем занимаешься?
— Ох, да вся в работе! Такая суета! Я же в интернате сейчас, заведую отделением. С особенными ребятами, знаете?
Профессор понимающе кивнул. Заговорив о работе, Вера заметно погрустнела:
— Ещё и Новый год на носу. Хотели детям хороший праздник устроить, а у нас осенью финансирование урезали. Придется опять самим в зайчиков переодеваться и под ёлочкой скакать, — она усмехнулась. И внезапно спросила: — У вас, случайно, знакомых аниматоров нет? Дед Мороз нужен хотя бы. А то женский коллектив, понимаете?
Максимилиан Андреевич подумал с полминуты.
— Детишки, значит, особенные? — повторил он. — Знаю я одного Мороза, придёт к вам. Когда, говоришь, праздник?
— В следующую субботу в три. А сколько он берёт? Не очень дорого? Сейчас они нарасхват.
— Верочка, — серьёзно посмотрел на женщину профессор. — Он так придёт, не переживай. Ребят порадовать надо, а сказку не купишь ни за какие деньги.
Вера хитро прищурилась:
— Уж не вы ли, Максимилиан Андреевич?
— Дед Мороз — существо древнее, можно сказать, мифическое, — ушёл от ответа историк. — Но я с ним как-нибудь договорюсь. Диктуй адрес вашего интерната.
В назначенный день Максимилиан Андреевич в красной шубе и с посохом погрузился в такси. Ехать было не близко, в пригород.
Таксист попался разговорчивый:
— Ха, Дед Мороз! — вместо приветствия воскликнул он. — В этом году я вашего брата ещё не возил, вы первый.
Профессор важно кивнул и огладил длинную белую бороду.
— В интернат, значит, едете? Детишек поздравлять? — скороговоркой выпалил таксист и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Хорошая у вас работа. Слышал, за декабрь на одних корпоративах такие деньжищи поднять можно, ух! Потом целый год отдыхаете, наверно. Нравится?
Максимилиан Андреевич, не выходя из образа, покачал головой:
— Что ты, внучек! Я денег не беру. Разве ж можно радость да волшебство продавать?
— Странный ты какой-то, дед. Прибыль сама в руки идёт, а ты отказываешься, — удивился таксист. Остаток пути проехали молча.
В интернате профессора окружили ребятишки. Тоненькая девочка в инвалидной коляске несмело погладила мех на шубе. Нескладный долговязый мальчик размахивал руками и от волнения проглатывал звуки:
— На-астоящий Де-эд Мо-оз! А-астоящий!
Максимилиан Андреевич поприветствовал детей и сотрудниц интерната:
— Здравствуйте, здравствуйте дорогие! Какие вы все славные! Долго я к вам добирался. А где же ёлочка наряженная? — и праздник начался.
На обратном пути Максимилиан Андреевич вышел из такси за несколько кварталов от дома. После душной машины морозный воздух приятно освежал.
Зайдя в свой двор, профессор, в который раз за вечер, услышал восторженное:
— Ой! Дедушка!
У подъезда, грузно опёршись на стену, стояла соседка Анастасия Никитична. Снежинки опускались на потёртый каракулевый воротничок её пальто. Пожилая женщина во все глаза смотрела на высокую фигуру в длинной шубе. Что-то в бородатом лице показалось ей знакомым.
— Ну, здравствуй, внученька! — пробасил Максимилиан Андреевич. — Здравствуй, Настенька! Какая ты сегодня нарядная! Готовишься к праздникам?
Анастасия Никитична оторопела, услышав своё имя. А потом заулыбалась, сразу будто помолодев на несколько десятков лет. И подхватила игру:
— Ой, готовлюсь, дедушка!
Исторический парадокс
Студенты поджидали профессора Нечаева у двери в учебную часть. Как только историк вышел, его обступили, окружили и взяли в оборот.
— Максимилиан Андреевич, а когда пересдача?
— Максимилиан Андреевич, я отправила вам реферат! Посмотрите?
— Максимилиан Андреевич, автоматом поставите?
Профессор невозмутимо рассекал толпу, успевая ответить каждому:
— Послезавтра. Обязательно. Ни за что!
Максимилиан Андреевич почти оторвался от своих преследователей, когда до него донёсся голос Вити, второкурсника с филфака. Не ожидая подвоха, историк вежливо улыбнулся студенту:
— Да-да?
— Простите, Максимилиан Андреевич! Я тут прикинул… Вы на прошлой лекции рассказывали про Октябрьскую революцию.
— Всё верно. И?
— Так вот, революция была двадцать пятого октября. Потом календарь поменяли, и стали отмечать седьмого ноября. А Новый год был тринадцатого января, а празднуют первого. Это как понимать?
Максимилиан Андреевич задумался. Он был готов уйти в объяснения про старый и новый стиль, про григорианский и юлианский календарь, про церковное летосчисление. Но что-то не сходилось. Профессор потеребил бородку. Посмотрел на наручные часы и постучал пальцем по циферблату. Ослабил клетчатый шарф. Поправил шляпу. Откашлялся.
— Виктор, я сейчас очень спешу, — как можно вежливее сказал он. — Я тебе потом отвечу.
Дома Максимилиан Андреевич вяло прожевал приготовленный невесткой ужин и рано лёг спать. Сон не шёл. Историк ворочался и всё сопоставлял даты так и эдак: «В тысяча девятьсот восемнадцатом году? Да, в восемнадцатом. Новый календарь. Тринадцать? Да, тринадцать дней прибавили. А как же Новый год? Чушь какая-то. Второкурснику ответить не смог. Не пора ли на пенсию?» Наконец он задремал. Но буквально через минуту что-то громко лязгнуло над ухом, и Максимилиан Андреевич открыл глаза. Он обнаружил себя стоящим на площади, а прямо перед ним в темноте виднелся силуэт большого здания. Профессор присмотрелся и узнал Зимний дворец. Мимо пробежал человек, затем ещё один, и ещё. Некоторые были в длинных шинелях, другие — в бескозырках, но все — с винтовками в руках.
— Ура! Революция! — раздались крики.
Ворота Зимнего распахнулись, из них выехал броневик. Максимилиан Андреевич в крайнем замешательстве наблюдал, как машина движется прямо на него. Не доехав до историка несколько метров, броневик остановился. На нём во весь рост выпрямилась мощная фигура в треуголке и длиннополом зелёном кафтане.
— Землю — крестьянам! — зычно провозгласил с броневика Пётр Первый и спрыгнул вниз, звякнув шпорами о брусчатку.
— А где же Ленин? — спросил ошарашенный Максимилиан Андреевич.
— Товарищ Ульянов прибыть не смог! — отрапортовал император.
— Но это… Это же… Исторический парадокс!
— Сам ты парадокс! — Пётр строго посмотрел на историка и начал отвязывать притороченную к броневику ёлку.
— Отмечать будешь? — неожиданно подмигнул он Максимилиану Андреевичу.
Профессор заметил, что всё это время сжимал в руке гранёный стакан.
— Буду, — он сглотнул, теряясь под взглядом Петра.
Император наконец перестал возиться с ёлкой и, прислонив деревце к Александровской колонне, уселся на невесть откуда взявшийся трон. Крупными хлопьями повалил снег.
— Ну, за Новый год! — объявил Пётр Первый.
Максимилиан Андреевич уставился на свой стакан, в котором уже плескалась самогонка. Перестав удивляться, он залпом выпил всё, не чувствуя вкуса. И, осмелев, решился спросить:
— Пётр Алексеевич! Ведь издали декрет после революции, новый стиль… Почему же Новый год — первого января, а не тринадцатого?
Император по-отечески смотрел на него.
— Потому что я так повелел!
Удовлетворённый этим ответом, историк провалился в крепкий здоровый сон, в котором не было ни броневиков, ни революций, ни календарей.
Наутро Максимилиан Андреевич проснулся необычайно бодрым. Вчерашние мысли о пенсии показались ему совершенно крамольными. Профессор уже знал, что ответит Вите при встрече. «Исторический парадокс! — скажет он и многозначительно поднимет указательный палец. — Исторический парадокс!».
Через века
Было у профессора Нечаева одно увлечение — древняя письменность. Многие его коллеги в свободное время регулярно посещали кто консерваторию, кто театр, а Максимилиан Андреевич являлся завсегдатаем отдела рукописей в Публичной библиотеке. Ничто не могло сравниться с тем чувством, которое возникало у пожилого историка, когда он, в ожидании заказанной книги, прохаживался между стеллажами, заставленными старинными фолиантами. Бесконечное уважение вперемежку с детским восторгом испытывал Максимилиан Андреевич, изучая тома русских летописей. И каждый раз, открывая очередную рукопись четырнадцатого или шестнадцатого века, профессор трепетно, подолгу рассматривал аккуратные ряды букв, покрывавших страницы.
— Титанический был труд — создать хоть одну такую книгу, чтобы через века донести написанное слово, — с легкой дрожью в голосе рассказывал профессор на лекции. — Любая рукопись являлась не только, как бы мы сказали сегодня, источником информации, но и представляла собой, не побоюсь этого выражения, настоящее произведение искусства. Каждую букву писец выводил старательно и разборчиво…
— Слышь, писец! — заржал студент на галёрке, толкая локтем своего соседа.
— Писарь, если вам угодно, — спокойно отреагировал Максимилиан Андреевич, сводя шутку на нет.
— А чё они, взяли бы и напечатали по-быстрому, — выражая мнение большинства, сострил тот же парень. — Чё возиться-то.
— Молодой человек, до изобретения книгопечатания оставалось ещё двести пятьдесят лет, — наставительно произнёс историк. — Однако необходимость в сохранении и распространении всё возрастающего количества информации породила множество уникальных почерков…
Студенты склонились над конспектами, наполнив аудиторию щёлканьем клавиш на ноутбуках. Максимилиан Андреевич отметил для себя, что всего несколько ребят записывали за ним по старинке, в тетрадях.
Одним лишь просмотром древних рукописей профессор Нечаев не ограничивался. Он выделил три вечера в будни, а также утро субботы для практических занятий. Все домашние были строго-настрого предупреждены, что беспокоить Максимилиана Андреевича в это время категорически запрещено. Он закрывался в своей комнате, превращённой в кабинет. Вдоль стены, как в библиотеке, теснились шкафы, плотно заставленные историческими монографиями и редкими факсимильными изданиями. Профессор освобождал стол от ненужных книг и бумаг, доставал чернильницу и раскладывал письменные принадлежности. Особое предпочтение он отдавал гусиному перу или специальным образом заточенной тростниковой палочке, чувствуя причастность к исконной традиции.
Максимилиан Андреевич бережно проводил ладонью по чистому листу, затем обмакивал кончик пера в чернила и выводил первый штрих. Профессор копировал тексты летописей, пытаясь повторить начертания букв, написанных старательной рукой сотни лет назад. Широкая линия чередовалась с тонкой, прямая — с чуть изогнутой, вертикальная — с наклонной. За одним штрихом появлялся другой, третий, и буквы следовали друг за другом, складываясь в слова и предложения. Движения пера создавали определённый ритм, захватывавший историка, словно музыкальная мелодия. Нечаев вспоминал, как в школьные годы, в первом классе, ставил кляксы в прописях. Тогда он не отличался прилежанием: незаметно обмакнуть косичку сидящей впереди девочки в чернильницу-непроливайку было веселее, чем заполнять строчки крючками и палочками. Сейчас же всё воспринималось по-другому.
— Максимилиан Андреевич, — доносился из-за двери робкий шёпот невестки. — Ужин стынет. Саша уже с работы пришёл, ждём только вас.
Профессор поднимал глаза на часы, понимая, что вместо отведённого на письмо часа прошло целых два, а то и два с половиной. Он с сожалением откладывал перо и критически осматривал написанное. Результат всегда казался неудовлетворительным. Историк вздыхал и шёл ужинать.
Максимилиан Андреевич окинул взглядом аудиторию. На подоконнике рядом с чахлым фикусом примостился гипсовый бюст Гомера. По стенам между шкафами висели пожелтевшие репродукции портретов: сосредоточенно пишущий Лев Толстой и погружённый в размышления Достоевский. Студенты-филологи ждали начала лекции, уткнувшись в смартфоны. «Вот зачем им эти летописи, рукописи? — подумал профессор. — Совершенно другие времена и нравы. Сегодня технологии определяют жизнь, исторический процесс неумолим. Но где же, перефразируя классика, та красота, что спасёт мир? И спасёт ли?»
— Извините, Максимилиан Андреевич! — Юля Михайлова нерешительно протянула историку свой блокнот. На розовой страничке красовались аккуратно зарисованные древнерусские буквы: аз, веди… ять… — Максимилиан Андреевич, Вы недавно нам говорили про письменность. Вот, я потом ещё в интернете поискала… Похоже получилось?
Профессор Нечаев улыбнулся студентке:
— Юля, а вы пробовали писать пером? Посмотрите, обычной ручкой получается совершенно иначе: эта линия и вот здесь.
К ним подошла пара ребят. Юля осмелела:
— А вы можете показать, как правильно?
Максимилиан Андреевич, не растерявшись, словно всегда ждал этого вопроса, достал из портфеля перо и плотно закрученный пузырёк чернил. И в розовом Юлином блокноте провёл первую линию — далёкую от идеала, по его мнению.
— Я всё-таки не специалист в каллиграфии, — смутился историк, но букву дописал. — Перо лучше держать так, и тогда штрихи получатся нужной толщины.
— Красиво! — восторженно выдохнул кто-то из-за спины Нечаева.
Профессор обернулся. Вся группа столпилась возле него. Студенты зачарованно следили за каждым движением пера по бумаге. Из тонких и широких чёрточек складывалась целая история. На задней парте позвякивал оставленный телефон.
Максимилиан Андреевич не спеша вывел несколько слов и передал перо Юле.
