Сергей Кабанов родился в Санкт-Петербурге, где и живет по сей день. О себе сообщает: «Образование высшее — как техническое, так и гуманитарное. Работал начальником. Автор книг: «Испытательный кот и другие истории», «Анжела и жук». В свободное от литературы время сочиняет музыку и фотографирует всякое». 

Редактор публикации — Елена Черникова

Кран и ты

Его фамилия была Сундуков, её вроде Боброва, не важно. Жили они вместе, в одной квартире. Потом всё как-то надоело. А у неё по работе был мужик какой-то, а также ещё один, безработный. Оба к ней неравнодушны. Она Сундукову говорит: «Ну, я пошла». Он: «Иди». Сам остался. Квартиру завазюкал, а потом и вовсе кухню спалил. Стены черные, вонь ― никаким порошком не отмоешь, надо заново и красить, и шпаклевать.

А Боброва работает, как вол. Всё время работает. А мужик, который по работе, он вообще был женатый. И, значит, от жены решил уйти к Бобровой. А она ему ― да ты что, я по знакомым живу. Там, сям. Он такой: «Хм!». Вернулся пока к жене, думает, как быть. А безработный тоже где-то малёхо денег нашёл, решил квартиру снять и Боброву заманить. У него друг ― риелтор, говорит: «За эти деньги хата тоже есть, но подгоревшая слегонца, надо ремонт делать, я тебе бригаду белорусов подгоню, потом живи».

Что за хата? Ну да, Сундуков сдаёт. Он как решил: без кухни жить противно, ремонт делать дорого, потом ещё с Бобровой разбирайся, уеду к себе в область, а квартиру сдам, хоть сколько денег возьму вперёд и уеду.

Друг друга-то они, понятно, не знали. Ну и встретились, двое перспективных. Этот ему деньги за два месяца, а тот ключи от бобровской квартиры. Безработный в квартиру въехал, дышит гарью, денег только на кисточку, какие ещё белорусы, краски, плинтуса, смеситель ― всё надо покупать. Он к Бобровой так романтично подъехал, вью, говорит, гнёздышко, будет сюрприз, денег одолжи чуток, временно, а то без работы я, сама знаешь. А Боброва-то чего, работает сутками, а денег нет никаких. Ну, наскребла, что было, как-то надо человеку помочь, видно, что старается. А сама уже до ручки доходит без жилья. У нее знакомая брюнетка была ― администратор в садомазоклубе, ночной, но других там и нет. Если народу мало, то пускает Боброву поспать на матах, она и спит, к воплям привыкла.

Тут к ней мужик солидный подкатил неожиданно, из Костромы. Первая любовь, лето, песни до рассвета. Говорит: «Боброва, у меня дом на Волге, пароход «Ласточка», будь хозяйкой, приезжай. Только о тебе всю жизнь мечтал. Но ― четверо детей. От разных жён. Живут со мной, есть няня, огород, малина. Водитель с микроавтобусом возит кого в школу, кого в садик».

Боброва растерялась вся, детей она любит, но и безработный с подходцем приятен, и мужик по работе помогает во всём, заботится, и с Сундуковым столько лет всё-таки прожили, а главное, в квартиру свою обратно хочется, надоело ж мыкаться, у подруг своя жизнь, по гостиницам не разбежишься, маты ― не вариант. А костромич настойчив: у работы встречает, отель хороший в центре, ресторан-кровать. Боброва: ресторан ― да, кровать ― нет. Он в недоумении, сибас отставил, а как же юность, сеновал, третья полка плацкарта, не забуду никогда. Боброва ни в какую, пока не определюсь ― только в щёку.

Костромич ей ― раз так, давай, домой отвезу. Домой не вези, там проблемы. Он ей тогда ― спи здесь, отдыхай, номер оплачен, завтрак включён. В щёку зафиксировал, прыг в мерседес, и до Костромы по Ярославке, пять часов пилит, машин нет, шоссе свободно. Утром на работу вышел, всех уволил.

Боброва проснулась, за окном светло, кругом тихо, постель мягкая, плакать почти неохота. Оделась, йогурт съела, выходит. А мужик, который с работы, всю ночь у крыльца в засаде просидел, караулит с вечера, помидор со щетиной. Боброву как увидел, как пошёл на неё нести: я ради тебя опять жену бросаю, из дома ухожу, а ты с первым встречным-поперечным, такая да сякая. Боброва-то ему поначалу давай объяснять: не кипишуй, плохого не было, друг детства, десять лет не виделись. А он уже орёт в голос: я твоей лжи не заслужил, я всё для тебя делал, меня теперь тесть-депутат со свету сживёт. Боброва ему: оставь в покое, ну чем я виновата, отпусти, пожалуйста, ― а он её хватает, к себе тянет, глаза красные выкатил… Если б не охранник отельный, не отбилась бы Боброва. В фойе села, пригорюнилась. Жилья нет ― так теперь ещё и на работу не зайдёшь. Костромич взял, да как-то сразу уехал. Сундукову позвонила ― вне зоны Сундуков. Кто остался? Понятно, безработный со своим сюрпризом. Она ему телефонирует: как ты ко мне относишься? Он ей: ясен хрен, люблю безумно. Так сделай же, говорит, хоть что-нибудь, и плачет в трубку. Безработный запереживал, и котиком её и рыбкой, просит: дай мне ещё неделю, от силы две, и всё будет в мармеладе.

Боброва слёзы вытерла, пошла на улицу. Там стройка, на стройке кран торчит. Башенный. А у Бобровой корки крановщицы были, в школе получены. Она с вопросом: нужен вам на кран кто? А те счастливы, машинист третьего дня с крана упал, сломал ногу. Выдали Бобровой ватник. Она его поверх платья нацепила и полезла на башню. В три дня освоилась, разряд подтвердила, работает.

Зарплату ей большую положили, аванс выдали. Одно плохо ― боится Боброва высоты. В школе не боялась, а тут трясётся вся. Когда за рычагами, то ещё нормально, а вверх-вниз ― жуть. Вот сидит Боброва в конце смены, думает. По деньгам можно и комнату снять, а сползать страшно. Но делать нечего, сползла. Однако на следующее утро прикупила пару одеял, еды, и всё это в башню затащила. Решила до субботы вообще с крана не слезать. Тем более тут книжек много с формулами ― можно предисловия читать, коль скучно будет. А там, глядишь, безработный её всё и решит. Мужик он или кто?

Ночью ветер гудит, кран качает. Боброва сидит на самом верху, одна-одинёшенька, то уснёт, то проснётся. Как проснётся ― предисловие почитает, кто издал и где печатали, и вроде опять засыпает.

Тем временем костромич неугомонный, пионерлагерю привет, снова приезжать собрался, а вперёд себя банду помощников выслал. Среди них медвежатник старой школы, из костромских лесов, для него замков вообще нет, ядерный чемоданчик откроет-закроет ― не заметит никто.

Адрес бобровский по ментам нашустрили, съездили, разузнали. Шефу доложили так, что в квартире пожарчик был на кухне, сейчас какой-то белорус там живёт и ремонт делает. К белорусу подкатили, ветошью прикинулись. Выяснили, что к субботе заканчивает и сам собирается заказчика привозить, то есть не будет его на точке перед сдачей.

― Ну, понятно тогда, что там за проблемы, ― радуется костромич. ― Ништяк, действуем в режиме, а я шампанского куплю и презервативов пачку.

А Боброва на башне. И однажды просыпается от того, что кран работает. Глядит ― за рычагами мужик, обернулся ― глаза зелёные. Привет, говорит, я крановщик местный, сменщик твой. По работе соскучился. Только левая нога в гипсе, педаль больно нажимать, понажимай за меня, ладно?

Ну, Боброва к работе привычная, понажимала до обеда. Потом сели тушёнку кушать, знакомятся.

Говорит ей зеленоглазый:

― Фамилия моя ― Рульке. Вроде был поэт такой. Но не наш, не отсюда.

― А мне из поэтов нравится Пушкин, ― сказала Боброва и почему-то покраснела. ― А отчего по ночам башню так сильно качает, прямо сносит?

― Так это амплитуда раскачки называется.

― Теперь понятно, ― успокоилась Боброва. ― Я тут книги брала читать, они твои, наверное, извини.

― А я как раз очень приветствую такое обстоятельство! ― обрадовался Рульке. ― Мне их раньше обсудить не с кем было. Я работаю над электрофизической теорией всего мира, в которой мир обозначаю как Гамма, скорость мысли как Бета, а время как дэ Гамма по дэ Бета, умноженной на синус угла подъёма стрелы. Целью своей полагаю создание формулы, которая бы всё объясняла. Ну, почему амплитуда такая, или отчего люди влюбляются.

― А когда ты формулу выведешь, то будешь её за деньги продавать или за так всем раздашь?

― За деньги не буду, но и всем подряд не покажу. Не каждому она будет полезна. Да и не поймут многие. Ещё смеяться начнут. А деньги-то что ― крановщикам и так неплохо платят, ты же знаешь.

― Знаю! ― кивнула Боброва радостно.

Они ещё поработали полдня, потом снова беседовали и сидели всё ближе и ближе, и было от этого интересно и спокойно. Обсуждали далекие песчаные города, глубокие пещеры с каменными сосульками, складные зонтики и форму снежинок, приёмы шнурования, гуну благости, свойства черники и как хвойные беречь.

― Мне уютно здесь, ― сказала Боброва, когда совсем стемнело. ― И то, что башню сносит ― совсем не страшно. А кран у нас отличный. И мне нравится, что теперь здесь есть ты.

― А мне нравится, что есть ты.

― А мне ― ты.

― И мне ― ты.

― Кран и ты, кран и ты, ― пропела девушка. ― Как ветер качает, прямо в такт.

Когда под утро сморил их сон, снилось, будто бы и во сне продолжается разговор, а может, так оно и было. Проспали до самого обеда, стройка в тот день не работала из-за какого-то мусульманского праздника.

А незадолго до этого в город Сундуков заезжал и чего-то взялся про Боброву справки наводить. Зашёл к подруге, у которой Боброва жила первое время. Та поначалу придумывать ничего не собиралась, а потом смотрит ― Сундуков мужчина видный, на работу ходит в галстуке, по женской ласке соскучился. А у неё самой детей двое, а перспектив ― ноль.

Она ему чайку, булку с вареньем, и так Боброву обрисовала, как и не было вовсе. Сундуков сильно погрустнел, потом обмяк и сопротивления не оказывал. А ночью уже торшер вдруг включил и говорит:

― А квартира бобровская ― моя, раз она такая!

― Конечно, твоя, ― та подруга ему отвечает, ― спи.

В субботу зеленоглазый за новыми книгами уехал. Боброва прибиралась в башне, вдруг слышит ― орёт кто-то, её зовёт. Выглянула ― так и есть, под стрелой стоит безработный и руками ей машет. Боброва подумала минутку ― крик не прекращался, ― вздохнула и спустилась на землю. Трамвай по выходным полупустой, спутник её по салону радостно шатался и взахлёб рассказывал, сколько ему выгодных предложений по работе поступает, особенно по части реставрации и прочего аккуратного ремонта. Боброва не особо слушала, больше в окно смотрела и удивлялась, что район знакомый. Когда у пивзавода вышли, Боброва, понятно, ещё больше удивилась. А когда к подъезду её стали подходить, взялась гадать, кто ж из соседей решил квартиру сдать, может, дядя Жора помер или Игорь с Лёлей в деревню вернулись. Ну, а когда безработный ключ в её собственную дверь вставил и там повернул, Боброва аж онемела вся.

― Заходи, родная, будь как дома!

Заходит Боброва, и в ту же секунду хлопок, яркий свет ― глядит, прямо перед ней костромич в шезлонге возлежит, на нём шляпа белая, в руке шампанское пузырится, а во весь потолок плакат с ромашками: «Боброва! Я тебя люблю!».

У Бобровой от всего этого слов-то не прибавилось. А костромич оцепенение её на свой счёт принял, сюрприз, дескать, удался. С шезлонга подскочил, сунул безработному деньгу и поручил выйти-покурить. А сам Боброву за талию приобнял и говорит: «Что испуганная такая? Ну? Боишься, что поцелую?» И отхлебнул из горла. Тут безработный завопил: «Отойди от него, отойди!» Хвать Боброву за руку и тянет. Костромич не отпускает, Бобровой больно, ― ай! ― кричит.

Вдруг громко щёлкнул замок ― все трое на дверь оглянулись, а там Сундуков возник, при нём слесарный набор.

― А ты ещё кто? ― спрашивает Сундукова костромич.

― Ах, вот как! А ведь не сразу поверил, ― говорит Сундуков, зло уставившись на Боброву, ― ещё сомневался, виноватым себя чувствовал. А этот, значит, чёрт, ― кивнул на безработного, ― от тебя засланный? Хитро квартирку для оргий поиметь, по дешёвке. И это место, где я готовил тебе кебаб! А ты сразу с двумя уродами…

Хрясь!

Сундуков затих, упал на колени, потом повалился вперёд. За ним показался мужик с бывшей бобровской работы, в руке у него была сломанная швабра.

― Боброва! ― произнёс он с непреклонным отчаянием, ― я снова ушёл от жены. Ты мне нужна, Боброва!

― Ну, это уж чересчур, ― сказал костромич и запустил в голову вновь пришедшему бутылкой. Тот охнул и упал. Безработный наконец отпустил руку Бобровой и кинулся на костромича. Сцепившись, они докатились до Сундукова, тот очнулся, зарычал, стащил с безработного ботинок и принялся колотить им всех подряд, костромич метнул безработного в стену, Сундуков ухватил мужика с работы за галстук, безработный замахнулся табуреткой…

― Стоп! Прекратить! Стрелять буду! ― громкий голос Бобровой разрезал квартиру, все обернулись.

В разорванной кофте, с распущенными волосами стояла она невыразимо прекрасная, целясь в мужиков гвоздезабивным пистолетом из сундуковского набора.

― Всем молчать! ― предупредила Боброва и ― щёлк! ― прибила белую шляпу костромича к полу.

― Ты что ж это с кухней сотворил? Что ты здесь устроил? ― Боброва нашла глазами безработного. ― Здесь что, пожар был? Всё криво, косо, краска не высохла, а уже шелупонится!

― Так это он её спалил, ― опасливо пролепетал безработный, кивнув на Сундукова. ― А я отремонтировал.

― Отремонтировал, называется! Да откуда у тебя руки растут! Деньги на что потратил???

― Да там денег-то было… А я вон ещё бельё постельное взял.

 ― Да я это бельё пять лет стираю и глажу! Взял он. Ты всё в этом шкафу взял! А там ещё, кстати, деньги лежали! Ну что за кошмар такой! Что вы тут устроили! А ты, Сундуков, как посмел про меня чушь нести? Сам квартиру сжёг, потом сдал чёрт знает кому, а теперь что? Замок пришёл менять? Молчи лучше, прибью. К твоему дивану любимому и прибью. Теперь ты, сыщик красномордый. Вернись-ка к жене и тестю. И к работе своей душной. Такую удобную швабру сломал. Совсем с ума сбрендил.

Боброва, чуть отдышавшись, посмотрела на костромича:

― А ты? Где ты был десять лет? Получше искал, покрасивее? Я любила тебя, ждала. Так любила, что придумала себе любовь к Сундукову. Возвращайся домой, да живи со своей няней. Волге-матушке поклон. И не ищи меня больше. И вы все не ищите. Не найдёте. Я не хочу жить низко, я буду жить высоко. И там, в вышине, есть мужчина, которого я полюблю. И когда поднимется ветер, он будет качать нас вместе. А когда родится малыш, и его будет ветер качать-укачивать и свистом тихим убаюкивать. И первое, что увидит наш маленький, ― он увидит город с высоты и запомнит это, и где бы ни был потом, всегда он будет выше земных ваших ссор и обид. И чтобы в квартире этой никого из вас больше не было. Я сюда подпольный кукольный театр запущу. А ты деньги все верни и оплати вперёд коммунальные услуги, чтобы куклам не беспокоится. Плакат убрать, стёкла вымести, стены перекрасить. А если что не так, то мне сверху всё видно, а что не видно или не пойму, на то формула есть. Прощайте.

И ушла.

Так к чему я это всё. Сундуков, именно после этой истории, фермером заделался. Вот уж никто не ожидал. Кролики у него толстые, жирные, размером с бобра. Душит и продает. Только в лучшие рестораны, берут охотно. Но с кормами непросто. Намедни по телевизору выступал, сказал, что надо сельское хозяйство поддерживать, а особенно ― кролиководов.