Матросов Константин Викторович
Родился в 1987 году в городе Нерехта Костромской области.
Учился в КГУ им. Некрасова на филологическом факультете (отделение «литература»), ушёл с 3 курса.
Совместно с Антоном Чёрным перевёл книгу новелл Георга Гейма (Хайма) «Вор» (2020), издательство «libra». Лонг-лист «Лицея» 2018, 2022, шорт-лист Волошинского конкурса 2018 в поэтических номинациях. Дипломант Волошинского конкурса 2019. Шорт-лист Волошинского конкурса 2021. Лонг-лист Волошинского конкурса 2022. Шорт-лист премии Анненского 2021. Участник и стипендиат 19 форума молодых писателей в Ульяновске. Участник 20 форума молодых писателей в Звенигороде. Участник форума в Абрамцево. Участник форума в Химках. Участвовал в «Полёте разборов». Публиковался в журналах «Prosōdia», «Формаслов», «Интерпоэзия», «Прочтение», в поэтическом альманахе «45-я параллель», «Новой реальности», «Homo Legens», «Studia Litterarum», «Textura», «Полутона» и др.
Работал грузчиком, пастухом, разнорабочим в конном клубе.
Редактор — Андрей Фамицкий
Проект «Diaries» (дневники, дзеннiкi) начался еще в Минске в 2015 году, тогда мы попросили Сергея Календу вести в течение месяца дневник и в последующем его опубликовали.
Автор создает свои произведения, но что создает автора? Что происходит в жизни писателя? Чем он живет, что его тревожит, о чем он думает? Какой он на самом деле, когда не прячется за своего лирического героя или персонажа романа? Давайте разбираться…
Все ступени разной высоты
Дневник Константина Матросова
11 августа
Никогда не вел дневников. Это — первый опыт.
Буду писать по вечерам вместо чтения и сочинения стихов.
Не знаю, как начать. Просто опишу день.
Утром видели котят на бетонной плите под балконом соседнего дома. Два мертвых котенка лежали в коробке. Рядом лежал еще один — вроде бы живой. Еще там была кошка, настолько молодая, что мы решили, что она вряд ли является им матерью. Она тревожно обнюхивала трупики в картонном гробу. Еще там был задушенный голубь. Мы так и не поняли, откуда там котята, кошка и голубь. Это был странный и абсурдный момент, вырванный из контекста жизни. Маша плакала. Я ничего не почувствовал. К вечеру коробка и все действующие морды трагедии исчезли со сцены.
Сегодня я работал в суппортах — болят голеностопы. Вспомнилось свое стихотворение в духе Лукомникова:
ТРУДНОСТИ КАМАСУТРЫ
Галина, стоп!
Голеностоп!
В суппортах жарко, но альтернатива хуже.
До обеда послали на улицу — складывать поддоны «книжкой». Положил около трехсот штук на солнцепеке. На обед пошел позднее обычного.
У С. был день рождения. Торт съели без меня.
Бабочка залетела на склад, но я быстро потерял ее из виду. Через полчаса заметил, как она вылетела — через те же ворота, что и залетела.
Интересный психологический эффект. На поддон была намотана полипропиленовая лента. Дошел до пресса — взять нож, чтобы обрезать ее. Рука, привыкшая к постоянной работе 500-граммовым молотком, была удивлена разнице в весе. Как только я ощутил рукоять ножа, показалось, что из руки что-то выпало: мозг не понял, куда «ушел» вес молотка.
Вечерник С.С. был с похмелья. Пока работали с ним на прессе, он рассказывал, что думает, не поехать ли опять в Украину, как в 2014-м. Вел пространные разговоры про то, как пуля прямым попаданием пробьет его каску, череп и взорвет мозг. Я осторожно сказал, что оно того не стоит.
Эту неделю работаю до шести (а не до пяти, как другие). Нагрузка стала больше. Устал. Надеюсь, что успею немного почитать стихи из книги «Поэты немецкого литературного кабаре».
12 августа
Очень устал за день и за неделю. Две недели, помимо основной работы — починки сломанных поддонов — ещё и складывал их по 200-300 штук в штабеля.
Голеностопы отдохнули. Сегодня работал без суппортов.
Теперь на пресс будут возить ещё и с сопутки. Это прибавит работы. О. ушёл в отпуск. С понедельника я работаю на прессе с С. две недели. Это будет тяжело. Весь август будет тяжёлым.
Ломаные поддоны на две недели остаются бесхозными. Я заготовил целый короб трёхпалых ног-запчастей, но это мало поможет, скоро, уже через пару дней сломанные поддоны заполонят всё.
Болит спина, пойду делать зарядку. Бегло посмотрел дневники других авторов на «Текстуре». Понимаю, что мой дневник будет скучным и будет не совсем о литературе. Поэтому буду хотя бы размещать тут стихи.
Не успеваю читать уже второй день.
Болят пальцы левой руки, хотя я правша и колочу правой. Раньше просыпался ночью от онемения пальцев. Теперь привык. Хотел затейпировать пальцы, но не нашёл трёхметрового пластыря в сумке. Только обычный (короткий) для заклейки порезов. Использовал его полностью. Заклеил основания безымянного и среднего пальцев. Склеил пальцы друг с другом (слышал, что волейболистам это помогает). Действительно стало чуть легче. Но всё равно весь день морщился от боли.
Вот первое стихотворение, которое сделает дневник хоть немного литературным:
КОРАБЛЬ ТЕСЕЯ
Мы воровали по доске,
Тащили в док корабль Тесеев,
Когда закат, остыв в песке,
Уж умирал, лучи отсеяв.
Худое судно подновив,
Шли спать работники музея,
Чтобы от Аргоса до Фив
Все восхищались им, глазея.
Обман! Но что ни говори,
А нет отбоя от туристов
Поток в Афины от зари
И до зари течёт, неистов.
В то время в нашей мастерской
Он с каждым годом больше собран,
Сколачивали день-деньской
Шпангоуты мы, будто рёбра,
И он, как рыба на обед,
В обратном только лишь порядке:
Сначала был один скелет,
Теперь корабль готов к посадке.
Никто и не подозревал,
Что по частям, в ночи, подспудно
Был подменён наш идеал
Ворами на другое судно!
Героев время не прошло!
Возобновим былую славу!
Нам время возвратить пришло
Принадлежащее по праву.
Со стапелей спускаем мы
Видавший виды остов в воду,
О, трепещите, слуги тьмы,
Насилующие природу!
Мы поплывём сперва на Крит,
Потом проведаем мы Скирос,
Молва досужая твердит,
Что внук там Ликомедов вырос.
Как только берег в тишине
Стал не значительней полоски,
Так разломались в гальюне
От времени гнилые доски.
В трюм тут же хлынула вода,
Сломались мачты, словно хворост,
Он как обычные суда
Тонул, наращивая скорость.
И стало ясно морякам —
И мудрецу и ротозею,
Что мифом хвастать поздно нам,
Как и афинскому музею.
13 августа
Сегодня выходной. Читал немецкую поэзию. Переводы неидеальны, скажем так. Рихард Демель из авторов пока понравился больше всех. Впереди ещё Брехт, которого, конечно, не затмить.
Ходили на почту. Пришла книга Димы Лагутина с подписью. Ели роллы. Мяса сегодня не ел. Чувствую, возможно, из-за этого, некоторую слабость. Видимо, веганом, даже при большом желании, мне не стать. Смотрел фильм. Начали смотреть сериал.
Наверное, надо рассказать, как проходит мой обычный будний день, чтобы читатель представлял, как структурировано основное время моей жизни.
Я встаю в 5 утра. Иду в туалет, умываюсь, чищу зубы. В 5:25-5:30 выхожу оттуда. Делаю зарядку для спины около 15 минут. Потом 3 подхода по 30 повторений на станке для экстензии и два подхода широким хватом на турнике. После этого на часах около 6 часов. Я ем. Чаще всего это курица с гречей или макаронами. Смотрю ютуб: политику, научпоп, новости мма — что попадётся. Маша встаёт чуть позже шести. Я мою голову, делаю причёску, собираю сумку, одеваюсь. В 7:19 выходим из дома. В 7:25 нас забирает рабочий автобус (остановка недалеко от дома). Мы приезжаем на оптовый склад примерно к 8-ми, если в городе не было аварии и кровеносная система движения не отравлена пробками. Маша работает в офисе. Я — работник склада. Официально — грузчик. Раздевалка в подвале, где раньше было советское бомбоубежище на 900 человек. Одетый в рабочую робу, я поднимаюсь по старой лестнице, у которой все ступени разной высоты, на склад.
С 8:00 до 17:00 (а одну неделю (раньше — две) до 18:00) я сколачиваю сломанные поддоны, которые мне везут со всего склада. За день делаю примерно 50-70 штук. Минимум 1000 в месяц.
Мне нравится работа, потому что почти не надо общаться с людьми.
Когда я всё переколачиваю, я иду на пресс — мять тюки из картона и стрейча. Картон мять дольше, а стрейч тяжелей.
В 17:20 (или в 18:20) автобус домой. Дома я мою посуду, ужинаю. Делаю зарядку. Моюсь в душе. После этого иногда остается час на чтение. В 21:00 ложусь спать. В 5:00 я встаю. Кажется, об этом я писал выше.
В выходные я пытаюсь писать стихи.
Вот второе стихотворение, с помощью которого дневник должен стать литературнее:
СКЛАД
Снующие электророхли,
Как тараканы, что пока
Ещё совсем не передохли
От ядовитого мелка.
За ними их стальные церки,
В них назревает синий яд.
И кары, словно водомерки,
Со скрипом по полу скользят.
Хитиновые трупоеды
Выдёргивают по куску.
Логисты и товароведы
Всё время с ними начеку.
Под тридцатиметровой крышей
Брезгливо теплится закат.
Не справится сегодня с грыжей
Больной стагнирующий склад.
Он скалится во тьму сторото
Гримасой злого мертвеца.
Текут в открытые ворота
Мясные мухи без конца.
В пищеварительной системе
Произошёл какой-то сбой.
И вот теперь всё не по схеме,
Хоть раньше шло само собой.
Здесь не поможет и директор,
Хотя он раньше это мог.
И заданный сегодня вектор
Не повернёт куда-то вбок.
Да и поймёт ли кто-то разве
В процессе этом что-нибудь?
Дыра в брюшине свежей язве
Уже проделывает путь.
И околопредсмертный хаос
Не может разум осознать.
Он то воспрянет, трепыхаясь,
А то застынет он опять.
Я до конца его останусь
У первых — мусорных — ворот.
В которые, как в грязный анус,
Всё по кишке складской идёт.
Жуки с начинкой яйцеклада
Не понимают ничего.
Я — мышца в организме склада,
Один из сфинктеров его.
14 августа
Сегодня выходной. Воскресенье. Этот год я бы хотел назвать Годом Крушения Последних Надежд — надежд на то, что моя страна станет нормальным прогрессивным государством. Надежду на то, что моя первая девушка наконец-то нормально извинится за то, что растлила меня, а потом предала и бросила, о чем я не забываю ни на день, и из-за чего вся моя молодость была отравлена и проходила в постоянной черной депрессии. Надежду на то, что хотя бы в литературе я чего-то добьюсь. Мне 35. Это последний год «молодости» в литературе. После 35 «Лицей» уже не выиграешь. Многие дают мне меньше — от 25 до 30. Хотя некоторые люди за 60 вообще записывают в студенты. Однажды на одном литературном вечере ко мне подошел человек лет 45-ти и спросил, где я учусь: в школе или университете. Это приятно. Иногда на меня смотрят молодые девушки. Однако мой биологический возраст — 35.
В литературе меня не знает никто, несмотря на некоторую биографию — список публикаций, участие в форумах. Где-то в 2018 году я совершил скачок — стал писать наконец-то стихи, которые начали меня самого устраивать и даже будоражить. На свой первый форум в Ульяновске в 2019 году я приехал в полной уверенности, что со мной будут носиться как с писаной торбой. На деле Ирина Ермакова, которая вела у меня семинар вместе с Артемом Скворцовым, при знакомстве подошла ко мне и стала долго и пристально всматриваться в бейджик. Бормоча что-то вроде: «Так, а это кто такой?». Я был настолько наивен, что был уверен в том, что она сейчас скажет восторженно: «Тот самый Матросов!? Не может быть!».
В «Лицей» я два раза попадал в лонг. У меня даже нет собственной книжки. Звезды литературы не знают, кто такой Матросов.
Все эти пара тысяч прочитанных романов, сотни рассказов, тысячи стихов, десятки тетрадей, исписанных моим неразборчивым почерком, оказались приятным, но бесполезным, тяжелым и нервным хобби. Я заработал на литературе несколько сотен тысяч рублей. Но больше всего я хотел признания. А его нет. Теперь я стану маргинальной фигурой, которую никто не замечает. Я и раньше ей был, но раньше у меня была надежда.
РАЗРЫВ
Когда умру, порвутся цепи,
И силуэт моей души,
Махая крыльями нелепо,
Взлетит, пронзая этажи.
Душа, похожая не стерха,
Увидит вчуже, без прикрас
Сначала лишь соседа сверху,
Что заливал нас пару раз,
Потом соседей на четвёртом,
Тех, что кричат по выходным,
Пуская в ветре распростёртом
С балкона сигаретный дым.
Потом старик, пацан с собакой,
И гости дома, и свои;
Душа, ослепшая во мраке,
Пробьёт бетонные слои.
Как лезвие сквозь тесто вафель,
Разрезав именинный торт,
Минуя арматуру, кафель,
Она к поверхности плывёт.
Никто её не замечает,
Как и при жизни было с ней.
Я сам лишь раз в призывах чаек
Её узрел в гриппозном сне.
Но девочка, в машинки с братом
Играющая, кротким взглядом
С плывущей верхним этажом
Соприкоснётся, как с ножом.
Она уронит синий «Вольво»,
Осев у вытертой стены,
Уставясь на меня безвольно
Среди внезапной тишины.
Душа не знает, то ли к богу
Лететь ей, то ли в темноту —
Она придумает дорогу,
Из тела выйдя, на лету.
И как двоюродные сёстры
Друг друга чувствуют они…
Но, как булавки, светят остро
Над домом звёздные огни.
Оцепеневший от испуга,
Заплачет бессловесно брат,
Но всё ж изучит тёмный угол,
Взглянув через плечо назад.
И девочка, коснувшись смерти,
Застынет, глядя сквозь года.
А на вопрос «куда ты смотришь?»
Она ответит: «никуда».
15 августа
О. в отпуске. Работали с С. на прессе. Он пил все выходные, ему было тяжело. Лежу, читаю роман Золя.
Весь день прошел в сумасшествии громком. Я все еще каждый день формирую штабеля поддонов.
Из Петера Хилле (Афоризмы):
«В лесу немецкой литературы полно грибов. Не пора ли вырасти дубу». Тоже думаю, что в современной русской поэзии полно грибов (чаще — поганок), а дубов нет. Дмитрий Кузьмин, кажется, где-то говорил, что это признак расцвета — большое количество поэтов. Я думаю, что признак расцвета — большое количество гениальных поэтов. Числом, скажем, 10. Последним гениальным поэтом был Алексей Цветков (Кушнер и Чухонцев не в счет). Желудей я тоже не вижу.
Большинство современных поэтических сборников похожи на кастрюлю со слипшимися пельменями — все стихотворения можно поделить на 3-4 типа (слипшихся кучки), внутри каждого типа стихи очень однородны и однообразны. Авторам таких сборников стоило бы оставить от своей книги эти самые 3-4 стихотворения — лучших в своём типе, но тогда зачем издавать книгу? Остальные стихи идут прицепом. Исключения единичны.
Мой перевод из Гейма:
ГОЛОД
Забравшись в пса, он разрывает пасть
И достаёт язык его наружу,
Пёс крутится в пыли, обезоружен
Пред тем, кто жизнь его пришёл украсть.
Раскрывшись наподобие ворот,
Клокочет глотка, и стальное пламя
Невидимыми для него руками
Смерть злобно заливает в пищевод.
Идя, сквозь дым, он чует смертный холод,
Во взгляде пляшет тёмных бликов рвань.
Под солнцем, что своих детей не холит
Он вот уже сейчас шагнёт за грань,
Над ним занёс зловеще тяжкий молот
Железный ужас, стиснувший гортань.
DER HUNGER
Er fuhr in einen Hund, dem groß er sperrt
Das rote Maul. Die blaue Zunge wirft
Sich lang heraus. Er wälzt im Staub. Er schlürft
Verwelktes Gras, das er dem Sand entzerrt.
Sein leerer Schlund ist wie ein großes Tor,
Drin Feuer sickert, langsam, tropfenweis,
Das ihm den Bauch verbrennt. Dann wäscht mit Eis
Ihm eine Hand das heiße Speiserohr.
Er wankt durch Dampf. Die Sonne ist ein Fleck,
Ein rotes Ofentor. Ein grüner Halbmond führt
Vor seinen Augen Tänze. Er ist weg.
Ein schwarzes Loch gähnt, draus die Kälte stiert.
Er fällt hinab, und fühlt noch, wie der Schreck
Mit Eisenfäusten seine Gurgel schnürt.
16 августа
Мост через Волгу недавно отремонтировали. На каждом стыке подбрасывает. Если не как на лежачем полицейском, то как на сыне лежачего полицейского.
На проспекте много ромашек. Их множество выглядит, как лилипутская глазунья для великана.
Интересно наблюдать за трансформацией своего тела. Мышцы мои становятся больше, связки окрепли. Я стал выносливее, несмотря на сколиоз второй степени. Я ем курицу, овощи и гречу — по большей части. По выходным — желатин с сиропом шиповника или вишни и бананами. Колол витамин B. Пару раз пропивал курс Витрума.
Работа сопряжена с постоянной болью. Боли так много, что о половине ее просто забываешь: раздеваешься дома и видишь 2-3 новых синяка или царапины, и даже не помнишь, когда и как они появились. То кубик упадет на ногу, то кривой гвоздь схватит за рукав, то вопьется заноза, то зазудит в спине; то прищемит, то зажмет, то придавит, то уколет.
Интересно наблюдать и за деградацией духа. Весь день думаешь только о работе, еде и сексе. Иногда я кажусь себе главным персонажем мультфильма «More». Я стал на порядок меньше писать и читать.
17 августа
Вся интеллектуальная разница между начальством и обычными рабочими в том, что одни и те же деревянные штуковины для размещения товара первые называют паллетами, а последние поддонами.
Я — атеист. Среди людей, пишущих стихи, явление редкое. Что само по себе не ценность. Но в поэзии того же, например, Цветкова именно это меня привлекает: великая поэтическая критика магического мышления. Вообще Цветков — это гибрид раннего Заболоцкого и зрелого Лема, помноженный на глубочайшие знания в области философии.
Дмитрий Быков говорит, что атеисты — это люди с недостаточно развитым воображением: они просто не могут вообразить существования Бога. Дмитрий Львович, я могу, просто гипотеза существования Бога не кажется мне убедительной.
Еще один миф: атеисты морально плохие люди. Мне кажется, что это не так. Атеисты, по моему мнению, даже отличаются от верующих в плане морали в лучшую сторону. Верующие уповают на суд Божий. Все мерзавцы получат свое после смерти, а хорошие люди будут вознаграждены. Атеисты понимают, что суд нужно вершить здесь и сейчас, а не снимать с себя ответственность.
Мне важно, какой след после себя оставлю. Люди ищут бессмертия в религии или в продолжении рода. Я — в искусстве. Рожать детей мне кажется чуть ли не безнравственным. Произвести на свет человека — это добровольно и сознательно создать разумное существо, которое большую часть жизни будет страдать и умрет со стопроцентной вероятностью. И все это делается ради иллюзии бессмертия, для развлечения или — того хуже — просто потому, что так принято.
Хочу, чтобы на моем надгробном камне не было религиозных символов.
Поставьте на моих похоронах песню группы «Телевизор» — «Случайно».
18 августа
Сегодня на склад залетела птица.
Утром нам подвезли две больших коробки, полных календарями на этот год. Среди прочих был календарь с натюрмортами художников фламандской школы — я повесил его на своем рабочем месте. Календарь так вдохновил меня, что я написал стихотворение. Писал урывками — на обеденном перерыве и во время перекуров.
Удивительно, какая мелочь может вдохновить. Раньше меня вдохновляли хорошие чужие стихи. Теперь это и живопись, и кино, и музыка, и, например, комментарий с ютуба.
Наблюдение: если хорошие чужие стихи вдохновляют, то от плохих не хочется жить.
Одна женщина на работе несколько раз в разные дни кивала мне — здоровалась. Я в конце рабочего дня шел, погруженный в свои мысли, и не успевал кивнуть в ответ. И вот вчера я настроился на то, что теперь-то я обязательно кивну, и мы начнем здороваться постоянно. Иду и смотрю ей в глаза, а она только смущенно отвела взгляд — устала от моего «безразличия». Я расстроился. Ненавижу такие неловкие моменты. Теперь мы не будем здороваться, и она будет думать, что я — высокомерный мудак. И даже если она не будет так думать, то я буду думать, что она так думает…
Мне 35. Есть два варианта. Первый: я плохой поэт. Второй: меня проглядели.
19 августа
Сегодня приезжал втулщик.
Кипы мы делаем так. Со всего склада нам свозят картон и стретч-пленку. Мы берем картон (или стретч — всегда отдельно) и закладываем в пресс. Потом, когда весь пресс забит, опускаем его и поднимаем. Накладываем еще и снова жмем рычаг. У рычага стоит один человек, второй обычно распределяет привезенные поддоны, стретч, картон и мусор. Когда уровень картона или пленки в прессе соответствует определенной отметке, мы сжимаем спрессованную массу, останавливаем мотор и отрезаем два куска полипропиленовой ленты от бобины. На тюк с картоном отрезаем два куска каждый длиной в сажень и аршин. На тюк со стретчем — в два аршина. После этого С. сует ленту в туннели внизу станка — под прессованной массой. В это время я нахожусь по ту сторону пресса и прочищаю коротким ломиком верхние туннели. Беру пропущенную ко мне ленту и засовываю в верхние туннели — над прессованной массой. С. со своей стороны берет концы ленты и завязывает ее тройным узлом. Таким образом получается тюк. После этого я надеваю цепь на штырь, эта цепь поднимает тюк из станка при включении механизма. Мы достаем тюк. Кладем (обычно ложим) на весы, записываем маркером вес до десятых. Обычно вес колеблется от 30 до 45 кг. Потом откатываем тюк и ставим в ряд с точно такими же тюками. За смену делается от 10 до 25 тюков. Каждый день приезжает машина, в которую мы грузим эти тюки в три ряда в два этажа.
После смены нас забирают рабочие автобусы. Люди толпятся на старте в ожидании их. Когда автобусы подъезжают, все скопом ломятся в двери, работая локтями, смеясь и ругаясь: сидячих мест для всех нет. Сначала это было унизительно. Потом забавно. Теперь я просто привык. «Человек привыкает ко всему, ко всему».
Моё стихотворение для литературизации дня:
ДАМА
Красивая дама из цирка уродов
Зачем же зовёт тебя конферансье?
Как лошади, сбросившей бремя поводьев,
Почто тебе так улюлюкают все?
Не может ли быть тут какой-то ошибки?
Ты прячешь кривую защитной улыбки
Под носом изящным, как птичку в гнезде,
В сбегающей к бюсту густой бороде.
С кровавым лицом в марганцованных марлях
До этого тешил цветную толпу
За дюжину су надоедливый карлик,
Его бил силач двухметровый по лбу.
А двух в одном теле спрессованных женщин
Вот этот богач, перспективой уменьшен,
Уже заказал. Он барон из Блуа,
Он будет их трахать, натужно блюя.
Хозяин — он беспрецедентная сволочь:
Он может за нужную сумму экю
Работникам цирка в глаза брызнуть щелочь,
Из них порубить на пикник барбекю!
И им неизвестно на что надоумив
Его уже завтра толпа толстосумов
Решит их судьбу за один краткий миг.
Лишь денежный звон слышит этот старик.
А после тебя будут женщины-змеи,
И с острым кинжалом чернявый факир.
И глаз разомкнуть ассистентка не смея,
Распятая, в свой погружается мир.
Кинжалы втыкаются возле подмышки
Красивой, накрашенной броско глупышки.
Один завибрировал вон под стопой,
Сливаясь с горланящей что-то толпой.
Тебя окружает сторотая похоть
И двухсотоглазая — жаждет взглянуть
За ткань, что почти что никак, но легко хоть
Скрывает твою необъятную грудь.
Бежит набухание членов по цирку,
Выводят уже онаниста за шкирку,
Который своё напряженье спустил,
Едва ль не забрызгав зелёный настил.
Я прячусь у цирка в отхожую яму,
Чтоб пить как нектар золотую мочу.
Твой зад — он на зависть и гиппопотаму,
Под мощной струёй я блаженно мычу.
Я ждать тебя в яме на сутки останусь
И вот надо мною пульсирует анус,
Подобен мерцанию чёрной звезды,
А рядом — моллюск вожделенной п***ы.
Красивая дама, хочу с тобой вместе
Остаться сам-друг на ничейной земле,
Уехать из Франции прочь лье за двести,
За триста, четыреста, тысячу лье.
Но вот, подчиняясь безумству приказов
Хозяина, сняв перед ложем бельё,
И взбитыми сливками бороду смазав,
Ты бреешь кинжалом факира её!
20 августа
Сегодня ночевал у брата. С утра вспоминаю основы техники чистки зубов указательным пальцем.
У Федора Сваровского инфаркт. Хотел сделать репост этой новости в «Лицах необщего выражения», но теперь для управления группами 10к+ во ВКонтакте нужна двухфакторная авторизация. Мне ее не подключить, потому что в нашей 5-этажке, в трех остановках от центра города, аномально плохая сотовая связь. СМСка с кодом не приходит за 2 минуты. Она приходит через двое суток.
Сваровский — одно из ярчайших явлений поэзии XXI века. Кажется, его плохо поняли. Все как в стихотворении Семена Липкина «Комбинат глухонемых». Ведущий передачи «Вслух» однажды сказал Сваровскому, что тот пишет верлибры, чему Федор был удивлен. Налицо полнейшая глухота к поэзии Сваровского с этим его странным разносложным акцентным стихом, с авторскими синтагмами и «прячущейся» классической рифмой, которая то ныряет вглубь строки, то выныривает, обманывая ожидания. Возможно, из-за этой глухоты публики Федор перестал париться и перешел на верлибры, став «серым» поэтом. Поэтом «как все».
Не очень люблю верлибры. Для меня поэт — эквилибрист, который должен доказывать сложностью своей стихотворной техники свое иерархическое положение. Если поэт не может написать пятистопным ямбом сонет с классически точной рифмой и вменяемым содержанием — хотя бы о любви к березкам — это для меня, как правило, не поэт. Если художник не может нарисовать лошадку в академическом стиле, то это не художник.
В школе я был сильно влюблен. Отучившись девять лет в деревне, где я родился, я переехал на два года к бабушке в Нерехту — учиться 10 и 11 классы.
В 11 классе я влюбился в девочку из девятого. Ее класс был удивительным. Он весь состоял из самых красивых девочек школы. Моя любовь была самой красивой из них. Подходить к ней я не осмеливался. Она узнала о моих чувствах (не вспомню, как). Сначала презрительно косилась, проходя мимо. Шло время, оба наших класса, как сейчас говорят, «шиперили нас». Возможно, из-за этого внешнего давления она поверила, что мы будем прикольной парой. И влюбилась в меня. Тем не менее я к ней так и не подошел. Мы просто ходили мимо друг друга, изливали свои чувства друзьям, смотрели влюбленно и вздыхали. Все вокруг говорили о нас и, в общем, я был счастлив. После моего поступления в университет я еще два года по выходным приезжал в Нерехту из Костромы и заходил в родную гимназию. Мы продолжали пялиться друг на друга. На дверях школы еще долго было нацарапано сердечко с надписью «С.+ Костя = Любовь». Через несколько лет деревянные двери сменили на железные.
Расскажу об этой любви то, что, кажется, не рассказывал никому. Одно время у бабушки жилось совсем плохо: дом был запущен, потому что бабушка была старая, а дед совсем слег и не вставал с кровати, повсюду царили тараканы и грязь. Есть было нечего. В этот период я ездил в деревню каждый день после уроков, а утром ехал в школу. Из-за расписания автобусов на первый урок я неизменно опаздывал и не хотел приходить на середину урока, поэтому прогуливал его. Я подходил к расписанию, смотрел, в каком кабинете находится 9 «Б» класс и шел туда. Я заглядывал в замочную скважину и взглядом отыскивал С. Я видел ее в профиль. Она была очень красивой. Когда склонялась над партой, чтобы сделать запись в тетрадь, ее прекрасные кудряшки закрывали лицо. Потом она вскидывала голову, и я снова видел ее бесконечную красоту. В этом не было ничего сексуального, я был влюблен чисто платонически и наслаждался ей, как произведением искусства. В эти моменты я был абсолютно счастлив, незримым Ангелом-хранителем, паря над ней, ничего в эти минуты обо мне не знающей. Я наслаждался своей чистой любовью, бескорыстной, ничего не требуя взамен. Даже сейчас я ощущаю, как тот уголек высокой романтической любви разгорается во мне. И я частично чувствую то счастье, которым когда-то был полон. Где теперь С.? Что с ней? Ни в каких соц.сетях я ее не нашел. Может быть, я выдумал ее.
Встречался с друзьями-поэтами. Мы собираемся уже несколько лет примерно раз в месяц. Читаем друг другу свои стихи. Нас мало, нас четверо. Кроме меня, это Владимир Зайцев, Мария Лоханина и Алина Кузнецова.
Вот стихи Вовы:
ШЕСТЕРЁНКА
Лежит без сна рабочий человек:
гудят его натруженные руки.
Хоть не в цеху, но те же давят звуки,
в глазах — болванок бесконечен бег.
Горит его землистое лицо,
к его мольбам начальство неба глухо.
В тяжёлой голове резвится муха,
в затылок бьётся фрезерным резцом.
То сядет на постели человек,
глотнёт чифирь из выщербленной кружки,
то кинется в бессилие подушки
и в ночь глядит из-под прикрытых век.
К рассвету всё же слипнутся глаза,
зацепятся ресницы друг за друга.
…Но выпорхнет из порванного круга
пружины беспокойной стрекоза!
И, зубьями железными звеня,
сквозь скользкую клокочущую глотку,
зубов гнилых кривую загородку,
пролезет тараканом шестерня.
Покатится победно по земле —
пунктирные следы как на чеканке.
Рабочего холодные останки
стекут с матраца выцветшим желе.
А звёзды просверкают с высоты:
«Куда же убегаешь ты, сестрица?»
«Смотреть, как туча над рекой родится», —
ответит шестерёнка, — тры-
ты-
…ты».
ИЗЖОГА
Кровавый словно помидор
во мне лежит еды бугор.
Трясусь в автобусе и жду,
когда кишки возьмут еду.
И строю глазки тут и там
надутым дамским головам,
они, безмолвные, торчат
капустными шарами в ряд.
И мнится мне, что неспроста
к кресту прибита красота.
И мнится мне, что красотой
спасённым может быть любой.
Я в восхищении, я — свят.
Но пассажиры сквозь глядят
и не одёрнут: «Что хоть ты»…
Метеоритом с высоты,
наместником слепого бога
в желудок падает изжога!
Вот стихи Маши:
* * *
я носила мёртвого ребёнка.
отнимала сырые гребёнки
у папоротника в лесу.
мне засу-
шенная полынь говорила,
что варила
смерть на её лугу
жалобно-зелье для тех, кто погу-
блен был ей ненароком.
на лугу том я плакала, сбоку
ложился кипрей —
выл как зверь,
горевала лапчатка,
зверобойка дырявою лапкой
обнимал мой живот,
и под свод
моей потной ладони
прятался донник.
а потом на летучей машине
я неслась, засыпала в палате,
а в зелёном во поле мне сына —
берегли, в лопуховые латы
наряжали.
покидыш мой, жаля,
долог путь муравьиной тропой —
я тебя не найду, я с тобой,
засыпая и плача, с тобой…
но наутро мне память сомкнёт
и пелёнки тебе переткёт
наша долгая страшная мать,
ты живой — только ей, мне же май-
ским завтрашним утром стоять,
теребить поседевшую прядь…
— очень жаль, но мы не смогли спасти вашего сына.
(с)отворение тела
1.
когда мы были недалеко до бога
без начинки как леденцы за щекою
со щёлками для языка
не расщёлкивались на я и не-я
калякали на своём
незначном —
нам были в саду качели
лазелки салки игра в молчанку
да и нет не говорите
черный белый не берите
моей сестре Рите
скормили бутылку гною
и она себя вспомнила Ноем
она — немая.
ой
что с тобой?
влюблена в сетчатку
глаза твоего
в морщинку века
я помню в тебе человека
повыше построже
с другой кожей.
шишки шишки
я на передышке
у меня одышка
у меня в глазу катаракта
у меня рак та-
кой что кожа полопалась
у меня в глазах кружочки
я в ваши дочки-
матери не играю.
недалеко от рая
игра большая
каравай каравай каравай
кого хочешь себе выбирай
и приводил нам бог лисят и волчков медвежат-нагвалей / чтобы слышать как мы их назвали / наводил на нас крепкие сны / брал рёбра наши / раздувал лёгкие / простукивал сердечки / растаптывал ножки / разнашивал ручки / но мы не спали / всё видели далеко глядели / все подшитые жизни гудели / у нас под кожей / в нас вложен / был бога кусочек / под самый височек / бился как жилка / жил как мы / как мы- / чал в нас бог / а мы вставали
недалеко от рая
мы вымирали
в больших людей
сделанных с головами
с крепкими позвоночными стволами
с запасами клеток для долгого тела
и божья любовь потела
у нас на висках
Вот стихи Алины:
* * *
И пока падал тихий рассеянный снег,
я пыталась справляться с дрожанием век.
Лишь косая метель закружила едва,
меня всю облепили чужие слова,
и, запутавшись в белой колючей парше,
жгли мне щёки пунктиром позорных клише.
Так и шла я, влекомая силой воды,
на снегу оставляя чужие следы.
ЛЕГЕНДА СОННОГО ОЗЕРА
«…В твоих тёмных глазах отраженья огня.
Слушай, девочка, сказку, гляди на меня.
…В хищной пасти скалы как стальная блесна
это странное озеро — озеро сна…
Берег — словно цепляющий небо плавник,
здесь годами не слышен ни щебет, ни рык.
Можжевельник зелёным стоит круглый год,
несъедобных плодов терпкий сок бережёт.
Листопадов и вёсен не знает гранит.
В глубине, где разлом тектонических плит,
рыба-время с приманкой завязла на дне,
зачарованно годы застыли над ней,
от вулканов со дна поднимается чад,
и смыкаются воды и в небо глядят…
Как он выжил там, бросивший вызов судьбе,
тщетно ищущий встречи с подобным себе?
Кто он: рыцарь чистилищ, библейский ли зверь,
проводник или бес? Может, в прошлое дверь
не находит никак, неуклюжий, большой,
телом — ящер и странник бессонной душой?
Отшумела эпоха реликтовых кущ,
соплеменников род, говорлив и могуч,
высох в мел, растворился в пыли эстакад,
здесь венцы эволюций победу трубят.
Но всплывает он вдруг из летейских пучин,
чей-то призрачный бог, чей-то проклятый сын.
Он приходит опять и выносит в зубах
двадцать тысяч веков как закопанный страх…»
Тёплый шёпот прошёл по уснувшей реке,
и девчонка заснула на рюкзаке.
Только там над водою, где лунный просвет,
прояснился лох-несский почти силуэт.
21 августа
Пропустят ли этот материал, если я буду говорить о политике? Может быть, оставить свою позицию при себе?
Усман — один из сильнейших бойцов ММА — сегодня проиграл нокаутом.
Танцы. Скоро новый сезон. Мы с Машей пока не пропустили ни одного выпуска. Интересно наблюдать за искусством, которое не имеет с поэзией вообще ничего общего.
Инстаграм. Все, что мне в нем нужно, это живопись и прелести красавиц. Это желание умрёт вместе со мной, как говорил Курт Воннегут.
Наверное, сегодня пойду на встречу с подругой юности. Она работает фотографом и давно уехала в Европу на ПМЖ. Приехала в Кострому на неделю.
И еще: сегодня, возможно, снова играем в теннис, давно не играл, но на прошлой неделе за два часа проиграл только две партии.
Дурацкое чувство — немотивированное чувство общности с малознакомыми людьми. Недавно ехал на рабочем автобусе на смену, стоял у лобового стекла, поэтому видел всю дорогу. Заметил, что впереди едут еще три наших автобуса. Тут и возникло это дурацкое чувство. Я не подумал словами, а именно почувствовал что-то типа: «Наши автобусы на этой трассе самые крутые».
Иногда смотрим вместе с Машей сериалы, но все реже. Наши вкусы все больше расходятся. Мне нужно познание мира, а ей — покой.
На меня забрался кот. Извините за неровный почерк (Константин Матросов писал дневник от руки. — Прим. ред.).
Автомобили, машинки я никогда не любил. Тем не менее тренируюсь — готовлюсь к турниру по гоночной игре в денди.
Хорошо, что плохо,
Если Бога нет ©
Полностью согласен с автором.
У меня есть стойкое чувство отвращения к миру. Но и стойкое чувство интереса к нему. «Я с миром пребывал в любовной ссоре», — мог бы я повторить за Фростом.
Йодом намазал руку — поцарапала кошка вчера на лит. объединении у Маши Лоханиной. Почему-то породистые кошки часто агрессивны. Ну и зачем тогда они нужны? Ведь кошки для людей — мусорные баки для лишней нежности.
ИКРА
Украдены фемидовы весы.
И, спрятав имя, лица и погоны,
Солдаты держат по ветру носы
В предчувствии побоев и погони.
СМИ оплодотворённою икрой,
Отряхиваемой с царёвых пальцев
Их шлемы над растресканной корой,
Доставшейся им от неандертальцев.
Они способны только избивать —
Спустившиеся до другого вида,
И плачет днесь ослепшая их мать —
Оставшаяся лишь с мечом Фемида.
Как щупальце их строй идёт в толпу,
Хватают жертв ослизлые присоски,
И радула размелет всех в щепу
Во время неизбежной переноски.
Так пишется история. Чернил
Достаточно у чёрных каракатиц,
И уплывает с улиц, будто Нил
При засухе, народ, трусливо пятясь.
Из вен страны течёт наружу нефть,
И присосались там и сям к глубинам,
Как шприцы, колокольни: каждый неф
Наполнен древним их гемоглобином.
Как в прорубь, люди смотрят в монитор,
Наушники на горле, как ошейник,
И наблюдают за борьбой в упор,
Скучая, посетители в кофейнях.
В аквариумах северных широт
Протест организован пескарями,
Что бессловесно открывают рот,
Касаясь щук блестящими краями.
Но меж мирами смежными заслон
Нетвёрд: возможно, в том, другом, мы — дома.
На спинах надпись белая «Омон»
В витринах отражается как «Homo».
22 августа
Стал замечать, что я перестал жалеть плохих людей, даже если они умерли. Раньше жалел всех, теперь этих не жалко.
До сих пор удивляет смерть. Особенно смерть великих или смерть хитрожопых. Когда умер Брэдбери, я ощутил горькую несправедливость — такие не должны умирать никогда (в некотором смысле, они и не умирают). Удивила смерть Евтушенко. Я думал, что и тут он как-нибудь да выкрутится.
Лет 10 назад казалось, что люди, зарегистрированные в ВК, не умирают никогда. Ну не могут же люди, которые постят такую ерунду, а, следовательно, так бездарно транжирят свое время, умереть! Они что-то поняли и обрели вечную жизнь, именно поэтому и не торопятся никуда.
Вчера встречался со школьной подругой. Не виделись много лет. Она практически не изменилась. Мы учились с ней в параллельных 10-м и 11-м классах. А потом на смежных факультетах. Вчера мы гуляли около университета и по набережной. Там ничего не изменилось. Было ощущение, что мы просто вышли с пар и пошли вдоль реки, болтая обо всем подряд: музыке, литературе, живописи, сексе, политике. Подарил ей последний авторский экземпляр «Вора» Георга Гейма в моем и Антона Черного переводе.
23 августа
Болит спина. Видимо, опять нужно колоть витамин B.
24 августа
Живопись и поэзия. Стихи Гейма похожи на картины Бекшински. Рождественского — на Афремова. Фроста — на Эндрю Уайета. Так я вижу.
25 августа
Четыре раза подряд я в шорт-листе Волошинского.
Переводы. Недавно сделал перевод из Лихтенштейна.
ЗИМА
С моста сердито тявкает собака
На небо, что приплюснуло дома,
Как серый камень. Смоляной верёвкой
Река мертвецки спит среди снегов.
Три дерева, как чёрных три огня
Стоят на горизонте. Как ножи,
Они вонзаются в холодный воздух,
Где, как обрывок, птицы силуэт.
Свечами похоронными с окраин
Стекают фонари. Редеет люд
И растворяется, и тонет в белом
Болоте, затопившем всё вокруг.
Я делал по немецкому экспрессионизму лекцию. У меня несколько сотен переводов с немецкого (90% это Георг Гейм). При этом я считаю себя посредственным любителем. Зачем же тогда мне переводы? Переводы дают мне возможность испытывать радость творчества, когда собственные стихи не пишутся. Они обогащают мою поэтику и помогают оттачивать технику. У меня 4 переведённых сборника. Их никогда и никто не издаст. Это моё личное, субъективное богатство; валюта, которая в ходу только в моей душе.
Ганс Эренбаум-Дегеле
* * *
На грудь мою сел красный мотылёк,
Ключом скрипичным прилетев с опушки,
И я, рукой накрыв его, прилёг,
Устало слушая, как воют пушки.
Всем телом бьётся он в мою ладонь,
Над нами день развёрнут жаркой бойней,
Но яркий несмолкающий огонь
Для нас теперь всё тише и спокойней.
Мне вспомнилось: в постельное бельё
Меня мать пеленала, будто в саван,
Я болен был, и день тот стародавен,
Как сказка. А в лесу лишь ветра скрип,
Во тьме могильный крест к холму прилип…
Сбылось теперь предчувствие её.
Эрнст Бальке
САМОУБИЙСТВО
К груди прилипла глянцевая жаба.
Покойницы лиловые глаза
Глядят туда, где догорает слабо
Заря средь туч, карминово-сиза.
Меж пальцев чашечка речной нимфеи,
И водоросли жёлтые за ней
Сплетясь с причёской, посреди зыбей
Змеятся, всполохами пламенея.
Уста, раскрыты мышечным бессильем,
Вокруг зубов горят, как лазурит.
На лбу белёсом линия лежит
Кровавая, оставленная килем.
Икра — из чистого обсидиана
Прыщавой жабы тесное колье —
Сомкнулась на недвижимой гортани,
И бусами отдельными в белье.
На небе затаились, как собаки,
Фабричных труб вонючие дымы,
И пароход сигналит в дождь во мраке,
Закинув хвост за линию кормы.
При жизни мёртвая была любима,
И с палубы просторно пароход,
Что постепенно проплывает мимо,
Счастливой песней женщины поёт.
Поплёвывают сверху пассажиры,
Пока её вбирает пустота —
Врата ведущие к изнанке мира —
Опоры плесневелые моста.
Георг Гейм
СТИКС
I
Седое небо без единой птицы,
И стелется туман во все концы,
И сквозь него горящие глазницы —
Во тьме костьми скрежещут мертвецы.
Здесь Флегетон раскинулся широко,
Ревя, как сотни тысяч Ниагар.
Доносит крики бешеный сирокко
И лава застывает, как нагар.
Тела плывут в оранжевом потоке
И жар раскалывает без труда
Их с хрустом, за белёсой поволокой,
Так, будто бы он колет глыбы льда.
Они плывут в потоке друг на друге,
Заполнив воплем яростным простор,
Всё время к небу вскидывая руки,
Сливаясь голосами в адский хор.
На старика залезла, расщеперив
Бесстыдно ноги, женщина и вот
В дрожащем пепле, как в метели перьев,
Ватага мёртвых в похоти орёт
Безумно, непрерывно, оголтело…
Громадный негр несёт в больших руках
Любовной страсти жаждущее тело,
Которому неведом стыд и страх.
Толпа следит сластолюбивым взглядом
Как пара тонет в скрученном огне
И ад шумит далёким камнепадом,
И стало жарче грешникам вдвойне.
26 августа
На втором курсе я начал встречаться с пятикурсницей. Мне было 20, ей 24. Это была история похожая на любовную историю из романа «Воскресенье». Я был в роли Масловой, она — в роли Нехлюдова, с той лишь разницей, что она не раскаялась. Для удобства буду называть её здесь Нехлюдовой.
На самом деле довольно трудно об этом писать по двум причинам: 1. Мне до сих пор больно. 2. Я так много раз расковыривал этот гнойник, что гноя из него уже много не вытечет.
Я был наивным и романтичным. Секс для меня был чем-то грязным и не достойным высоких чувств «настоящей» любви. Поэтому я искал себе соответствующую девушку: «невинную», без опыта коитуса.
И вот мы начали встречаться с Нехлюдовой. Она, конечно же, прекрасно понимая кто я и что я, соврала мне о том, что у неё до меня был только один парень и то — по большой любви. Я поверил ей.
Я сильно страдал. Резал вены. Похудел, сильно заболел, пил психотропы. Несколько раз зимой на улице по пути из университета или в магазин я ложился на снег, желая только одного — умереть, замёрзнуть на месте. Я плакал по ночам. Приходил домой и ложился, рыдая, в постель, не раздеваясь. Именно об этом состоянии невыносимого несчастья писал Бродский:
Я падал, не расстегиваясь, на
постель свою. И ежели я ночью
отыскивал звезду на потолке,
она, согласно правилам сгоранья,
сбегала на подушку по щеке
быстрей, чем я загадывал желанье.
Мы разошлись спустя 10 месяцев отношений. Она нашла себе кучу оправданий и сейчас у неё всё хорошо — очередное доказательство того, что совесть — очень слабое и пластичное человеческое качество.
Я прожил всю свою молодость в чернейшей депрессии, её — молодость — вырезали из моей жизни на монтаже. Это было постоянной борьбой с желанием самоубийства.
Всё это случилось в 2007 году и боль не прошла до сих пор. Я думаю, это останется со мной навсегда. Со стороны многие думают, что это боль от утраченной любви, но на самом деле это горечь от того, что я истратил все ресурсы души на образ, придуманный человеком, который никогда этому образу не соответствовал, образ человека, которого никогда не было.
Однажды мне приснилось, что у Нехлюдовой есть младшая сестра. Она такая же в точности, только никогда не изменяла мне и не обманывала меня. Я даже запомнил, что она была младше своей старшей сестры на два года.
БРАК
Вот первая любовь. Когда-то с ней
Совместно жили на одной из улиц,
Что убегала к Волге, поперёк
Встававшей вдруг, блестящей, как Дисней.
Мы вскоре с нею, кстати, разминулись:
Я этих отношений не сберёг.
Она тогда работала, а я
Учился, где-то раз всего в неделю
Занятья посещая. Был влюблён.
В огне забредшего из центра фонаря
Мы видели как рубище надел и
Трясётся в нём замёрзший ночью клён.
Мы начали встречаться в месяц май,
Когда ещё мы числились в общаге,
Она сдала в то лето на диплом.
Я с алкоголя перешёл на чай.
Сквозь водостоки баррелями влаги
Цедил дождь город ненасытным ртом.
Читали вместе прозу и стихи.
Я лифчик, как наушники радиста,
Дурачась с нею, к уху примерял.
Но позывные от судьбы тихи:
Никто у нашей пары не родится,
Да и пароли штаб наш потерял.
Пока я был на празднике в селе,
Она е***сь с придурковатым парнем,
Живущим где-то выше этажом
Наверно, будучи навеселе.
Узнав через полгода это, в паре
С ней состоя, я просто поражён
Был этим обстоятельством. Увы
Таблетки и порезанные вены
Желанной смерти не смогли мне дать.
Из мучимой мигренью головы
До сей поры не выйдет та измена.
Не раздеваясь, падал я в кровать.
Я завсегдатаем прокуренных пивных
На месяц стал, к столу приклеен скотчем
За капающее из глаз лицо.
Но не нашёл наркоза я ни в них,
Ни в родственниках, и, от боли скорчен,
Я засыпал, как спит на дне кольцо.
Теперь её я вижу иногда
Один раз из автобуса, два — в центре.
Ей неприятно общество моё.
Она любитель ездить в города.
По воскресеньям посещает церкви
И, может быть, господь хранит её.
Рыдает осень. Хладный Аквилон
Во тьму уносит ржавую листву от
Ветвей, усиливая тем печаль.
Набит промокшим хламом небосклон.
Наверняка Его не существует.
И этого, пусть и немного, жаль.
ТУПИК
1
Ты после предательства ходишь работать,
Купила квартиру, встречаешь друзей,
А я — силуэт на потрёпанном фото —
В две тыщи седьмой сдан, как в старый музей.
Я там десять лет как брожу по общаге.
Трепещут портьерные белые флаги,
И мне до сих пор там тебя не найти:
Все комнаты на этаже — саркофаги.
2
Я умер, мне больше не выйти отсюда,
Не выискать в миг настоящий пути.
Часы остановлены, время как будто
Устало в них белкой по кругу брести.
Стареющий месяц весёлым Пакманом
Фонарные точки с обжорством кайманным
Глотая, съедает весь свет до зари.
И мир заражён, как гангреной, обманом.
3
Я знаю: ты где-то там ходишь снаружи!
Секретную дверь в этот мир отвори!
Мы будем гулять по расплавленным лужам,
Нас будут поить молоком фонари.
Лишь ты меня сможешь, застрявшего в прошлом,
В «сейчас» переправить без видимых пошлин,
Но ты безразличьем и ленью щедра,
А я не являюсь достаточно дошлым.
4
Здесь в девять включает вахтёрша свой телек,
И завтра включала и включит вчера,
Соседка в силках непослушных бретелек
Ночнушки на кухне готовит с утра.
Сейчас откажусь я от партии шахмат,
Опять коридор дымом вязаным пахнет,
А после — в пять вечера — Месси забьёт
Такое, что все этажи дружно ахнут.
5
Здесь всё предсказуемо, всё на репите,
Застыл на стоп-кадре вчерашний компот,
Который, пожалуй, и всё общежитье,
Раззявивши пасти, вовек не допьёт,
Ведь завтра его ожидает респаун.
Я громко реву, как обиженный даун,
Уткнувшись в подушку разбитым лицом,
И жду новый день, жду момента, когда он
6
Настанет уже наконец-то, но втуне.
Покончить с собой бы — и дело с концом.
И вот, отражаясь в потёртой латуни,
На кухне ночной канцелярским резцом
Вскрываю я вены на тонком запястье,
Но завтра они заживут в одночасье,
И вновь, хохоча, как поехавший псих,
Я буду кромсать своё тело на части.
7
Пытался хитрить — подавать тебе знаки,
Но что тебе — столь равнодушной — до них?
Тебя врачевал циферблат — лучший знахарь —
Лечил без обеда и без выходных.
А мне этот врач здесь — увы — недоступен,
Он воду толчёт тремя стрелками в ступе,
И, кажется, он обо мне позабыл
Совсем — отщепенце, Пьеро, полутрупе.
∞
Я буду бросать каждый вечер бутылки,
С письмом в Ахерон под окном, что есть сил,
Надеюсь, минуют они все развилки
И их ни сомы не поглотят, ни ил.
Я смерть попрошу в них у доброго бога.
Казалось бы, это не так уж и много,
Но он равнодушно следит, ротозей,
Как страшно мне тут, как мне тут одиноко.
27 августа
Тигру мы взяли с рук. Он был маленьким подвальным котенком. В первую же ночь я чуть не задавил его — он прижимался к моему теплому боку, чтобы согреться. Я постоянно вздрагивал, когда поворачивался, и просыпался, бережно отодвигая его от своей огромной туши. Через пару недель он сильно заболел. Его рвало, он ничего не мог есть. Свозили к ветеринару: оказалось, вирус. Кололи ему витамины, ставили капельницы. Потратились на несколько тысяч. Он вырос очень умным и интеллигентным котом. Некоторое время мы брали подвальных котят на передержку. Он играл с ними, вылизывал, давал «сиську», в общем, был их ласковой мамочкой. Сейчас он спит рядом, то есть находится в типичном состоянии кота. У меня есть про него стихи.
КОНСЕРВЫ
Когда три дня, почти не просыхая,
Дождь будет ссать из водосточных труб,
Я двину ночью на курорты рая,
А кот объест окоченевший труп.
Пусть лучше кот любимый, а не черви.
Я заменю ему собой консервы,
Пока из отпуска вдруг не вернёшься ты.
Приедет скорая и, может быть, менты.
Сквозь слёзы ты запьёшь свои таблетки,
Приняв стакан от заспанной соседки.
И сядет Барсик замывать гостей,
Объев любимого примата до костей.
28 августа
В детстве я заблудился в лесу.
29 августа
ЗАБЛУДИЛСЯ В ЛЕСУ
В детстве я заблудился в лесу.
И ужас глядел из крон,
Держа алебарды свои на весу,
Со всех четырех сторон.
Я видел зайца, я видел лису,
Мне даже слышался слон.
Было ветрено и темно.
Ветрено и темно.
Сначала обидно и страшно, но
Потом уже всё равно.
Я искал глазами во тьме окно.
С детьми так быть не должно.
В руке моей был ореховый лук,
А за спиной рюкзак.
И я за кругом наматывал круг,
А за зигзагом зигзаг.
За чащей была река и луг,
За лугом с рекой — овраг.
Меня нашли только лишь поутру.
Я сходен был с мертвецом:
Не посмотрю, да и слёз не утру,
Стою с безразличным лицом.
И плачут, обнявшие на ветру
Меня, старший брат с отцом.
Меня травили, брызжа слюной,
Улюлюкали вслед,
Встречали скомканной тишиной
И сочиняли бред,
А одноклассники надо мной
Смеялись ещё семь лет.
В детстве я заблудился в лесу,
Я был следопыт Арагорн.
Купив свой лук за дюжину су,
Пошёл уничтожить горн,
Чтоб насолить Саурону-псу
Под звук боевых валторн.
Я был не мальчишка, я был король,
Избранный следопыт.
Меня убить попытался тролль,
Теперь он вон там лежит.
Я молочаем вылечивал боль
И различал след копыт.
Я помню, как ветер в плаще моём выл,
Как вопил урукхай,
Прежде чем навсегда застыл.
Давай служивый, гудбай.
Я понял: ломает стволы мумакилл
(По гомону птичьих стай).
Всё это чтоб вам полегче спалось,
Любимые палачи!
Чтоб пил из ручья безмятежно лось,
В ветвях терялись лучи.
Чтоб нюхать вам в битве со злом не пришлось
Миазмы своей же мочи.
А путь по костям тяжёл колесу,
Стучит изенгардский тамтам.
Орки идут порубить в колбасу
Всех по весенним цветам.
В детстве я заблудился в лесу,
И, может, остался там.
30 августа
В детстве я заблудился в лесу. Я играл в следопыта. Брал рюкзак и уходил в поход по окрестным лесам. Это было в начальной школе, точного класса не помню. За несколько дней до этого умер дед. Был ветреный и холодный день. Я взял рюкзак, положил в него несколько кусков «лембаса». Я уходил все дальше и дальше, надеясь на свой мифический опыт следопыта (в действительности у меня был топографический кретинизм). В итоге я понял, что не могу самостоятельно выйти из леса. Меня искала вся школа, семья была уверена, что я погиб. Люди шерстили дороги, леса, искали даже в реке. Тем временем я вышел к соседней деревне еще днем. Но мне стыдно было сказать, что я заблудился. Хотелось выйти самому. Ветер, к слову, был адским, как на Юпитере. В некоторые моменты, например, в поле в бессильной ярости я ложился на ветер и не падал. Я заночевал в чьей-то бане. Утром я решил выйти к людям. Там был одинокий дом за оврагом (оказалось, что это последний дом соседней деревни). В одиноком доме не так стыдно признаваться в своей глупости. Хозяева накормили меня бутербродами с маслом и сыром и, видимо, позвонили, куда следовало. К дому через некоторое время подъехала телега, груженная школьниками. Ко мне подбежала изможденная семья. Хозяева дали мне цветов, мол, «на, подаришь маме».
Позже в школе меня травили, вспоминая это. Придумали, что нашли меня на могиле с цветами в руках. Придумывали, что я пытался повеситься на шнурках у соседа в сарае (одного парня, который мне это сказал, я тогда избил, о чем даже сейчас не жалею). В общем, меня травили. Все это было гораздо страшнее, чем потеряться в лесу. Какой урок я извлек из этого? Ничего нового я не узнал. В очередной раз я убедился, что люди очень злые. Особенно дети.
31 августа
Последний день лета. Очень похоже на то.
Облетели краски за лето,
Мы знали то.
Семен Кирсанов
Ливень утром. Ветрено. Лето было очень жарким. Весна очень холодной. В автобусе по дороге на работу начал писать стихотворение. На обратном пути дописал.
Дверь в подвал высотки давно покосилась. Недавно вообще слетела с петель. Я спустился по лестнице. Свет фонарика на телефоне вяз в слишком спрессованной мгле, поэтому дальше двух метров я не видел. На полу лежали матрасы — грязные, старые, в полосочку. Больше ничего не было. Высветив их, я застыл, так и не решившись прожечь светом эту мглу чуть дальше: я попросту боялся поднять от них фонарь. После этого я развернулся и вышел в четкий прямоугольник выше по лестнице.
1 сентября
Сегодня не только по календарю, но и по погоде наступила осень. Осень — любимое время года. Не люблю лето — оно делает людей счастливыми, и в этом есть фальшь. Потому что жизнь — это бесконечное мгновение ужаса. Лето — притворство. Лето — делание вида, что это не так.
С. ушел на две недели в дворники, потому что дворник ушел в отпуск. Как дворник выйдет, в отпуск уйдет сам С., тоже на две недели. Весь этот месяц я буду заменять его на прессе.
Дочитал Золя, читаю рассказы Набокова. Все-таки по сравнению с недавно прочитанным Платоновым, даже Набоков ничтожен (впрочем, оба писателя «не мои»). В Платонове есть что-то запредельное, неземное. Он будто бы смотрит на вещи инопланетно, «голым» взглядом. Мне действительно трудно поверить в то, что он был реальным человеком.
Шел с работы. Из спортивной коробки вылетел футбольный мяч. Выбежавшему пацану я передал точнейший пас — четко в ноги левой «щечкой». Захотелось бросить рюкзак и пакет и пойти гонять со школьниками до полуночи мяч. Оставшуюся минуту пути до дома шел счастливый.
КОНЕЦ ОСЕНИ
Как с рыб соскабливают чешую,
Соскабливает ветер с рощи листья.
Теперь не петь здесь утром соловью,
Да и дождям пунктирами не литься.
Торчат скелеты белые берёз,
Обглоданы и вылизаны кости,
Вдаль, скрежеща, идёт мусоровоз,
И матерится командир без злости.
Летает по сырой земле листва
Деталями бессмысленного пазла.
И ветер шепчет странные слова,
Фрагменты перемешивая назло.
Он занавесил купол голубой
Замысловатой кучевой портьерой
И дует, как в кино крутой ковбой
В трубу, как будто в дуло револьвера.
2 сентября
Уехал к брату. Завтра едем к родителям копать огород на все выходные. Отдыха не будет. Неплохо бы успеть почитать. Меня взяли на третьи и последние в моей жизни «Липки».
3 сентября
Широкие массы воспринимают только среднее. Шедевры и ширпотреб одинаково неразличимы для их восприятия. Как равноудаленные от путника дома в тумане — спереди и сзади по дороге.
4 сентября
Особенно некогда писать. Копаем с навозом огород у родителей. Сейчас пришли пообедать. Я поел супа. Жду, когда дожарится курица. Поэтому есть несколько минут на эту запись.
Следующая неделя будет тяжелой: вместо отдыха все выходные я проработал, вчера тоже копали. Все-таки я уже слишком стар для всего этого дерьма.
5 сентября
О природе забавного.
Один мой коллега не досчитался нескольких сотен рублей в своей зарплате. Он сходил в кабинет к начальнице, они сделали перерасчет, и ему выдали деньги. Мы с О. тоже на всякий случай пошли проверить правильность начисленной нам зарплаты. В кабинете мы были вчетвером: я, О., начальница и еще одна девушка. Девушка занималась своими делами, начальница делала расчеты, а мы с О. ждали. Внезапно у начальницы зазвонил телефон — прозвучала песня «Ты ушла рано утром» группы «ЧиЖ». Я узнал песню и назвал ее вслух. У всех присутствующих это вызвало улыбку. Я чувствую, что это не смешно, а именно забавно, но четкую причину того, от чего мы все улыбнулись в этот момент, мне назвать трудно. Может быть, в это мгновение между нами разрушилась некая стена, что-то объединило всех нас — двух стоящих рабочих, и двух начальниц, сидящих за компьютерами. Может быть, у всего этого есть и другая причина. Возможно, это переключение эмоционального регистра в разговоре — с делового и серьезного на игривый и непосредственный. Природа забавного загадочна.
Как у Мартина Идена, у меня была своя «Масляная Рожа». Этого парня мать отдала в школу на год позже положенного. Как она сказала: «Чтобы он всех бил, а не его били». То ли выполняя её план, то ли в силу своего характера, он действительно всех бил. Это началось ещё с детского сада и продолжалось все 9 классов школы, то есть 11 лет. Он постоянно унижал весь свой класс и тех, кто был младше. Тех, кто смел ему перечить, он бил. В нём буквально не было ни капли добра.
Однажды на новогодней ёлке он с улыбкой протянул мне конфету. Я возликовал, не потому, что хотел эту конфету или жаждал его лояльности, как его бесчисленные «шестёрки», а потому что был обрадован, поняв, что в нём есть хоть что-то хорошее, хотя бы в такой светлый праздник… Я развернул конфету. Внутри был свёрнутый комочком второй фантик. Масляная Рожа гаденько улыбался.
Он не только бил и унижал всех. Он сталкивал всех лбами. Он обожал, когда где-то была драка, и всегда был на месте первым, а потом с удовольствием глумился над проигравшим.
И везде его сопровождала бесконечная свита шестерок, еще более отвратительных, чем он.
Я занимался со штангой и на турнике. Наливал полуторалитровую пластиковую бутылку и подвешивал ее с помощью шпагата к ветке. Я так колотил по ней руками и ногами, что она в определенный момент рвалась, и я вешал другую. Но главное — психологический настрой, очень долго я не мог перебороть свой страх.
Однажды в школе на большой перемене обосралась одна полная девочка. Из всех возможных вариантов поведения (уйти домой, помыться и т. д.) она выбрала худший — встала в коридоре напротив входа в школу у батареи. Чтобы высохнуть. Масляная Рожа, пришедший с обеда (столовая была в соседнем здании интерната), тут же заметил довольно сильный запах. Он орал, тыкал пальцем в девочку, издевался над ней, он сделал всё, чтоб не осталось ни одного человека, который не узнал бы о её конфузе. Она продолжала молча стоять и утирать слёзы. Вот бы вернуться в тот день и проломить ему голову гантелей…
В 8-9 классе я уже сам начал бить Масляную Рожу. Мне это так понравилось, что часто я сам был задирой, за что мне и теперь ни капли не стыдно. Я даже думаю, что слишком мало его бил. Наверное, все это не очень хорошо повлияло на мою психику (годы унижений даром не проходят). Масляную Рожу я видел недавно. Кажется, он совсем не изменился. В нашем диалоге он предположил, что я алкоголик (это не так), только для того, чтобы я это подтвердил. Я уверен, что он потом распускал бы обо мне этот слух и наслаждался бы этим. Ни до, ни после я не встречал такого абсолютного зла. Он был идеальным чудовищем. Без примеси морали и сострадания.
ПИРОГ
Он снял одежду, показав обоим
То, что поврозь показывал не раз,
Перемещая взгляды их к обоям,
К «что-там-за-окнами», к «который-час».
На теле был один латунный крестик,
Раскачивался он — того гляди
Запутается, как в тычинках пестик,
В дремучей шерсти на большой груди.
Жена и брат уже переходили
Бесповоротно в то мгновенье за
Черту запретную и отводили
От наготы в смущении глаза.
Он скрылся в мокром, смежном с кухней душе,
И в поисках мочалки обойдя
Всё помещенье — дверь закрыл, чтоб глуше
Стал грохот персонального дождя.
Неловко висло в воздухе молчанье,
Его усугубляла тишина
До лопанья пузыриков в стакане
И писка комара истощена.
Шипела лейка за прозрачной шторой,
В нечётких мыслях оседал порок.
И сильно пах Содомом и Гоморрой
В духовке подгорающий пирог.
6 сентября
Как жить с этой болью — болью от предательства? Это чувство никак не избыть. С годами оно стало чуть глуше, но ненамного.
Автобус пропал на пути, пассажиры двигались над асфальтом, странно согнув ноги в коленях, восседая на воздухе и не замечая этого. Пропала их одежда. Были заметны сплющенные задницы. У толстой тетки были складки на животе, скучающий вид и изогнутая левая грудь, подпертая рукой с телефоном. У парня — пластырь на ахилле. Человеческие тела, сидящие на воздухе, носились группами друг мимо друга над черной одежной молнией асфальта.
Я сидел на стуле около пресса и ел печенье. Рядом О. убирал картон. Он низко нагибался за картоном и совал его в разверзнутый зёв пресса, как пихают дрова в печку. В некотором смысле весь этот процесс напоминает кооперативный режим в тетрис формата 3-д. Далеко за О. по коридору шёл точно такой же О. — те же усы, рост, походка, я даже подумал, что это он и идёт, а у пресса копошится кто-то другой. Тот, второй О. свернул на мезонин и навсегда растворился в общем потоке.
В кафе, куда ходят все работники — и складские и офисные — с недавнего времени кушает красавица, которую невозможно не заметить. Все известные до неё красивые девушки и женщины молча смотрят на неё со спокойным признанием её превосходства и пониманием, что их красота в момент соседства с ней блекнет и превращается в тыкву. Мужчины смотрят на неё не отрываясь, отвести взгляд от нее действительно сложно: непонятно что она делает тут, почему она работает в офисе, когда должна отдыхать на Мальдивах и иметь 10 миллионов подписчиков в Инстаграме. Как она себя чувствует под постоянным прицелом сотен глаз? Приятно ли ей сексуальное внимание, как, например, мне? Или её давно раздражает это внимание или она уже к нему равнодушна?
Как-то в комментариях под постом про одну известную 8-битную игру один мужчина средних лет написал, что-то в духе того, что, эх, мол, было время, когда собирались с друзьями и играли в эту игру, и, что-де теперь ничего этого не повторить. Мой друг по поводу этого комментария заметил, что это легко повторить: все 8-битные игры (их, кажется, около 2 тысяч) доступны, друзья у большинства людей есть, компьютеры и интернет тоже, джойстик можно купить в магазине за тысячу, а если нет, то есть клавиатура. Но я считаю, что прав тот мужчина средних лет из комментариев: ничего не повторить.
Однажды, когда я пришёл со свадьбы друга, где мы душевно посидели с пивом и песнями под гитару в августовский тёплый вечер, жена спросила меня: как всё прошло? На это я ответил, что этого теперь нет нигде на земле, это ушло. Моя фраза очень её напугала.
7 сентября
Сегодня умер карщик на «холодном» складе. Пришел в три на работу и вскоре умер — что-то с сердцем.
Вчера, когда я шел мыть руки, перед выходом с работы на пути увидел танцующую под музыку радио женщину. Она смешно сложила ладони и выполняла движения, которые обычно выполняют танцующие люди, думающие, что их никто не видит. Обернувшись и поймав мои улыбку и взгляд, она, видимо, смутилась, потому что хоть и улыбнулась в ответ, но тут же открыла дверь женского туалета и матом закричала находящимся там женщинам и девушкам, требуя побыстрей умываться и выходить.
Сегодня утром в рабочем автобусе написал стихотворение.
ПЕСКИ
С виду песок неподвижен,
Но наступленье его
Ни поселенцев, ни хижин
Не пощадит — ничего.
Тонет с утра каждодневно,
В нём просыпаясь по грудь,
Богом забыта деревня —
Вредно ей ночью уснуть.
Дюны тихи и безмолвны,
Медленные, словно зуд
Полные времени волны
Вдаль многогорбо ползут.
Нет на земле оскоплённей
Этих бесплодных краёв:
То виден хвост скорпионий,
То змей, как стрелка часов.
Здесь тростниковые в ямах
Домики по одному,
Где землекопы в панамах
Грузят до полночи тьму.
Груз рассуют по корзинам,
И унесут за бархан…
После спят под балдахином
Каждый в поту, бездыхан.
Хижины просят ремонта
На двадцать метров в песках.
И не видать горизонта,
Даже привстав на носках.
Сыплется вниз он, как время,
Муки с ним только одне.
За ворот, струйкой на темя
В бодрствованье и во сне.
Он застревает в гортани,
В дырах людской головы,
Он закругляет все грани,
И пробирается в швы.
Сделанное прошлой ночью
К ночи сегодняшней не
Стоит ни грамма — воочью
Видим мы это вполне.
Внутрь поместили затем нас
Местные бонзы тишком,
Чтоб мы почистили термос
Ямы сухим порошком.
Я убираю излишки
Бьюсь с наводненьем песка.
Вижу: патрульный на вышке,
И его гложет тоска.
Если б он видел: над нами
Медленный гребень навис,
Как нависает цунами,
И устремляется вниз!
Мы — часовые, охрана,
Что бережёт от волны
Вставшего дыбом бархана
Больший остаток страны.
Только ладони калечим —
Тщетны ночные труды.
Исстари вычерпать нечем
Каменной этой воды.
8 сентября
Утром из автобуса увидел наш второй рабочий автобус, едущий с нами ноздря в ноздрю. В ответ улыбнулся знакомой девушке из путевых листов и помахал знакомому парню с холодного склада. Мы опознаем знакомых как «своих» в чужеродной среде и радуемся им как факультативной поддержке. Под чужеродной средой я тут понимаю не автобус. Скорее автобус — это мое расширенное тело в чужеродной среде утренней дороги. Однако иногда знакомый, случайно встреченный, может быть неприятен, если вы столкнулись в среде, где вы пытаетесь встроиться в новую иерархию, отличную от той, в которую были помещены со встреченным субъектом ранее, так как в данном случае он угроза вашему шаткому положению, поскольку помнит вас в другой вертикали.
Как-то ночью напугал жену тем, что начал громко говорить: «Шелухи! Шелухи!» Она спросила меня о чём это я. Я ответил, что посмотри, мол, вон они по полу ползают. Она была так напугана, что смотреть отказалась. «Ну, хорошо тебе»! — завистливо пробормотал я и занырнул в сон поглубже. Она осталась лежать снаружи сна в холодном поту и ужасе.
С., который заменяет дворника, утром в раздевалке подошел ко мне и показал маленькую луковку. Сказал, что если она доживёт, он посадит ее на даче. При этом улыбался так, как будто говорил о своем новорожденном ребенке (С. 60 лет). Это был один из самых поэтичных моментов за несколько последних месяцев.
Люди — это глина.
Когда я учился на первом курсе, я жил с братом, который старше меня на 6 лет, и с двумя его сверстниками. К нам ходила в гости маленькая и некрасивая девушка. Она кормила нас вкусной пиццей собственного приготовления и утверждала, что научилась готовить пиццу в Италии, откуда она родом. Человека 3-4 из нашей большой компании спали с ней. От кого-то из них она родила, но не претендовала ни на кого, как на мужа. Позже выяснилось, что никакая она не итальянка, она просто врала нам с целью набить себе цену и, в конце концов, забеременеть. Ей нужен был ребенок. Мне должно быть жаль эту девушку, но почему-то я испытываю к ней лишь отвращение.
Печенье умирает медленно.
9 сентября
Никогда не вел дневников. Всегда считал, что это очень эгоцентричное занятие. Но сейчас мне немного грустно, как будто у меня появился друг, но он скоро, через несколько дней, уезжает, и мы с ним больше никогда не поговорим. Эти записи останутся, как триасовый комар в капле окаменевшей смолы.
Козыряй!
В детстве я думал, что заклинание «сим салабим» оканчивается словом «рахат-лукум», а Рабиндранат Тагор звучало как название лекарства.
Как-то два друга — девушка и парень (назовем их З. (девушка) И Л. (парень)) — рассказали мне одну интимную вещь, которая объединяла только их двоих. Мы были в доме у Л. Сидели на кухне, дверь в комнату была полностью распахнута, оттуда доносилась музыка, летящая из компьютерных колонок. И тут Л. попросил З. сделать погромче. Раньше они были парой, а на тот момент оставались друзьями. З. пошла в комнату и сказала, что это максимальный звук. Тогда они чуть призакрыли дверь так, что она находилась к косяку под углом примерно в 45 градусов и сообщили мне, что ещё раньше, когда встречались, заметили, что так звуковые волны отражаются прямо в них и потому звук, не прошедший несколько рикошетов, громче. Мне стало приятно и тепло от сопричастности к общей тайне. И вот через несколько лет я вновь был у Л. в доме и рассказал ему эту историю. Он ответил, что это какой-то бред и впервые об этом слышит. Я так и не понял, обманули они меня тогда или оба (З. тоже этого не помнила) попросту забыли об этом — мелкой интимной частности, которая их — одна из многих других мелких частностей — некогда объединяла. В случае обмана мне обидно, потому что мне показали нечто святое, посвятили меня в это, а потом оказалось, что это неправда, сказанная мимоходом. В случае, если они об этом забыли, мне как-то обидно за них: это была милая, сокровенная частичка их любви, которую они потеряли, как ладонь, вытащенная на осенний воздух, теряет карманное тепло, и я каким-то странным образом стал хранителем этой частички вместо них, поэтому тут к обиде примешивается и некоторая гордость за свою верность: незыблемая верность солдата идеалам королей, которые уже отреклись от своих идеалов. Теперь я помещаю эту тайну здесь и делаю, хотелось бы верить, её бессмертной.
10 сентября
Разница книжных магазинов. Книжный в Костроме:
— У вас есть Исикава Такубоку?
— Иси что?
— Исикава Такубоку, поэт?
— Такубоку?
— Японский поэт, писал танку.
— Какому танку? Ладно, сейчас поищу в базе. Продиктуйте, пожалуйста, по буквам.
Диктую.
— Нет, и никогда не было.
Книжный в Москве:
— У вас есть Исикава Такубоку?
Продавщица со скучающим видом:
— Давно разобрали.
Мне часто снится школа, общежитие, университет. В этих снах я опять молодой, хожу по этим локациям, у них вырастают новые коридоры, лестницы, этажи. Все это тоска по бездарно упущенной молодости, молодости, проведенной в лягушачьем стазисе. Об этом стихотворение «Сны».
СНЫ
как раньше в детстве стали часто сны
мне сниться — всё в них в точности как в жизни,
не в той лишь только, правда, полноте:
нет запахов, цветов, возможно, звуков,
но та же повседневная рутина:
я, например, проездом в бывшей школе —
когда-то я учился там, хожу
по коридорам, лестничные марши
лениво проплывают под ногами…
обычная реальность, а не сон!
и вдруг я вижу: лестница разбита
и как идти мне дальше — непонятно.
я возвращаюсь и иду
к директору, но он мне говорит,
что так и спроектировано зданье
иль жалко тратить на ремонт бюджет;
а то, что школьники почти что каждый день
сигают вниз и разбивают череп
его вдруг отчего-то не тревожит…
…а то бывает: школа и мой класс
опять вдруг учится: не помню, курсы
какие-то, а то эксперимент,
не знаю: в общем, снова мы —
все взрослые уже — собрАлись
в привычном классе и идут уроки.
и странно: не хочу, чтобы они
заканчивались. странно, очень странно.
я в деревенской школе был «ботаник»,
а в городской потом — большой чудак,
типичный двоечник, меня не уважали
и не любили, как писала в резюме —
«классуха» в резюме для военкома
(ведь это «резюме» же называют?
не знаю: мне из сна не разобрать):
«нельзя сказать, что костя замкнут, но
он держится от класса в стороне».
зачем тогда я утром очень остро
испытываю ностальгию, глядя
на швы бетонных блоков потолка?
мне хочется опять туда вернуться,
опять учиться с теми же людьми,
глядеть украдкой на девчонку из
другого класса, но не смочь решиться
за пару лет к ней подойти ни разу,
пусть даже если будут там повсюду
обломанные лестничные марши
и я, возможно, разобьюсь, упав
в пролом, наверно, глупо заглядевшись
на надпись на стене — инициалы
в «сердечке»: «с + к = любовь».
Нет части фундамента, а башня строится всё выше и кривей. Фундамент достраивать уже поздно. Идеальным он останется только на старых чертежах.
Очень редко пишу верлибры. И почти всегда потом переписываю в силаботонику. Слишком уж хочется почувствовать владение этой формальной стороной стиха, этой эквилибристикой. Для меня поэт — это гимнаст, он должен демонстрировать свои способности. Считаю, что верлибр — тупик, отказ от накопленного арсенала. Европейский стих прошел огромный путь и, в конце концов, изобрел пятистопный ямб, как идеальную форму мыслечувствия. Но можно ли постоянно бормотать одни и те же пять стоп? Не знаю. В русском языке и русской поэзии еще много есть мест, куда не ступала нога поэта. Силабика, отмененная Ломоносовым и Тредиаковским, логаэды. В той же немецкой поэзии почти нет трехсложников, там ударения насыпаны гуще, чем в русском языке, а у нас ударение падает в среднем на каждые 2,7 слога и редко на первый слог. Поэтому самая естественная форма стиха — амфибрахий. Потом идут ямб и хорей, потом — анапест и дактиль, что подтверждает редкость дактиля — это самый нечастый из пяти размеров у нас. В общем, русская силаботоника очень пластична и богата. В русском языке большой размах для рифмы. Ударение у нас не фиксировано, как, скажем, у поляков и французов. Можно использовать мужские и женские, дактилические, гипердактилические и смешанные (множество видов) рифмы. Сложной строфики в нашей поэзии было не так много. Сейчас она встречается у Цветкова, Гуголева, Волкова, Амелина… А большинство поэтов отказываются от пулемета и гранат и выходят на медведя гризли с копьем. Все, что осталось — авторские синтагмы. Тоже мне трудность.
Силаботоника —
Сила ботаника.
2022 г.
