Гуманитарные итоги 2010-2020. Дебютант десятилетия. Часть II
1. Кого бы Вы могли назвать самым ярким дебютантом десятилетия (2010—2020 гг.)? (При ответе можно учитывать любые факторы: как творческую продуктивность, так и личную/вкусовую заинтересованность в творчестве конкретного автора, или их сочетание). Что Вы сами вкладываете в это определение — «дебютант» и «самый яркий (талантливый, интересный…) дебютант» — и почему?
2. Расскажите о творческой эволюции выбранного автора. Менялась ли его манера и, если да, то как?
3. Достаточно ли, на Ваш взгляд, обратили внимание на этого автора литературные институции? По каким причинам произошло то или другое? На что бы Вы посоветовали обратить внимание в первую очередь, присмотревшись к этому автору?
В опросе участвуют двадцать респондентов. В этом выпуске на вопросы отвечают:
Андрей ТАВРОВ — поэт, литературовед, философ, главный редактор поэтической серии издательства «Русский Гулливер» и журнала «Гвидеон»;
Ростислав АМЕЛИН — поэт, эссеист, переводчик;
Валерия ПУСТОВАЯ — литературный критик, прозаик;
Сергей ЛЕБЕДЕНКО — писатель, журналист, автор телеграм-канала «Книгижарь»;
Ольга БАЛЛА-ГЕРТМАН — литературный критик, эссеист, редактор журналов «Знамя» и «Знание — Сила»;
Анна БЕРСЕНЕВА — прозаик, литературный критик, ведущая рубрики «Моя литературная премия по средам», колумнист газеты «Новые Известия», преподаватель Литературного института им. А. М. Горького;
Андрей ГРИЦМАН — поэт, главный редактор журнала «Интерпоэзия»;
Александр МАРКОВ — литературовед, доктор филологических наук, профессор РГГУ;
Анатолий КОРОЛЁВ — прозаик, доцент Литературного института им. А. М. Горького;
Евгений ЕРМОЛИН — литературный критик, историк культуры, медиатренер, доктор педагогических наук, заведующий кафедрой журналистики и издательского дела ЯГПУ имени К. Д. Ушинского;
Дмитрий АРТИС — поэт, литературный критик, драматург, театральный деятель;
Евгения РИЦ — поэт, редактор.
Ответы Ирины РОДНЯНСКОЙ, Сергея БЕЛЯКОВА, Елены СЕВРЮГИНОЙ, Алексея ЧИПИГИ, Василия НАЦЕНТОВА, Татьяны ГРАУЗ, Владислава ТОЛСТОВА, Сергея ОРОБИЯ читайте в первой части опроса
Андрей ТАВРОВ:
МИХАИЛ БОРДУНОВСКИЙ
1. Если надо назвать одного человека, то это Михаил Бордуновский, но также те ребята, которые сгруппировались вокруг движения «За стеной» и проекта «Флаги» (Василий Савельев, Соня Дубровская, Соня Суркова, Владимир Кошелев, Артемий Стариков). Ещё нельзя не назвать Богдана Агриса, поэта, идущего своим беспрецедентным путём.
Бордуновский интересен прежде всего тем, что ищет и находит свою собственную, самостоятельную манеру письма и точку отсчёта. Он избегает «провинциальных крайностей» — либо я пишу в манере премии Драгомощенко и святее самого папы Римского, т.е. «крайнее» самого АТД, либо я традиционен. Бордуновский смотрит на крайности краем глаза. Главное для него выразить то, что чувствуется как предсуществование стихотворения, сообщение с «той стороны», трансцендентная посылка, пока что не выразимая в словах. Но выразить надо именно — тебе. Стилистика для Бордуновского хоть и важна, но она не на первом месте, в отличие от большинства дебютантов. Я бы сказал так — образ «внутреннего пространства», о котором писал, например, Рильке, для него многое значит, даже если он это ещё и не сформулировал. Поэтики как лингвистического сообщения тут явно недостаточно. Письма поверх плоскости экрана или внутри языка как объекта — катастрофически мало.
К тому же для меня важен тот факт, что в стихах Михаила есть энергия, качество, крайне редкое для пишущих и работающих в сфере «интеллектуальной поэзии». Это энергия не третьего порядка, стиля или каталога, это имманентная энергия жизни, та, что присуща бескорыстному действию, полёту птицы или росту сильного дерева. До Бордуновского я бы назвал носителем такой энергии Алексея Парщикова с его особым вниманием к творческой силе.
2. Бордуновский начал достаточно уверенно. Основные характеристики его стиха были видны уже в первых мной прочитанных стихотворениях. Но он совершенствуется и растёт на глазах вполне стремительно. Его поэтические периоды становятся жёстче и афористичней, он уходит в последних вещах от рифмы при сохранении ритма.
Понимаете, множество стихотворений 21 века, особенно стихи герметичные, — это отчёт или самоотчёт. Они располагаются в прошедшем времени, вот в чём дело: вот что произошло с языком в процессе этого письма, произошло с моим высказыванием (можете «моим» взять в скобки или удалить), вот что я вам предлагаю как совершенный, произошедший языковой факт. У Бордуновского нет лингвистической или иной «итоговости», и у него вещи не расположены в прошедшем времени. Они не совершились, они происходят, они обитают в континиус, в настоящем времени дления, даже если их грамматика находится в паст. Следовательно, они — живы. Для меня это важно.
Бордуновский стремится нащупать внутренние, не дающиеся глазу, но явно для него (и не только для него одного, хоть и не для большинства) существующие взаимодействия вещей мира — все эти не визуальные растяжки, упоры, отражения, усиления, силовые вектора между предметами — весь этот мир внутренних сцеплений, передать который невероятно трудно: во-первых, мало кто видит, во- вторых — зачем делать то, что не очевидно? А затем, что на неочевидности стоит мир и его основные ценности, я бы ответил так.
3. На Бордуновского обращают всё большее внимание, и он того стоит. Думаю, у него всё хорошее произойдёт, хотя лучшее для поэта такого строя — не есть вещи внешние. 2-е место премии «Лицей» говорит о том, что его замечают. Бордуновский развёрнут на творчество и успехи друзей, на их поэтический рост, и многое для этого делает, что для меня весьма красноречивый и счастливый показатель, чем-то отдалённо напоминающий огромную работу молодого Паунда с текстами своих знакомых и друзей. Это редкое явление на сегодня.
На что обратить внимание? — на жизнь и мастерство, которые раскручиваются изнутри его вещей, чуть ли не в лад с органической последовательностью ряда Фибоначчи, свойственного веткам ёлки, виткам ракушки и рисунку галактики.
Я знаю, что некоторые мои высказывания звучат как похвала в чистом виде, — допустим, это элемент аванса, но тут явно присутствует то, подо что он даётся.
Ростислав АМЕЛИН:
МИХАИЛ БОРДУНОВСКИЙ
Вообще идея дебюта в литературном мире очень расплывчата: с чего начинается литературная жизнь: с первого стихотворения? С первой публикации? С первой публикации в толстом журнале? Или с первого стихотворения, которое ты как читатель прочёл, и тебе запомнилось. Как бы то ни было, можно выкинуть слово «дебют» как расплывчатое и просто вспомнить тех поэтов, которые, будучи молоды, возникли на твоём горизонте впервые не так давно.
А вот о яркости я бы говорить не хотел по нескольким причинам, но основная — я могу назвать целый ряд несомненно ярких дебютов, как, например, Ростислав Ярцев или Василий Савельев, но вместо этого хотел бы сказать о наиболее РАЗВИТОМ поэте среди «дебютантов», и это — Михаил Бордуновский. Развитость не говорит о качестве стихов, как и о большей их яркости. Развитость поэта не всегда упрощает ему литературную жизнь, а зачастую даже усложняет. Развитость — это очень яркая вещь, однако её сияние скрыто от многих поверхностных глаз. Развитость, в отличие от таланта, дело наживное: оно требует большого опыта чтения, понимания — не только поэзии, но и мира, образования и, что называется, большой «картины мира» в голове пишущего. Вообще молодой поэт, как и дебютант, это понятие растяжимое настолько, что теоретически можно дебютировать 10 лет подряд. Можно вечно искать что-то новое и постоянно разрушать свою манеру, дебютируя снова и снова, как люблю, допустим, делать я. А вот развитость — она либо приобретается и уже никуда не девается, либо не приобретается, и поэт засыхает. Есть те, кто развивается всю жизнь, а есть — кто дебютирует уже развито. Когда передо мной возникли новые молодые звёзды, я бы не назвал Бордуновского самым ярким объективно, однако его звезда определённо находилась ближе всего к моей из тех, что я видел, — в этих стихах, помимо манеры, голоса, тем, было содержание. Хотя поэтика Михаила пока что движется по пути устранения Я и прямого высказывания, тем не менее вещный мир, представленный в этих стихах, очерчивает определённые границы, в которых я узнаю этого поэта лично: в этом вещном мире рядом стоят и научные факты, и мифологические картины, античность обращается к физике, натурфилософия становится драмой, она вбирает в себя многое и противоречивое, но это выглядит органично, поскольку уже осознано, а не нахватано. Развитость этого поэтического мира, дающая речи Михаила объёмную глубину за счёт сплавки разных ветвей современной поэзии, тем не менее остаётся масштабным фоном для лирического самоустранения из него. Хотелось бы, однако, увидеть обратное движение в будущем.
Сейчас тексты Михаила, которые я читаю в ленте, вызывают у меня глубокое уважение, даже если не кажутся мне столь яркими, как могли бы выстрелить исповедальные стихи о теле и о политике. Эти по факту яркие, атакующие читателя формы высказывания постепенно блекнут, когда теряется интерес к теме, а он неизбежно уходит от переизбытка одинакового. Здесь же происходит обратное: не важно, о чём Михаил нам расскажет, — это в любом случае будет содержательно и объёмно, поэтому его текстам — зачастую длинным и многословным — я доверяю и дочитываю до конца. Я ставлю Бордуновского в пример, потому что мне очень хочется, чтобы яркие молодые поэты, которые чувствуют себя таковыми, не забывали о развитии — способностей, навыков, знаний, интеллекта — это никогда не окажется лишним и, однажды приобретённое, никогда никуда не денется, какие бы эксперименты ни ждали их на дальнейшем творческом пути. Эта развитость дает при чтении такого поэта такую вещь, которую можно назвать «гарантией»: на его тексты можно положиться, ссылаясь в такого типа опросах. Михаилу хочу пожелать новых дебютов, обновлений, перерождений, которые будут только обогащать и углублять его картину.
Валерия ПУСТОВАЯ:
ЕВГЕНИЯ НЕКРАСОВА
Самый успешный и счастливый дебютант, на мой взгляд, — тот, о чьём старте быстро забывают: заявив о себе, он в литературу не просто врывается — впитывается, врастает, меняя собой, изнутри, литературный ландшафт и наши представления о задачах и возможностях современной литературы. Считаю, что писателю важно быть постоянным, пожизненным дебютантом в своих глазах: пробовать новое, рисковать, перемогать свой страх и неуверенность и именно на границе сомнения и самозванства творить. Но сильный, настоящий дебют не позволит автору долго оставаться в роли «нового имени» для коллег, издателей и читателей. Я верю, что новые имена не создаются системой, их нельзя предугадать или назначить. Новое слово потому и новое, что его все ждали — но доселе никто не понимал, как сказать.
И вот в минувшем десятилетии автором такого нового слова, своего рода идеальной дебютанткой можно назвать Евгению Некрасову. Писательницу, о которой давно перестали говорить как о «новом имени», хотя дебютировала она вроде бы совсем недавно. В этом парадокс и точность удачного дебюта: Некрасову словно ждали, ей была словно заготована ниша ввиду эстетического и смыслового дефицита, суть которого, однако, трудно было бы сформулировать, пока она его не восполнила. Оказалось, к примеру, что нам очень нужно было перебороть эскапистскую инерцию литературной сказки. Раскрыть архаичную культурную память как адекватный язык современности. Заострить социальное высказывание не только политически, но, главное, эстетически, найдя стиль, одновременно стройный и коверканный, поэтичный и неогранённый, символичный и прямой, как указующий жест.
Евгения Некрасова заявила о себе в 2017 году в рамках премии «Лицей». В сетевых материалах можно вычитать, что в премии она участвовала с текстами, которые начала писать за пять лет до того. То есть это человек, фактически дебютировавший в художественной прозе в начале десятых годов. И вот в начале следующего десятилетия мы видим её не только автором двух активно и остро обсуждаемых, премиально замеченных книг прозы о современном российском обществе, семье и языке любви-вражды, но и творцом контекста, куда теперь, за ней или с ней заодно, могут прийти другие авторы нового поколения. Евгения Некрасова — соорганизатор школы «Современные литературные практики», в рамках которой в том числе курировала годовой, сериальный литературно-политический проект «Страсти по Конституции». Она активно комментирует вопросы самоопределения нового поколения писателей, нового письма, отражения современности в новой литературе, и в рамках этого профессионального разговора проступают вопросы о границах, установках и стиле самоосмысления российского общества. Радует именно эта смычка — риска политического и эстетического. Именно благодаря такому сочетанию Некрасова становится центром притяжения прогрессивных культурных сил. И уже не удивительно, что её дебютная проза инсценирована в Центре имени Вс. Мейерхольда и театре «Практика» или что именно её роман «Кожа» открывает новый, этого лета, проект Bookmate: литературные сериалы, новые эпизоды которых задумано выпускать раз в неделю — в формате и текстовом, и аудио, — и что начитала этот роман-сериал актриса театра «Практика», выпускница мастерской Дмитрия Брусникина Анастасия Великородная, а саундтрек к роману записала группа «АИГЕЛ», создавшая саундтрек и к много обсуждавшемуся сериалу «Топи» по сценарию Дмитрия Глуховского.
Сергей ЛЕБЕДЕНКО:
ЕВГЕНИЯ НЕКРАСОВА
1. Однозначно самым ярким дебютантом и самым деятельным писателем сегодня я назвал бы Евгению Некрасову. Начиная с «Калечины-Малечины» и еще более ранней «Несчастливой Москвы», ей удаётся использовать необычные языковые формы с уходом в абстракцию (которая только подчеркивает конкретную проблематику её текстов) и при этом писать на разные темы, так или иначе касающиеся современности. Проблемы взросления, домашнее насилие, сенсорная депривация городских жителей, мусорный кризис — при этом часто с использованием фольклорных мотивов, которые служат эдаким пуантом в историях Некрасовой (см. «Мордовский крест», например). При этом Некрасова с коллегами запустила Школу современных литпрактик, которая выпускает будущих литературных менеджеров, редакторов, писателей и критиков, и упор в обучении они делают на современные тексты и уход от канона. Это достойно уважения.
2. Будучи сценаристкой, Некрасова умеет создавать кинематографичные сюжеты, но ранние её тексты немного напоминают расширенные сценарии. Сейчас — иначе: если читать текстовый сериал «Кожа», можно встретить много кинематографичных моментов, но при этом он не кажется схематичным, наоборот — заимствование из литературы чернокожих писателей и писательниц прошлого и крестьянской прозы создают потрясающий эффект, близкий к магическому реализму, но который при этом читается свежо за счёт знакомых приёмов писательницы — ёмких предложений, игры с абстракциями. Авторка много работает над собой, своими текстами, и многим нашим современным писателям стоило бы у неё поучиться.
3. Получилась смешная и, на мой взгляд, несправедливая вещь. Когда после нескольких лет мытарств рукописи по разным издательствам «Калечину-Малечину» опубликовали в «Редакции Елены Шубиной», а потом там же вышел сборник рассказов «Сестромам», премиальные институции и жюри премий почему-то решили, что публичности авторке хватает, можно теперь на кого-нибудь другого обратить внимание. В результате сложился парадокс: один из самых ярких отечественных литераторов не получил ни одного литературного приза, даже премию НОС за новую словесность и социальность (которых в текстах Некрасовой обеими ложками ешь) и ФИКШН35 для молодых писателей. И это говорит скорее плохо о премиях в России вообще: они как-то незаметно превратились в источник нематериальных (публичность) и материальных (призы) ресурсов, а не в камертон литературных тенденций. Читатель к этому весьма чувствителен и всё меньше обращает внимание на мнения жюри, что в данном случае полностью оправдано.
Ольга БАЛЛА-ГЕРТМАН:
ЕЛИЗАВЕТА ТРОФИМОВА
(1-3) Раз уж надо выбрать кого-то одного… (в скобках скажу, что это десятилетие было щедрым на многообещающие дебюты. В одном только проекте «Полёт разборов» мне встречались интереснейшие молодые поэты — Ника Железникова, Александра Герасимова, Кристина Кармалита, Марк Перельман, Евгения Юдина, Артемий Стариков, Роман Шишков. Некоторые дебютанты этого десятилетия — на которых безусловно стоит обратить внимание — уже издали и свои первые книги — например, Ростислав Ярцев, Василий Нацентов, Сергей Рыбкин, та же Евгения Юдина; а иные и не одну — Николай Васильев, Антон Азаренков (один из самых ярких; я не уверена, в этом ли именно десятилетии он начал публиковаться, но две книги — «***» (2017) и «Детская синема» (2019) успел издать уже в этом; совсем недавно в фейсбуке мне встретилась ярко-талантливая Соня Дубровская. Ростислав Амелин присутствует в моём читательском сознании так давно, что я даже не уверена, что он не начал публиковаться раньше, но если всё-таки в 2010-х, тогда среди самых сильных дебютантов десятилетия необходимо назвать и его.) Но раз уж надо выбрать, то я, пожалуй, выберу Елизавету Трофимову, над которой думаю давно, — она тоже успела выпустить в конце обсуждаемого десятилетия свою первую книгу, которую, не сомневаюсь, перерастёт и уже перерастает. Но по тем когтям видно юную львицу.
Трофимова видится мне одним из самых интересных поэтов своего поколения — родившихся в конце 1990-х, — с большим потенциалом роста и большим будущим, с огромной поэтической энергией, которая ощущается прямо физически. Этот человек способен ворочать большие пласты.
Она ещё в самом своём начале, но у неё уже собственный, дерзкий, упрямый, узнаваемый голос. Перед нами тот счастливый случай, когда большая начитанность, культурная насыщенность (а в случае Трофимовой она на зависть большая) и даже переполненность текстов культурными реминисценциями, цитатами разной степени скрытости — когда вот всё это не задавливает юной авторской индивидуальности и не делает поэтической речи автора вторичной, — но задаёт ей внутреннюю перспективу, добавляет ей внутренних измерений. Что касается переусложнённости и игры цитатами, — то для полной сил молодости это нормально и, думается, по мере роста это будет исчезать и уже исчезает; буквально в последние месяцы я наблюдаю у Трофимовой рост в сторону новой органичности, обретения собственного голоса, которому уже не нужно демонстрировать начитанность и кругозор автора, у него более глубокие задачи.
В её первой маленькой, очень концентрированной книжечке («Улица Сердобольская», 2019) мы видим следы узнаваемых влияний, — воздействия авторов, во многом решающим образом определившим поэтическую динамику XX века. Каждый поэт, как известно, сам создаёт собственных предшественников — сам, хоть бы и бессознательно, выбирает прежде писавших себе в предшественники, и у Трофимовой они — мощные: от Цветаевой до, например, Пауля Целана. Тут стоит назвать и нашего современника Василия Бородина, влияние которого Трофимова явным образом испытала, сейчас для неё оно, пожалуй, из самых актуальных. В основном же — по крайней мере, судя по тому, что было в её первой книге, — это первая половина и середина прошлого века: времени демиургического и катастрофического, сдвигавшего те самые «литосферные плиты» — упомянутые в первом стихотворении книги — которые продолжают своё движение и до сих пор. Вот у Лизы слышен гул этого сдвигания. Она — современник демиургического времени.
Это — следы сильных, властных влияний, которым не только нельзя не поддаться, но даже и грех не поддаться: они — школа, и трудная школа, которую необходимо пройти — для обретения чувства формы, для владения ею. В случае Трофимовой я назвала бы эти следы рубцами, шрамами, ожогами (от взаимодействия с чужим открытым огнём) — ещё и не всегда вполне зажившими, — следами происходящей на наших глазах борьбы с этими влияниями, соперничества с ними, сопротивления им и вызова им.
Понятно, что автор находится ещё в стадии становления, что это становление бурно. У Трофимовой крупный взгляд — какой бывает только у сильных поэтов, — то, что она пишет — это (бесстрашная) лирика и метафизика одновременно.
Внутри себя, для собственного удобопонимания, я делю поэтов по стихиям: по преобладающему в них элементу. Есть поэты воздуха, земли, воды и огня. Елизавета Трофимова — человек огня.
Думаю, она — из тех поэтов, усилиями которых XXI век будет перерастать XX-й и уже его перерастает, будет отвязываться от XX-го (давно пора!), в чьих текстах происходит активное становление поэтики нашего набирающего силу столетия. Жду её вторую книгу; уже чувствую, что она будет совсем другой.
Анна БЕРСЕНЕВА:
АЛЕКСАНДР СОБОЛЕВ
1. В этом десятилетии я, к радости своей, видела несколько незаурядных дебютов. Например, сборник рассказов Ольги Бешлей «Мой дикий ухажёр из ФСБ и другие истории», или роман Натальи Соловьёвой «На берегу Тьмы», или только что опубликованный роман Павла Манылова «Папа». Но самое сильное моё впечатление от литературного дебюта — роман Александра Соболева «Грифоны охраняют лиру» (СПб: Издательство Ивана Лимбаха. 2020). Собственно, впечатление не именно от дебюта, а просто от текста как явления. Этот роман с полным правом можно назвать именно необыкновенным художественным явлением, а его автора — необыкновенным современным писателем. Читая его, я испытывала не только счастье, которое всегда испытываешь, сталкиваясь со стихией абсолютно живой, исполненной природной сложности и при этом организованной в соответствии с законами, по которым существует культура в её высших проявлениях. Я чувствовала ещё изумление, почти растерянность: как может первое прозаическое произведение, да ещё большой роман, оказаться настолько совершенным?
Роман «Грифоны охраняют лиру» не укладывается в правила реализма, хотя в повествовательном смысле вполне реалистичен. Есть в нём и историческая фактура, в которой точность реалий переплетается с вымыслом, часто остроумным: революция, произошедшая в 1917 году, не имела успеха, поэтому в Москве есть станция метро «Гумилёвская», в будке на углу сидит городовой, а главного героя зовут Никодимом, так как в тридцатые годы была мода на дониконовскую Русь и детей называли соответствующими именами. Но в общем-то всё это не выходит за рамки обычной литературной логики, и можно припомнить тексты, в которых использовались подобные же вводные. Главное, что резко и ярко отличает этот роман от множества других, заключается не в описании альтернативного исторического пространства, а в движущей силе текста. Об этом непосредственно в тексте и сказано: «Новая сущность может быть создана <…> силой ума и таланта, настолько ослепительных, что неживая материя под их напором способна обратиться в живую». Именно это автор и делает в «Грифонах».
2. Александр Соболев филолог, сфера его профессионального интереса — поиск, изучение и издание произведений забытых авторов Серебряного века, о котором он сказал в интервью: «Это время для меня родное, я чувствую себя так, как будто прожил там половину своей жизни». Но все дело в том, что это никак, вообще никак не объясняет того, что он сделал как прозаик, — его первый роман не подражателен. Мне кажется важным также подчеркнуть, что в нём нет сюжетных, композиционных и каких бы то ни было других просчётов. И когда я читаю, что в «Грифонах»-де обрываются сюжетные линии или того больше, что поступки героев нелогичны, — меня охватывает возмущение. А что, теперь уже вот прямо утверждено, что задача писателя — простраивать арки персонажей и производить подобные же общеизвестные действия, описанные в учебниках по сценарному мастерству? Мне кажется, как минимум, не стоит забывать, что литературой давно освоены не только крепкие реалистические конструкции, но и повествования самого невероятного, парадоксального, выходящего за рамки обыденности свойства. И роман Александра Соболева об этом блистательно напоминает.
3. Просто безобразно недостаточно обратили на него внимание! Литературные институции откликнулись кисловато-снисходительно-полуодобрительным похлопыванием по плечу со множеством оговорок и милостивым включением романа в лонг-лист «Большой книги»; до шорт-листа уже не допустили. Совершенно нормально, что роман мог кого-то не впечатлить, — он не доллар, чтобы всем нравиться, — но профессиональные-то выстраиватели табели о рангах (кто бы ни присвоил им эту функцию) должны же понимать, что перед ними незаурядное явление искусства, что им поэтому следует приложить все усилия для того, чтобы вывести его под свет прожекторов, благодаря чему его заметило бы как можно больше читателей. Однако этого не произошло, что исчерпывающе наши окололитературные институции характеризует. А читателям, которые, несмотря ни на что, доберутся до этого произведения, я посоветовала бы обратить внимание на то, что в литературном мире, к счастью, есть не только мастеровитые клепатели историй, но и писатели в самом настоящем смысле этого слова. Таким писателям, как Александр Соболев, надо позволять идти самыми неожиданными путями, за ними надо следовать — и придёт к вам читательское счастье, откуда не ждали.
Андрей ГРИЦМАН:
НАТАЛЬЯ ПОЛЯКОВА
В поэзии всегда сложно выстраивать иерархию. Что вкладывать в понятие дебютант — начало творчества? публикации в толстых журналах? в сети? и т. д и т. п.
Понятно, что всё это весьма субъективно.
Потому выскажу своё субъективное мнение, основанное на личном чтении и на публикациях журнала «Интерпоэзия» за последний десяток лет. По какой-то причине на ум приходят несколько имён женщин-поэтов, развившихся за эти годы. Многих достаточно молодых авторов нельзя назвать дебютантами. В связи с возможностью публиковаться в Сети «карьеры» поэтов развиваются быстрее и появляются «на виду и на слуху» раньше.
Потому назову несколько имён, за творчеством которых внимательно слежу, публикую, но выделю одного автора, как того и требует опрос.
Лилия Газизова, уже состоявшийся автор, создавшая свою тему и форму, успешно работающая в форме верлибра, со своим настроением и голосом.
Наталья Резник, блестящий поэт, в основном проявившаяся за последние десять лет. К какому жанру отнести — неважно. Ироническая, исповедальная поэзия, минималистская. Совершенно узнаваемый голос.
Татьяна Ананич, тонкая, в какой-то мере философская поэзия, частью нарративная, с религиозными мотивами.
Эти авторы развивающиеся, на них надо обратить внимание и следить за их творчеством.
Но поскольку надо выбрать одного автора, я остановлюсь на творчестве Натальи Поляковой.
Она вполне подпадает под определение дебютанта десятилетия, если судить по публикациям в «Журнальном Зале». Первые публикации Наташи — в «Дружбе народов» и в «Интерпоэзии» в 2009 году. После этого появились публикации в основных журналах, и по ним можно проследить развитие автора, усложнение метода, развитие глубины, изменение подхода.
Рассматривая недавнюю статью Анны Голубковой в журнале «Артикуляция» «К вопросу классификации современной женской русскоязычной поэзии», нужно подчеркнуть, что ярких оригинальных авторов (к которым относятся вышеперечисленные женщины-поэты) невозможно отнести к какому-то одному направлению. Это проявляется и в случае Наташи Поляковой: и женская исповедальная, традиционная, и нарративная сильная силлаботоника. Не стоит и говорить об «экзистенциальном» направлении. Этой темой занят любой пишущий стихи человек.
С самого начала у Поляковой идёт то, что мне ближе всего, — прямая речь, высказывание. Она мастер резкого перехода от бытовых, пейзажных деталей к неожиданному философскому повороту (так называемый поэтический «телескопический» приём, интуитивно доступный только одарённому поэту):
Природа опять переходит на дочеловечий.
Молчащий на все лады.
Или:
Печёные яблоки к чаю из смородинного листа.
Пустота без отчаянья вовсе не так пуста.
В первых же, ранних подборках — чёткий, ясный, «простой» стих. Любопытное наблюдение: вроде читается легко (не в пример многим!..), а перечитаешь — и хочется задуматься.
Со временем у автора явно нарастает мастерство «управления» стихом:
Я слышала сзади весёлый звонок — он следовал всюду за мною,
Пока не замолк. Пока не замолк. Пока не замолк за спиною.
Или:
Белый хлопок в прохладной горсти,
По себе не отыщешь стаю.
Отпустить тебя?
— Отпусти.
— Отпускаю.
Пожалуй, на данный момент вершиной развития автора: техники, «мускула», смелости, является недавняя поэма «Камень, ножницы, бумага…» опубликованная в «Интерпоэзии» (№1, 2021 г.). Здесь автору удаётся свободный переход между техническими приёмами, формами — свободный стих, ритмизованный, со сквозными рифмами. И всё это определяется страстью, чувством, свободой высказывания.
Как было неоднократно высказано: неважно, о чём, важно, как, но самое важное — КТО говорит. Так вот, у Поляковой отчётливо чувствуется личность автора, что и есть самое главное.
Думаю, за развитием этого автора нужно следить, и главное, с удовольствием читать.
Что касается вопроса — достаточно ли обратили внимание на автора литературные институции? — ответить трудно. Тут нужно разделять «литературную» поэзию и эстрадную, экспериментальную, скандальную, гламурную, инстаграмную и т.п.
В этом смысле Наталья Полякова, очевидно, менее популярна, чем, скажем, Галина Рымбу, Сола Монова, Анна Русс, Ах Астахова или Аля Кудряшова. Ну и что? Какое это имеет значение? Каждый занимается своим делом.
Игорь Северянин был талантливейшим поэтом, «королём поэтов», во времена великих и гениев…
Александр МАРКОВ:
ОЛЬГА МЕДВЕДКОВА
Дебют десятилетия состоялся для меня в самом его конце, когда в декабре 2020 года в продаже появилась книга Ольги Медведковой «Три персонажа в поисках любви и бессмертия». Конечно, Медведкова совсем не дебютант — она уже много лет писала искусствоведческие исследования и художественную прозу на французском языке, она один из самых цитируемых современных французских искусствоведов. Первые её рассказы на русском языке, появившиеся в широкой российской печати — автопереводы с французского, такие как миниатюра «Афины». Книга Медведковой только на первый взгляд кажется просто историями обретений: обретение речи средневековой принцессой, обретение сознания дамой просвещённой эпохи, обретение памяти филологом эры позитивизма. И речь, и сознание, и память — лишь указания в сторону того, что на самом деле было обретено персонажами.
Например, это счастливое право не ведать о своих прежних привычках, а если и заблуждаться, то лишь один раз, а не постоянно спотыкаться об одно и то же. Счастье приручать уже не речь, а язык, со всем доступным современникам кругом представлений, как домашнее животное, и привыкать к повадкам этого зверя. Счастье иначе относиться ко времени — я бы сказал, используя театроведческую терминологию, не «драматически», а «постдраматически»: не как к миру теснящих друг друга обстоятельств, но как к области независимых инструментов, имеющих разные точки приложения, так что «судьба» — лишь одна из многих.
В рассказе «Соседка» Медведкова показала, как можно посмотреть на опыт Зебальда извне, не как учредителя особого повествования о памяти, но как наследника разных традиций, включая постмодернистские филологические школы. Зебальд, показала Медведкова, передаёт нам новый навык работы со страстью, не отстранения от неё, а её портретирования в индустриальном интерьере, как бывает «семейный портрет в интерьере». Никакой «постиндустриальной» эпохи не наступило, есть и сегодня множество индустрий, хотя бы индустрия искусствоведения или индустрия развлечений, и нужно просто вовремя сказать «пока» некоторым из них — только тогда ты сбудешься профессионально и как искусствовед, и как писатель.
В уже упомянутом рассказе «Афины» по сути опровергаются многие положения Фрейда: в нём изображен удавшийся поиск отца, а присланная пустая открытка — жест отрицания всего учения Фрейда о памяти, начиная с «волшебного блокнота». Дело в том, что психоанализ исходит из взгляда на уже установившийся порядок событий, сформировавших психику, тогда как проза Медведковой предполагает такой взгляд изнутри, исходя из которого, мы никогда не совладаем с этим стройным порядком. Напротив, в этом рассказе, как и в других, нельзя начать писать, чтобы письмо вдруг не перешло в рисунок, или говорить, чтобы речь вдруг не перешла в танец — и рисунок и танец не формы досуга, а просто продолжение той определённой легкости savoir vivre, которое и составляет скрытую тему прозы Медведковой.
Самый новый рассказ Медведковой о Товии и ангеле — взгляд искусствоведа на то, как могут возникать порядки иначе, чем в психологии и психоанализе. Например, это может быть порядок атрибутов, непостижимый умом: Товия — атрибут Архангела Рафаила (или Рафаэля, в ином произношении), рыба — атрибут Товии. Библейская книга, превратившая сказку об оборотничестве героя в рыбу (жертва), птицу (ангел) и волка (пёс-спутник) в рассказ о милосердии, раздавшая прежние оборотнические личины спутникам и собеседникам, оказалась разыграна по нотам милосердия, где звучит то дикция Целана, то светлая мысль о прощении из сказок Пушкина, то даже грустная беспечность блоковского «Соловьиного сада», отрицающая меланхолию изнутри. Это скорее всего можно сопоставить с «Иосифом и его братьями» Томаса Манна, но с тем различием, что в рассказе Медведковой не осталось вообще ничего меланхолического, никаких этих необходимых для большого романа мук и раздумий героя, — а лишь история о том, как мнимый беспорядок впечатлений оказался ещё более убедительным порядком милости. Никогда новейшая русская литература последних лет не звучала так убедительно там, где героя милует не время и другие герои, но что-то совсем другое, не имеющее отношения к привычным порядкам, что можно назвать чудом.
Анатолий КОРОЛЁВ:
МАСТЕР ЧЭНЬ
1. На мой вкус, наиболее яркий (но практически незамеченный) дебют десятилетия — это серия книг востоковеда Дмитрия Косырева, который работает под псевдонимом Мастер Чэнь, что вполне к лицу китаисту, человеку, который закончил университет в Сингапуре. До контрольной рамки вашего вопроса он написал одним за другим два шедевра «Любимая мартышка дома Тан» (2006) и «Любимый ястреб дома Аббасов» (2007), а в десятилетней полосе вопроса Textura: стоят в затылок почти десяток любопытных (но менее страстно написанных) детективных историй: 2010 — «Любимый жеребёнок дома Маниахов», 2011 — «Магазин воспоминаний о море», 2012 — «Быть высоким», «Дегустатор», «Капитан Мьюзик», 2013 — «Шпион из Калькутты», «Амалия и золотой век», «Багровый рубин из Могока», 2014 — «Этна», 2019 — «Магазин путешествий Мастера Чэня», 2020 — «Девушка пела в церковном хоре»…
Именно в этом изобилии, на мой взгляд, скрыта каверза столь многообещающего старта. С одной стороны, выдерживать взятую планку всегда нелегко. Как известно, вторую книгу написать так же хорошо, как первую, а третью так же хорошо, как вторую, мало кому удаётся, но думаю, что дело тут в ошибочной стратегии издателей, которые увидели в таланте новичка (человека уже зрелых лет и большого жизненного опыта) скорее товар, чем феномен. И поставили автора в ситуацию серии, где ему пришлось приспосабливаться к стратегии успеха. Вот один пример, для наглядности. Однажды оказавшись в Пекине, я, конечно же, завернул на местный рынок ваз на продажу и опешил от красоты сотен китайских ваз, но внимание писателя прихотливо, я заметил таз с кусками разбитой синей вазы, перед которой сидел на стульчике холёный господин и изучал обломки в многоэтажную лупу… я присел рядом (что было простительно чужаку) и даже рискнул взять из того таза осколок, бог мой, я почувствовал в этой глине звериную силу прошедшего времени, с этой костью синевы можно жить! а когда встал с корточек, увидел всю пошлую тошнотворность продажных китайских дам (я о вазах), раскрашенных под трафарет, и поспешно ретировался. Увы, серия обладает силой продажной стоимости, а там, где появляется феномен, прибыли пиши пропало.
Меньше всего я хотел бы сравнить замысловатые шарады интеллектуала, стеклодува аллюзий, волшебника мастера Чэня с выставкой детективов на торжище, но мой любимый первый шедевр остался без должного продолжения.
2. Одним словом (я перехожу ко второму вопросу: «Расскажите о творческой эволюции выбранного автора. Менялась ли его манера и, если да, то как?»), тактика наших издателей беллетристики гасит оригинальность тональности литератора, а только лишь верно взятый тон — это ключ к победам писателя. Что очаровало нас в «Маленьком принце» Экзюпери? Только тональность. А «Карлсон» Астрид Лингрен? То же самое, интонация. Мастер Чэнь вынашивал своего первенца (музыку и тон начала) долгие годы путешествий по Востоку и службы на дипломатической ниве, он оттачивал свой стилет до тонкости бабочки, которая вонзает свой хоботок в роскошный цветок, он задолго до дебюта в прозе стал знатоком вина и сигар (чемпион России по курению сигар в командном зачёте), короче, мастер Чэнь в чём-то был наследником смакования жизни в духе Набокова, и литература ждала от его дарования не правильных книг, не бестселлеров, а только лишь исключений. Но бизнес-стратегия нашего рынка лишила его прав и на эволюцию и манеру.
3. Тут я бы хотел уйти резко в сторону от своего героя… и сказать два слова об этом самом внимании литературных институций. Увы, их — таковых у нас практически нет, рецензия, грошовая премия в пару-тройку лимонов, в лучшем случае круглый стол, — вот нехитрые приметы отсутствия институции славы, в которой так иссушилась — до конского черепа — наша книжность после падения иерархии в хаос пошаговых реакций социальной сети.
Так, несомненный шедевр и уникум — книжка посланий Полин Ригель «Синие косточки съеденного яблока» (АСТ, 2019), которая тихой бомбой потрясла знатоков, никому, кроме гурманов ума, неизвестна. Хотя, без сомнения, уже вошла в историю литературы XXI века. Но Ригель хотя бы обзавелась первой книжкой (с нетерпением жду продолжения этой сенсации), а что делать, например, Саше Мойзых, перу которой принадлежат две уникальных рукописи о яхтсменке, потерпевшей аварию в океане, и о молодом тигре, который влюбился в лыжницу и очарованно шагает по следу лыжников, зная, что впереди снежная лавина, прикидывая в уме, как спасти девушку от гибели на перевале. Супермозг в полосатой шкуре звериной судьбы… Ах, это братцы о другом, как напевал Булат Окуджава…
Евгений ЕРМОЛИН:
Яркий дебют — это всегда новое слово, оказавшееся важным и для читателя. Случилось ли такое в 10-х годах? Мне кажется, читатель понемногу отвык от того, что злободневные события происходят в литературе (или связывает их с давно ему известными именами и не связывает, увы, ни с какими другими, поэтому самые значимые вещи 10-х годов прозвучали крайне слабо).
Литературные дебюты 10-х происходили не слишком заметно. Ни сильного шума, ни большого скандала. Легко было пропустить. Чувство общности, поколенческая солидарность, поддержанная дружественной критикой, издательской активностью и громким медиарезонансом, манифестальный вызов традициям и обычаям, — всё это не работает. Маргинализировавшись, литература живёт личным драйвом и угасает в его отсутствие.
Рискну назвать несколько дебютантов в прозе. Их не объединяет ничего, кроме разве что возраста.
Гузель Яхина. Вячеслав Ставецкий. Андрей Олех. Хроники былого с примесью абсурда и фантасмагории.
Серёжа Павловский. Речевая стихия современности как средство фиксации идентичности. Или её принципиального отсутствия.
Борис Пономарёв. Тупик будущего (новая версия антиутопии / сатиры).
Булат Ханов. Попытка дать формулу современности, оборачивающаяся невозможностью собрать и выразить её (или — герою — себя).
Владимир Новиков. Хроники затейливого отщепенства.
Валерия Пустовая (как прозаик). Семья как ковчег, как точка отсчёта и финальная гавань.
Григорий Служитель. Москва глазами кота.
Итак, девять. Пожалуй, на этом остановлюсь. Хотя в моём списке наблюдения есть еще с десяток имен. Добавлю разве лишь, десятым, Виктора Ремизова, показавшего, что в литературу и сегодня можно резонансно, убедительно войти в довольно зрелые годы.
Дмитрий АРТИС:
Мне видится второе десятилетие нынешнего века периодом зарождения масштабных творческих проектов. Если вспоминать нулевые с их бесконечными лито, салонами, турнирами поэтов и отдельными претендующими на главенствующую роль в литературном процессе издательствами, то всё же там было больше камерности, читай закрытости. Авторы кучковались вокруг одной-двух ярких личностей «по дружбе за рюмочкой» и жили своей небольшой жизнью.
В десятых годах, перерабатывая опыт предыдущего поколения, молодая поросль начинает развивать свою деятельность в разных направлениях, что заставляет их привлекать под свои знамёна всё больше и больше людей. Уже не просто отдельные салоны, электронные журналы, конкурсы, премии, издательства, а всё сразу под одной, грубо говоря, торговой маркой. Делается ставка не на каплю, которая камень точит, а на море разливанное, покрывающее собой всю поверхность литературной и окололитературной жизни. Никто не прыгает на одном месте, стараясь перепрыгнуть соседа по парте, но широко и быстро шагает, причём одновременно в разные стороны.
На сегодняшний день можно отметить два таких проекта, дебютировавших, то есть обративших на себя внимание в десятых годах и заставивших вертеться вокруг своей оси любителей литературы: 1. Товарищество поэтов «Сибирский тракт»; 2. Арт-группа #белкавкедах.
В действительности относительно масштабных проектов гораздо больше, но я выделяю именно эти, поскольку близко сталкивался — участвовал в различных акциях — только с ними. Впрочем, лукавлю. Участвовал в различных акциях множества относительно масштабных проектов, но выделяю именно эти, потому что мне сегодня так захотелось. Смайл.
Товарищество поэтов «Сибирский тракт» зародилось в конце нулевых. Рассвет пришёлся на десятые года. Во всех справках родоначальниками этого проекта названы уральские авторы: Алла Поспелова, Андрей Пермяков, Алексей Евстратов и Арсений Ли. Сейчас в товарищество входят авторы из разных регионов России. Поначалу ребята организовывали творческие акции, за основу которых бралось чтение стихов на всевозможных площадках. Огромная заслуга проекта в том, что он был рассчитан на привлечение внимания к современной поэзии читателя с улицы — со стороны. Отход от сформировавшейся в нулевых позиции, когда поэзия существовала исключительно для поэтов, и даже на творческих вечерах авторы читали свои стихи таким же, как они, авторам. Замкнутый круг был наконец-таки разорван. Поэзия пошла в народ, не теряя при этом своего изначального облика — высокого предназначения. Затем в середине десятых годов «товарищество» запустило издательскую программу: «СТиХИ» (Сибирский Тракт и Хорошие Индивидуальности), книги для чтения. Программа рассчитана на распространение поэтических книг современных авторов среди обычного читателя. Опять же, отход от позиции нулевых, когда книги делались исключительно для «своих». Следующим этапом развития проекта стала конкурсная площадка на соискание литературной (денежной) премии «Кубок». Помимо него добавились бесплатные онлайн-семинары ведущих современных авторов. Участники семинаров проходят творческий конкурс, но в записи на ютуб-канале «Товарищества» их могут посмотреть все желающие. Признаться, грешным делом сам смотрю. Мне всё это очень нравится. Особенно семинары поэта, доктора филологических наук, главного редактора журнала «Урал» Юрия Казарина. Интересные, вдумчивые разборы стихотворений классиков отечественной литературы и самих семинаристов.
Арт-группа #белкавкедах — это мои любимчики. Здесь можно с уверенностью к ныне не совсем модному, но всё-таки престижному статусу «хорошие люди» добавить ещё и то, что они безумно талантливы и работоспособны. Начинали они позже вышеупомянутых, но, надеюсь, пока ещё не вошли в пик популярности, несмотря на то, что на сегодняшний день все проекты белок самые читаемые и самые посещаемые. Родоначальниками считаются Евгения Джен Баранова, Анна Маркина и немного диссонирующий с ними и, наверное, поэтому вскоре отскочивший — Олег Бабинов. Поначалу ребята так же, как «товарищество», и ходили в народ, и читали стихи. Объезжали города (за границей тоже побывали), участвовали в поэтических мероприятиях разного масштаба — «фестивалили», одним словом. Вскоре возник электронный журнал «Формаслов», в редакционную коллегию которого вошло больше тридцати современных авторов. Упор был сделан на «литературу настоящего времени». Проза, поэзия, публицистика, критика, детская литература, обзоры кинофильмов, фестивальных и конкурсных площадок, видеотека и, конечно же, библиотека. Масштаб — мало сказать — грандиозен. Журнал широко представлен в социальных сетях: фейсбук, вконтакте, ю-туб, яндекс-дзен, инстаграм, телеграм. В презентационном листе сказано: «Наша миссия — говорить с читателем на понятном ему языке, выделяя лучшее из сегодняшних литературных течений и сталкивая эстетические взгляды. Мы верим, что истина рождается не в споре, а на границе точек зрения». Но это презентационный лист. На мой взгляд, журнал больше направлен на молодое поколение, хотя авторы, которым глубоко «за», там тоже широко представлены. Редакционная коллегия журнала работает в жюри огромного количества конкурсов, где занимается отбором текстов. Третьим этапом развития арт-группы #белкавкедах стало создание собственного издательства «Формаслов» на основе одноимённого журнала. Перечислил не весь объём работы, который проводят белки. Только малую толику. Большая движуха, мощный темп при сохранении моральных и нравственных принципов, без скандального хайпа и хейтерства. Даже по сегодняшним меркам огромнейший труд, и здесь уже с печалью загнанной собаки остаётся только добавить, что я бы так никогда не смог.
Вот такими мне видятся десятые года нынешнего века на выходе. Это ведь тоже своего рода феномен, доселе не встречавшийся в литературе, который необходимо изучать, о котором надо писать и говорить.
Евгения РИЦ:
МАРИЯ АБЛОВА
Я не хочу говорить о самых ярких, потому что это может быть несправедливо. Но я хочу отметить один дебют, который, помимо своей яркости, поразителен ещё тем, что мы с первых — и сразу взрослых — опытов видим удивительную целостность и сформированность поэтики. Это Мария Аблова.
