Евгений Никитин: «Мы сшиваем ткань литсообщества». Часть I
Телеграм-проект «Метажурнал», появившийся примерно два года назад, стал одним из самых заметных в сетевом пространстве. О новых интерактивных формах критики, о проблеме литературной власти и о том, где проходит граница между выходом к «внешней» аудитории и сохранением экспертной планки, Евгений Никитин рассказал в интервью порталу Textura. Беседовал Борис Кутенков.
Б. К.: Женя, рад с тобой беседовать после долгого перерыва. Хочу спросить в первую очередь о «Метажурнале»…
Е. Н.: Прежде всего я хотел бы узнать, как у тебя дела.
Б. К.: По-разному. Литературных проектов стало больше, денег — умеренно больше, свободного времени — меньше. На данный момент веду раздел культуры в «Учительской газете» (четыре рубрики еженедельно, одна из них книжная), две рубрики, связанные с нашей антологией, на двух сайтах, раздел поэзии на «Прочтении» и «Полёт разборов». Выпускаем книги. Успеваю много читать разного и писать своё. И это ещё не всё… Хочется надеяться, что стал работать более профессионально. Ещё иллюзий стало меньше. И это хорошо.
Е. Н.: А ты знаешь, чем живу я? Чем зарабатываю деньги?
Б. К.: Нет, хотя слежу за твоей страницей в Фейсбуке.
Е. Н.: Я работаю с пожилыми людьми, которые сами уже за собой не могут ухаживать. В частности, одного человека, у которого Паркинсон, я должен полностью мыть под душем. Второй человек — он моется сам, слава Богу, но у него уже не хватает сил убирать свою квартиру. Я мою его квартиру, шесть комнат, мою посуду и хожу в магазин. Это называется в Израиле «метапель».
Б. К.: А это лучшее, что можно найти в положении эмигранта в Израиле? Альтернативы не было?
Е. Н.: Нет, это не лучшее. У меня просто нет сил. И даже не столько сам поиск работы для меня самое страшное. Самое страшное — всё, что связано с бюрократией, бумажками, рассылкой резюме… Я просто махнул рукой на все. Честно говоря, не хватает психической энергии этим заниматься. Думаю, тут уже клинические причины.
Б. К.: Скажи, какое влияние это оказывает на психику? Вырабатывает ли, например, какое-то чувство сопротивления — ну, скажем, хочется ещё более яростно отвоевать время и силы для литературных проектов?
Е. Н.: Ты имеешь в виду компенсацию или именно сопротивление?
Б. К.: Скорее сопротивление. Хотя в данном случае даже бы их не особо разграничивал. Сопротивление бытовым обстоятельствам, чтобы они тебя не поглотили.
Е. Н.: Ну, это же не совсем сопротивление. Это получается такое сопротивление, как у некоторых «актуальных» поэтов, — вот они написали стихотворение, и это считается уже сопротивление. Если бы я сидел в Фейсбуке и называл это сопротивлением быту, было бы совсем смешно.
Б. К.: Я не про социальное, а про тебя, про твою жизнь.
Е. Н.: Может быть, это шизофрения, но сейчас мне моя жизнь в Фейсбуке, в моих литературных проектах кажется реальной жизнью. А работа — каким-то сном, дополнением к этой реальности. Я полностью ушел в дистанционные формы коммуникации с людьми. Это не сопротивление, это скорее бегство от реальности.
Но сейчас я читаю про Андрея Егорова, про то, как он жил в последние годы, например, — и понимаю, что он просто на всё махнул рукой. Он просто рисовал, писал стихи и не предпринимал усилий, чтобы вернуться в этот фронт работ бытового плана. Не пытался себя достать из ситуации. И я его понимаю. Вот я не могу себя сейчас заставить учить иврит, например. Как будто реальность где-то там существует, но я делаю вид, что её нет.
Б. К.: Главный твой на данный момент сетевой проект, «Метажурнал», появившийся относительно недавно, ты не без гордости называешь самым популярным в литературно-критическом пространстве. Расскажи, как решил его затеять и чем он институционально отличается от прочих проектов? Какую лакуну заполнил «Метажурнал», что именно в нём привлекло аудиторию — и чего не хватало ей в существующем критическом дискурсе?
Е. Н.: Как ты знаешь, я зачем-то в 2019 году стал писать рецензии на стихи из премиального списка «Поэзии». Мне казалось, это хороший повод поговорить о критериях. Вот 100 стихов, которые позиционируют как лучшие тексты прошлого года. А лучшие ли они? Хороши ли они в принципе?
Произошло сразу две вещи. Во-первых, жуткий скандал: кто-то посмел нарушить статус кво, когда все друг друга хвалят или помалкивают. Во-вторых, я понял, что нужно этому списку что-то противопоставить — свой собственный выбор, свой собственный вкус, и начал вести этот канал — сначала он назывался «Русская поэзия 2019». На первых порах я сам отбирал стихи. В первые недели две присоединилось сразу около 500 человек, что меня немало удивило. И рост подписчиков продолжился. И они хотели стихи обсуждать. Мне написали «создай чат». В Telegram есть такая функция. Я сделал чат, и там на первых порах начались какие-то баталии — люди изголодались по обсуждению текстов. Потом этот эффект сильно уменьшился, сейчас чат то оживает, то умирает. Самых активных я пригласил стать соредакторами канала. Так появилась первая версия редколлегии «Метажурнала». Уже потом я приглашал людей дополнительно. Название не имеет отношения к метареализму, как некоторые подумали. Смысл в том, что мы отбираем лучшее из других журналов, т.е. это журнал журналов. Но как выяснилось, большинство редакторов предпочитают выбирать новые тексты прямо из ленты фб… Так что название немного вводит в заблуждение. Но так прижилось.
Организационно проект выглядит так: 16 человек, каждый в свой день, выбирают 1 чужое стихотворение текущего или прошлого года и комментируют свой выбор. Проект «горизонтальный»: все редакторы равноправны, я не вмешиваюсь в их выбор. Здесь, кстати, важная история произошла: мне пришлось поступиться своим вкусом и своим эго. Я влияю на публикации не более, чем каждый из 16 редакторов: помимо меня это Иван Полторацкий, Максим Дремов, Алексей Масалов, Павел Банников, Зоя Фалькова, Лета Югай, Людмила Казарян, Антон Платонов, Евгения Ульянкина, Роман Осьминкин, Дмитрий Гуревич, Нина Александрова, Фридрих Чернышев, Алина Дадаева, Маргарита Шабурова. Конечно, я выполняю еще организационные функции и пытаюсь следить за соблюдением правил. Но и то не полностью. За стримы отвечает, например, Павел Банников, а канал новостей поэзии «Схрон», такое ответвление «Метажурнала», создал Максим Дремов.
Думаю, выбор слова «популярный» не вполне верен. Но создание канала вызвало явный резонанс. На сегодня 1793 подписчика получают обновления канала прямо на свои мобильные устойства, все посты читают около 500, около 200 участвуют в опросах и чате. Но я не знаю, можно ли считать это популярностью, учитывая, что у книжных блогеров в 10 раз больше подписчиков. Но среди поэтических Telegram-каналов наш — самый крупный.
Что у нас нового? Мы не просто публикуем, а говорим о каждом отдельном стихотворении. И мы напрямую взаимодействуем с подписчиками в форме чата и постоянных опросов. Одна из форм такого взаимодействия — собственная премия, в которой подписчики выбирают тексты в шорт-лист из предложенного редакторами лонга.
Кроме того, важно, что все редакторы представляют разные сектора литпроцесса. У нас представлена и «актуальная», и «традиционная» поэзия, и фем-письмо, и толстые журналы, мы сшиваем ткань литсообщества воедино.
Б. К.: «Благодаря пандемии зародился и новый жанр литературной критики — устное высказывание на стримах и круглых столах (стримы “Метажурнала”, “Несвободного микрофона”, круглые столы “Артикуляции”). Это жанр быстрого реагирования, он весь в риторике и импульсе момента. И он не монологичен. Это всегда полемика, живой и злободневный разговор», — пишешь ты в своей колонке в «Лиterraтуре». Это звучит неожиданно. Действительно ли вменяемая критика совместима с «быстрым реагированием» и «импульсом момента»? И, по твоим впечатлениям, как на это повлияла пандемия?
Е. Н.: Пандемия повлияла напрямую. Все освоили Zoom. The Medium is the message. Новые формы взаимодействия породили и новые формы критики. Что такое вменяемая критика? «Легкая кавалерия», на мой взгляд, совершенно невменяема, хотя она существует в традиционном, письменном жанре. Конечно, все, что говорится на стримах и круглых столах, как правило, более поверхностно, чем полноценная критическая статья. Но здесь плюсы другие: быстрая реакция, непосредственное впечатление, человеческие эмоции, живой разговор. И необязательно о литературе. Разговор может завести куда угодно. Я должен признать, что я переоценил влияние этих стримов, литсообщество достаточно консервативно и к тому же текстоцентрично, так что традиционную критику ничего не заменит. Но стримы добавляют разнообразия литературной жизни. Нет ничего приятнее, чем за бутылочкой вина поболтать с друзьями о стихах или обсудить последние сплетни.
Б. К.: Кстати, что касается «сетевой» критики: в статье о тебе из «Википедии» есть формулировка: «Как поэт стал известен во время заката сетевой литературы в 2002—2004 годах». Что входило тогда в понятие «сетевая литература» и что сейчас? Считаешь ли ты, что это явление обрело новые возможности, и на каких основаниях оно зиждется?
Е. Н.: Эта статья сильно устарела. И я бы выкинул из нее больше половины лишней информации… Например, дурацкие цитаты. В те годы под сетевой литературой понимались поэты, которые поначалу стали известны на Стихи.ру, «Термитнике», «Вечернем Гондольере» и подобных сайтах, а потом уже попали в журналы: Александр Кабанов, Геннадий Каневский, Игорь Караулов, Михаил Квадратов, Юрий Рудис, Константин Рупасов, Андрей Баранов (Глеб Бардодым). Я принадлежал к этому кругу и последним вскочил на подножку отъезжающего поезда, когда меня опубликовал журнал «Знамя». А сейчас такого явления просто нет. Любой автор социализируется в фейсбуке, а под сетературой понимают популярных поэтов из пабликов Вконтакте, которые, в отличие от авторов тех лет, вообще не ориентируются на журналы.
Б. К.: А почему для существования проекта был выбран именно Telegram, какие возможности даёт эта площадка?
Е. Н.: На тот момент это было модно, позволяло быстро набрать лояльную аудиторию, и важно — в Telegram не было цензуры. Telegram позволяет читать то, что ты хочешь читать, так как это мессенджер, а не соцсеть. В отличие от Фейсбука, который показывает тебе выборочные посты следуя своему дурацкому алгоритму. А выгодный плюс по сравнению с обычными сайтами — прямое взаимодействие с подписчиками и удобство для работы с мобильного устройства. Кстати, легко проводить опросы. Мы выяснили, какие журналы читают наши подписчики, какие премии считают значимыми, кто для них более авторитетен — все это выражается в статистических данных и позволяет анализировать литпроцесс — не на научном социологическом уровне, но на достаточном для интересных любительских наблюдений.
Б. К.: Ощущаешь ли ты результаты своей деятельности? Как она повлияла на расширение пространства разговора о текстах?
Е. Н.: «Метажурнал» расширил его своим присутствием. И, в принципе, любой текст, который передаётся одному из шестнадцати редакторов, может появиться в «Метажурнале», и на него будет как минимум рецензия самого редактора. Она может быть в виде интерпретации, в виде объяснения, почему он это выбрал, каких-то мыслей, которые помогают в него войти. И в чате — но это от нас не зависит — иногда возникают целые споры по поводу текстов. Моя идея была в том, что всё, что сейчас происходит в литпроцессе, кроме некоторых отдельных проектов, завязанных на обсуждении, — таких, как «Полёт разборов», например, — всё это вертится вокруг пустых действий и пустых жестов. Какая разница, опубликуют трех поэтов в журнале или трехсот поэтов, которых никто не читает? Находятся стихи в Фейсбуке или на сайте «Нового мира» — это просто изменение их местоположения в Интернете. Я мог зайти на одну страницу, мог зайти на другую. Это просто движение текстов внутри Интернета.
Раньше, в советское время, опубликованный текст читали миллионы людей, которые выписывали журналы. Сейчас это просто братские могилы. Поэтому я задумался, что мы можем добавить качественно нового к понятию «публикация». И вот что мы можем: комментарий редактора, разговор о тексте. Кроме того, Telegram очень гибкий. Мы не ограничены рамками журнального формата. Мы можем запостить стихотворение Гандельсмана, а после этого опрос, в котором могут принимать участие все подписчики. Такой подход существенно отличает «Метажурнал» от традиционного «толстого» журнала или от сетевого издания, которое так или иначе воспроизводит структуру «толстого» журнала.
Б. К.: Меня заинтересовали опросы с выбором самых авторитетных литераторов — последний проект, проведённый тобой в «Метажурнале». Насколько я понимаю, идея была предложена Анной Голубковой для круглого стола «Артикуляции»?
Е. Н.: Да, это был опрос к круглому столу. Тема была сформулирована так: «Кто здесь власть» — в отношении литературного процесса. Ну и я решил ответить на этот вопрос буквально. Среди различных литературных фигур власти больше всего голосов набрали Дмитрий Кузьмин и Галя Рымбу.
Б. К.: Насколько на формирование списка людей влиял твой личный вкус, а насколько — отстранённый экспертный выбор?
Е. Н.: Ну смотри. Сначала я попросил своих подписчиков в Фейсбуке, чтобы мне накидали имена самых влиятельных людей в литературном пространстве. Речь идёт не о качестве их текстов и не о том, кто лучше и кто хуже. Это о власти, о возможности влиять за судьбы авторов. Поэтому мой вкус тут ни при чем. Мне накидали имена, какие-то из них я отмёл, потому что понимал, что у этих людей нет реального влияния ни на что. Получилось 54 фигуры, разделённые на 6 опросов.
Понятно, что меня в Фейсбуке читают определённые люди и не всегда, например, представители «актуальной» поэзии. Поэтому часть людей, которые кажутся мне значимыми, я добавил от себя. Влияли ли на этот выбор мои личные симпатии? Нет, я смотрел не на симпатии, а на моё представление о том, какое на какие процессы влияет этот человек. Одного человека я действительно не включил. Назову его сразу — Кирилл Корчагин. Я не захотел его включать, потому что, во-первых, некоторым подписчикам «Метажурнала» это будет неприятно. Но сразу же в чат пришел Дмитрий Кузьмин и написал, что я устраиваю cancel culture. И тогда я создал ещё группу из тех, по поводу кого мне пеняли, что я их не включил. В результате мы всех учли.
Б. К.: Оправдались ли твои ожидания по итогам опроса?
Е. Н.: Я предполагал, что большая часть людей напишет, что никаких авторитетов нет. По моему многолетнему опыту, в литературе власть принадлежит тому, кто её подобрал. Она валяется, как старый башмак или носок на дороге, — кто хочет, тот пользуется. Какой разговор о власти может идти, если достаточно создать электронный журнал и ты будешь в нём царь и бог? И сразу можно наблюдать, как поэты будут выстраиваться в очереди, чтобы попасть в этот проект. Мне кажется, все, кто этим занимаются, — это понимают. Можно использовать авторитетные имена на первых порах, которые дают нужный толчок. В общем, это вопрос правильной организации, правильного пиара, — и присутствия адекватных людей, которые действительно делают что-то интересное. Одним словом, власть в литпроцессе — это не какая-то сакральная вещь, а что-то вполне доступное предприимчивым людям. И что-то очень ненужное — потому что все участники литпроцесса хотят не власти. Они хотят хороший текст написать.
Б. К.: Тебе это очевидно — что «хотят не власти»? Мне — неочевидно.
Е. Н.: Это не нужно никому. Власть обременяет. Ты просто вкладываешь свои силы в других поэтов вместо собственных текстов. Чтобы чем-то таким в литературе заниматься, нужно ставить ее выше своих собственных авторских амбиций. В общем, результаты меня несколько удивили: только 30 процентов сказали, что авторитетов нет, остальные так или иначе распределили свои голоса. Там были разные группы, как ты знаешь: имеющие отношение к премиям — в одной группе, критики — в другой группе… В итоге был финальный опрос — после голосования по всем группам, — и стало ясно, что есть две силы. Это журнал «Воздух» и феминизм. Если говорить с точки зрения идей, — это, конечно, уже мои интерпретации, — есть Кузьмин, который воплощает идею прогресса, инноваций, новаторства, ризоматичности, прироста смыслов и есть Галя Рымбу — она воплощает альтернативу. Ее линия зиждется на том, что текст — это не просто игра в слова, а попытка воздействовать на реальность, в том числе и политическую. А силы «традиционной» поэзии играют очень незначительную роль, тот же «Новый мир» в этом опросе набрал очень мало голосов.
Б. К.: Ты упомянул, что «власть — это что-то очень ненужное». Но расскажи, почему тебя так волнует её идея? Опять же — это связано больше с тобой, с твоими амбициями, или с отстранённым, социологическим интересом?
Е. Н.: Возможно, во мне умер социолог. Мне интересно, как люди организуются в какие-то муравейнички, как они воюют друг с другом. Но раньше я это высмеивал — написал, например, ряд статей на эту тему, в одной из которых представил литпроцесс как карточную игру, — а сейчас пытаюсь как-то анализировать.
Б. К.: Всё-таки уточни — ты скорее видишь себя над схваткой или для тебя значимо ощущение твоего кураторства, понимание авторитетности?
Е. Н.: От настроения зависит. Когда я пишу какие-то статьи — я больше вижу себя над схваткой. Но я не могу сказать, что мне не радует, что у меня есть определённые рычаги. Я радуюсь, что могу кого-то публиковать в журнале «Лиterraтура», я рад, что «Метажурнал» переформатирует литературную реальность. Так или иначе — организуется пространство, в котором мое мнение играет какую-то роль, и я вижу, что на авторов, которых я публикую, обращают внимание. Почему меня это радует? Наверное, потому что меня очень раздражало то, что было раньше.
Б. К.: А что было раньше?
Е. Н.: Авторы, которые мне нравились, оставались в тени.
Б. К.: Это, например, кто? Я помню, что несколько лет назад ты выделял Гришаева, Веденяпина, Караулова. Но про них нельзя сказать, что они оставались в тени. Или ты имеешь в виду других?
Е. Н.: Авторов-то много. Ты сейчас назвал самых известных. Но даже поставить стихи Гришаева в центр какого-то разговора мне, безусловно, приятно. Я думаю, что косвенно повлиял на то, что его книжка вышла в серии «Воздуха»: я постоянно поднимал вопросы о поэзии Гришаева в литературном пространстве. Старался, чтобы внимание к его текстам не угасало. Вообще, имена людей, которых мы знаем сейчас, — они стали значимыми не только благодаря качеству своих текстов, а в том числе и благодаря энтузиастам, которые продолжали публиковать их, говорить о них. Иногда даже тормошить их самих — чтобы собрали книгу, чтобы направили подборку. Без этого литпроцесс не движется. И даже авторы, которые уже канонизированы, — они канонизированы благодаря усилиям энтузиастов.
Возвращаясь к вопросу о власти: тот кусочек пространства, на котором я могу совместить Галю Рымбу и Андрея Гришаева, — он мне нравится. Такого контекста, кстати-то, и не было. Литературный мир состоял из отдельных лоскутов. Нельзя было представить, что какой-то критик из «актуального» лагеря будет всерьёз отвечать на статью Игоря Караулова, опубликованную на «Совлите», или на рассуждения о рэпе из «Просодии». Максимум — какие-то раздражённые смехуёчки или «Кто испортил «Воздух»», была такая рубрика в «Воздухе».
Я сейчас наблюдаю «Метажурнал», свой раздел поэзии на «Лиterraтуре» и тот семинар, который я веду, как единое пространство, и стараюсь их как-то переплести. Те самые ответы «актуальных» критиков на те или иные выпады из другого лагеря появляются именно в «Лиterraтуре». Я считаю, это движение в правильную сторону. Где было игнорирование, возможен разговор, где были стены — там теперь какие-то тонкие плёнки между пресловутыми «пузырями» литпроцесса, и иногда они сообщаются. Потому что, как я уже сказал, — у нас представлены самые разные представители литпроцесса: от условно консервативных до леворадикальных.
Б. К.: У меня такой вопрос: где грань между демократизацией и размыванием экспертности? Твой канал в Telegram комментируют многие люди — условно говоря, «с улицы». Такая проблема существует и на «Полёте разборов», меня в этом не раз упрекали, — что не стоит, мол, давать высказываться людям из зала. Не из снобизма, а потому что становится размытой граница между экспертным мнением, первостепенно звучащим, — и случайным. При этом понятно, что хочется идти к «сторонней» аудитории (от слова «широкая» воздержусь), привлекать её.
Е. Н.: Я говорил про истончение грани между тусовками, лагерями, а не между аудиторией и литераторами. Но смотри: допустим, в «Полёте разборов» ты перестаёшь давать высказываться людям из зала.
Б. К.: Не перестаю, но постоянно ощущаю это проблемой.
Е. Н.: Если представить, что ты перестаёшь, то они выходят и высказываются всё равно. Просто ты не услышишь их мнений.
Б. К.: Они будут не в рамках экспертной площадки. Мне кажется, это очень важно.
Е. Н.: Правильно. Поэтому в «Метажурнале» есть основной канал, который состоит из постов редакторов, а есть чат, где высказываются подписчики. Это не часть экспертной площадки, это комментарии. Пока всё работает хорошо. Если я увижу, что всё превратилось в хаос, я могу отключить комментарии. Но это не понадобилось ни разу.
Что касается демократизации — грань в той точке, где есть деятельность редколлегии: в чате-то обсуждают не всё подряд, а то, что мы представляем на их суд.
Б. К.: Расскажи, пожалуйста, об интересных авторах, которых ты узнал благодаря своим редакторам.
Е. Н.: За два года их сотни.
Б. К.: Ну, твои личные «вау-открытия». Наверняка таких немного.
Е. Н.: Кто сразу вспоминается — Ануар Дуйсенбинов, Евгений Кремчуков, Влад Гагин, Гликерий Улунов, Софья Суркова, Наталья Михалёва. Сегодня я вывешу шорт-лист премии «Метажурнала», и ты наверняка найдешь для себя несколько имён. В основном мои открытия были среди «ультраактуальной» поэзии — я их недостаточно читал, а там происходит самое интересное.
Б. К.: Ну, Евгений Кремчуков — это не новое имя. Он давно публикуется, в том числе и в «Новом мире» — и с поэзией, и с прозой. И участвовал в «Полёте разборов».
Е. Н.: У наших редакторов и нет такой задачи — искать новые имена. Кто хочет — занимается этим. Павел Банников, например, очень любит находить такие. Но смысл в том, что редакторы выбирают тексты, которые произвели на них самое сильное впечатление. Мы даже не спрашиваем авторов, можно ли опубликовать их тексты. Текст появился где-то — в Фейсбуке или на странице «Нового мира» — мы можем его запостить и поговорить о нём. А кто его автор — не столь важно. В «Метажурнале» есть своя премия, и она даётся не авторам, а текстам. Когда я пишу об этой премии, я не пишу: победил такой-то автор или прошёл такой-то автор. Я пишу: победил такой-то текст. Может участвовать даже несколько текстов от одного и того же автора. Если в шорт-лист вошли бы 15 текстов одного и того же автора, я бы удивился, но это технически возможно.
Б. К.: Мне близок твой текстоцентричный подход. Он ближе к «Ариону», уже почившему в бозе, чем к «Воздуху». Ты можешь помнить давнюю дискуссию между Алексеем Алёхиным и Дмитрием Кузьминым, где первый выступал за ценность конкретного текста, его безусловность; второй настаивал на том, что важен совокупный участок пространства, связанный с автором, — его репутация, определённый корпус текстов этого автора, направление поиска…
Е. Н.: Да, это не совпадает с его позицией. Но я думаю, что это неважно. Кузьмин свой подход манифестирует в журнале «Воздух». Пусть будет много разных подходов. Но в принципе-то, я согласен с Кузьминым, с его позицией. Действительно, невозможно отрезать одно от другого. Но для этого есть другие площадки. После того, как мы узнали, что автор важен, мы хотим понять ещё, чем именно важен его конкретный текст. Если у него нет такого текста, о котором стоит поговорить, — то автор мне неинтересен, хоть ты мне талдычь, что он важен, тысячу раз.
Б. К.: Пару лет назад, кстати, Виталий Пуханов обиделся на меня и вычеркнул из друзей на ФБ за то, что я написал в обзоре на «Годе литературы», что основным итогом первого сезона премии «Поэзия» стал побочный эффект — то есть то, что ты затеял дискуссию вокруг текстов. Такой дискуссии до тебя не было в рамках премии. Мне кажется, это очень важный итог, не подразумеваемый самим принципом премии «Поэзия», — и расширение пространства разговора о текстах. Как бы ты это прокомментировал?
Е. Н.: Пуханов вообще остро реагировал на всё, связанное с премией. Подход премии вроде бы совпадает с тем, что я говорил сейчас, — обратить внимание на тексты. Но разговор о них ставил его в неловкое положение. Ведь если я говорю «это стихотворение неудачное потому-то потому-то», значит я сомневаюсь в компетенции выбравших его экспертов… Литсообщество оказалось не готово к такому повороту. Это было не принято. Так-то в премии «Поэзия» мне многое нравится, я фанат премии «Поэзия». И первоначально я всё это делал, чтобы подраскрутилась сама премия.
Б. К.: Но тебе не хватало разговора.
Е. Н.: Я вообще люблю поговорить, но для этого нужен какой-то повод. Например, я не буду писать рецензию на книжку поэта X, потому что это не повод для разговора. Кроме него, потом эту рецензию никто не прочтёт. А здесь был повод поговорить на тему, которая интересует много людей сразу. Действительно ли это «стихи года»? Почему именно они попали в премиальный лист? О чем эти стихи, почему они важны для нас? В «Метажурнале» этот разговор тоже есть — он происходит уже на этапе отбора. И практика показывает, что он может быть дружелюбным и обогащающим.
Продолжение следует…
