Гуманитарные итоги 2010-2020. Прозаик десятилетия. Часть II
1. Кого бы Вы могли назвать «прозаиком десятилетия» (2010—2020 гг.)? (При ответе можно учитывать любые факторы: как творческую продуктивность, так и личную/вкусовую заинтересованность в творчестве конкретного прозаика, или их сочетание). Что Вы сами вкладываете в это определение — и почему?
2. Расскажите о творческой эволюции выбранного автора. Менялась ли его манера и, если да, то как?
3. Общим местом в наши дни стало наличие культурного перепроизводства — или, как уточняет Евгений Абдуллаев в нашем предыдущем опросе, «информационного перепроизводства. Культурно-значимых книг (фильмов, спектаклей…) “производилось” в десятые не больше, чем в нулевые или девяностые. А вот информационный гул — возрос до верхнего акустического порога». В связи с этим хочется спросить: занял ли выбранный Вами автор достойное место в литературном контексте, уместно ли говорить о его признанности? Если да, то какие качества его личности/творческой работы поспособствовали этому? Если нет, то почему, на Ваш взгляд, это произошло?
В опросе участвуют двадцать респондентов. В этом выпуске читайте ответы Анатолия КОРОЛЁВА, Сергея ЛЕБЕДЕНКО, Игоря КИРИЕНКОВА, Жени ДЕКИНОЙ, Евгения ЕРМОЛИНА, Елены ИВАНИЦКОЙ, Романа БОГОСЛОВСКОГО
Ответы Юлии ЩЕРБИНИНОЙ, Михаила НЕМЦЕВА, Елены ХОЛМОГОРОВОЙ, Сергея КОСТЫРКО, Наталии ПОПОВОЙ, Анатолия КУРЧАТКИНА, Елены ЧЕРНИКОВОЙ, Олега КУДРИНА, Ольги БУГОСЛАВСКОЙ, Валерии ПУСТОВОЙ, Владимира ГУГИ, Александра МАРКОВА, Анны БЕРСЕНЕВОЙ читайте в ПЕРВОЙ ЧАСТИ ОПРОСА
Анатолий КОРОЛЁВ, прозаик, драматург, сценарист, доцент Литературного института им. А. М. Горького:
ЭДУАРД ЛИМОНОВ
1. Перечитав ваши вопросы, я легко вижу фигуру писателя, за которым неравнодушно следил последние десять лет (до его недавней смерти): это Эдуард Лимонов… но вот парадокс, следил с нарастающим разочарованием в соусе непонятной обиды. Хотя что он Гекубе? Возможно, моё чувство больше говорит обо мне, чем о герое моего интереса… я чего-то ждал, да, я понимал, что такой шедевр, как «Это я, Эдичка», пишут только один раз в жизни, но Лимонов выбрал стратегию эпатажа, и она, конечно, сработала. Он был на уровне своей агрессии, и сумел создать впечатляющий имидж бунтаря и скандалиста, и у него была харизма. Вот ключ. Трансляция харизмы, на мой взгляд, есть главное условие писательского успеха. Оставим за бортом его странное ницшеанство и яркий дилетантизм политической провокации, освистывать любое проявление общественной жизни — дело нехитрое, капитализм (как и социализм) лакомство для критического ума, но писать он умел. У него был дар рассказчика. Увы, русская литература уже лет сто как пробуксовывает на ниве занимательности, не считает нужным считаться с манком сюжета… Манок сюжета — бесчестен, говорил Ортега-и- Гассет, что-то есть священное в этом отрицании беллетристики. Но наш герой умел ловить читательский интерес, тут ведь одной страсти и пафоса мало, он умело выстраивал интригу книжной воронки, тактика дуэли и куража замечательно сработала: «У нас была прекрасная эпоха», «Подросток Савенко», «Книга мёртвых», даже его издёвки над кумирами (Пушкин) исполнены мастерски, хотя предсказуемы… но… «Будет ласковый вождь?» «Старик путешествует?»
Итак, всё-таки Лимонов.
Вот мой прозаик десятилетия, писатель, сумевший превратить личную харизму в узнаваемый имидж. Он умудрился годами быть в отрицательной моде, недаром в Харькове шил самопальные джинсы.
Самопал — вот дух его творчества.
Не скрою, возможно, в моём выборе сработала память советского старшеклассника из провинции, попавшего под чары бородачей кубинской революции: Фидель, Че Гевара…Эдуард Лимонов предпочёл бородку.
2-3. Выбрав в прозе кураж как марку внедорожника (танки грязи не боятся), Лимонов в поэзии был одним из самых интересных поэтов нашего времени (возможно, как поэт он главнее в самом себе), но можно ли сказать, что он был открыт к эволюции? Он был чуток к политическим переменам эпохи. Да! Но творческая эволюция? Это не его словарь. Он не менялся. Он и писателем-то себя не считал. И вложил всю душу в отрицание писательской среды. Чурался её. Она отвечала ему тем же. Однажды мне повезло/не повезло оказаться вместе с Лимоновым на встрече с читателями, и, хотя он был подчёркнуто корректным, еле-еле вытерпел наше соседство. Замечу, что политика иссушила его гений. Тут всё слишком в софитах. Стал ли он признанным? Нет, не стал. Премия А. Белого, это, кажется, бутылка белого вина…Стал ли известным? Да. Признал ли его контекст времени? Да. Мало о ком при ещё жизни пишут роман-биографию. Француз Каррер написал.
Однажды он замечательно описал план своего ухода в партизанском бою, убит? Что ж, соратникам предстояло свалить дубы на поляне, облить тело вождя спиртом… поднести спичку (но только в том случае, если не нужна светомаскировка).
И последний штрих.
Если бы он выбрал глубинную тьму андеграунда, стал пловцом в океане тайны и пережил её как призвание свыше, итоги были бы намного более внезапны. Классиком Лимонов всё-таки не стал.
Сергей ЛЕБЕДЕНКО, прозаик, литературный критик, редактор сайта «Прочтение»:
АЛЕКСЕЙ САЛЬНИКОВ
1. Здесь сходу сложно дать строго определенный ответ по причине, указанной в третьем вопросе: информационное перепроизводство породило ситуацию, когда некий единый литературный процесс — не более чем удобная абстракция, позволяющая хоть как-то препарировать процессы, происходящие с языком и культурой. Отсюда и единую фигуру назвать сложно, хотя бы потому, что от субъективного взгляда всё равно укроется та или иная литературная область. На «Автор.Тудей» и «Литнете» есть свои литературные звёзды, но я о них ничего не знаю — потому что не «в теме».
Но если принять эту условность, то в качестве такой фигуры я бы безусловно назвал Алексея Сальникова. Его «Петровы в гриппе», конечно, далеко не первая попытка вырвать литературный мейнстрим из бесконечного сна о XX веке, но важно, что Сальников, скрестив поэтичный, выразительный язык, образность и эрудицию с ценимыми массовым читателем остроумием и житейской наблюдательностью, смог так картографировать пространство родного Екатеринбурга нулевых годов, что этот город кажется знакомым даже тем, кто там никогда не бывал. Я говорю, конечно, о «Петровых в гриппе» — одном из главных романов десятых, но для текстов Сальникова вообще характерна точно пойманная атмосфера современной России с постоянным переходом от абсурда к реальному, от мистического к бытовому, с «размытым» ощущением времени.
Ко всему прочему, популярность текстов Сальникова показывает, что мы мало чем отличаемся от читателей франкоговорящих или англоязычных. Проблемы — те же: распадающаяся связь времен и пойманный посреди этой сломанной цепи обычный человек, сам себе и Фауст и Мефистофель.
2. Про эволюцию Сальникова пока что трудно однозначно говорить, поскольку в качестве поэта Сальников работал давно, а вот издаваться в качестве прозаика стал лишь несколько лет назад, и порядок публикации романов («Петровы…» — «Отдел» — «Опосредованно») не отражает порядок написания, «Отдел» был раньше. И всё же видно, что интересует Сальникова в первую очередь: это сломать шаблон, перевернуть привычные восприятия мира и взглянуть на подноготную. Только если у промышляющего этим же Пелевина результат всегда одинаков (мира не существует; всё придумали боги/спецслужбы/постмодерн), то у Сальникова вариаций множество. Может быть, людей похищает спецслужба, просто потому что кому-то надо делать эту работу; может, древний бог решил повеселиться и поиграть человеческими судьбами; может, в каком-то мире литература и самый тяжёлый наркотик, но жизнь поэта всё равно — рутина (и всё равно — прекрасна, как любая жизнь). Любой роман Сальникова — немножко роман-парабола, где на реальность смотрят через призму метафор, но готовых ответов на вопрос, как со всем этим жить, никто давать не будет.
3. Успех «Петровых…» во многом обеспечен надёжной сцепкой литературных институций — журналов, премий и критиков, которые в разное время обратили внимание на этот текст. Странно было бы отрицать их влияние. Но и само заслуженное признание Сальникова показывает, что хоронить литературу рано: с ней вс ё в порядке, она по-прежнему сильно влияет на культуру и знакомый нам мир (если вы посмотрите топы сериалов на «Нетфликсе», то в основном там будут экранизации; вот и «Петровы…» уже появились в виде спектакля и фильма). Что нужно делать, так это поддержать институции и авторов для того, чтобы у нас оставался не один условный Сальников, а чтобы их было десять. Но как это сделать — вопрос уже для другой дискуссии.
Игорь КИРИЕНКОВ, литературный критик, автор канала I’m Writing a Novel:
ВИКТОР ПЕЛЕВИН
1. Кажется, нам ничего не остаётся, кроме того чтобы отдать и это — третье уже, получается — десятилетие Виктору Пелевину: с оторопью ли, грустью или восторгом приходится признать, что в России пока не народился автор, каждая новая книга которого становилась бы поводом для более-менее оживлённого разговора; который, по сути, заменяет для аудитории, не слишком интересующейся состоянием актуальной прозы, словосочетание «современная русская литература».
2. Пелевин начал 2010-е блестяще — сборником «Ананасная вода для прекрасной дамы», в который вошла изумительная повесть «Операция Burning Bush»: я перечитывал её несколько раз и по-прежнему нахожу умной, точной и попросту здорово сделанной. Дальше, на мой вкус, было пике — очень слабые, суконные, безнадёжно риторические вещи вроде «S.N.U.F.F.» (трудно, впрочем, не подивиться провиденциальности этого романа), «Бэтман Аполло», «Любовь к трём цукербринам», «Смотритель»: автор как будто испытывал терпение своих старых поклонников. В 2016-м, на мой взгляд, ситуация несколько выправилась: что-то удачное блеснуло в «Лампе Мафусаила…»; кого-то взбудоражил арт-детектив «iPhuck 10»; в «Тайных видах на гору Фудзи» было много точного про депрессию и счастье; да и в последних пелевинских книгах — «Искусстве легких касаний» и «Непобедимом солнце» — есть замечательные страницы.
С другой стороны, всё это безнадёжно поверхностные оценки: критики читают Пелевина невероятно быстро, и, может статься, его тексты просто не успевают в нас вызреть и распуститься.
3. В известном смысле остаточный, инерционный пелевинский культ и есть синоним «информационного перепроизводства»: его романы — негромкий рокот, в сопровождении которого мы живем уже двадцать пять лет. Кто-то испытывает в связи с этим понятные неудобства — и как не понять людей, которые предпочитают вставить беруши и каждый сентябрь старательно делают вид, что ничего не происходит. Но есть и те, кто, морщась и кривя губы, всё-таки умудряются выловить одну-две мелодии, на которые ещё способен этот 58-летний бард. И, кажется, я всё ещё не до конца пропитался скепсисом первых.
Женя ДЕКИНА, прозаик, редактор отдела прозы журнала «Лиterraтура»:
ДЖОРДЖ МАРТИН
1. Мне очень хотелось бы назвать кого-то из современных российских писателей, но мне кажется, что «прозаик десятилетия» — это не тот, кого я читаю эти десять лет и восхищаюсь им, здесь было бы много имён, это автор, который смог сменить культурную парадигму в целом. То есть это не просто большой новатор, это популярный и читаемый широкими массами писатель. К сожалению, те наши авторы, которые создают что-то особенное, широкому читателю почти неизвестны, а те, кто известен, делают что-то в рамках традиции, культурную парадигму не меняющее. Поэтому лично для меня «прозаик десятилетия» — это Джордж Мартин, крупный новатор в области композиции и сюжетосложения, автор, убивающий главного героя на пятидесятой странице, человек, разрушивший наши представления о классическом сюжете, о жанровых моделях, о законах строения художественного мира в целом. При этом он очень популярен, и был популярен задолго до сериала, не особо удачного, на мой взгляд. Думаю, что постепенно его популярность упадёт, она уже падает, но своё дело он, как мне кажется, сделал. Даже я захотела попробовать создать что-то такого типа, мозаичного, но увязанного в единую историю.
2. Джорджа Мартина сильно испортила слава, и это не только моё мнение. Ранние его произведения, как и первые тома прославившей его «Игры престолов», сделаны в тысячи раз качественнее, чем более поздние его работы. Я понимаю, что мальчик, выросший в семье портового грузчика, не был готов к такому положению дел, но от автора всегда ждёшь развития. А Мартин от всеобщего признания довольно сильно расслабился. Я не люблю фэнтези и никого кроме Мартина не читаю. Его я читала только потому, что жанр при такой работе с сюжетом значения для меня не имел, а когда он перестал изощряться с шахматными переплетениями точек зрения, история стала куда более стандартной и жанровой, я потеряла интерес. Но последний том дочитаю, конечно, кода он его допишет.
3. В 2011 году журнал Time включил Джорджа Мартина в список самых влиятельных людей в мире. Мне кажется, что это автор новой формации, и нам всем есть чему у него поучиться. Мало того, что это крайне волевой и трудоспособный человек, он изучает те сферы деятельности, которые делают его прозу куда более увлекательной, чем у остальных. Он шахматист, и поэтому ему легко создавать монументальные полотна с кучей действующих персонажей. Он долгое время работал журналистом и хорошо изучил тонкости человеческого внимания, он умеет делать сенсацию и подавать информацию так, что от книг его оторваться невозможно. При этом он сценарист и много работал в кино редактором. Эта профессия (я по себе знаю) сильно влияет на манеру изложения — текст становится визуальным, образным, автор в тексте себя в открытую не проявляет. Казалось бы, это вкусовая специфика, однако современная культура идёт в сторону визуализации, и Мартин говорит с современным поколением на их языке — на языке изображения. Я думаю, что такая работа над собой и позволила ему так быстро завоевать всеобщую любовь и интерес.
Евгений ЕРМОЛИН, литературный критик, историк культуры, медиатренер, заведующий кафедрой журналистики и издательского дела ЯГПУ имени К. Д. Ушинского:
ЮРИЙ МАЛЕЦКИЙ
Однозначно определить «главного писателя» 2010-х годов невозможно. Да и не нужно определять. Разнообразие представлений на сей счёт связано с тем, что плюрализм аксиоматизируется в современных культуре и социуме как норма. Сложилось представление об отсутствии единой иерархии литературных величин, об открытости литературного процесса разным толкованиям.
Я, однако, полагаю, что значительный прозаик сегодня выходит за пределы художественных и миросозерцательных инерции и рутины, предлагая осмысленную авторскую позицию, адекватную духу времени. И в этом свете можно описать наиболее полноценное пространство словесности.
Главные проблемные тренды современной прозы — это новое осмысление прошлого (русский/советский человек как антропологический казус, проблема и поиск несоветской идентичности в советское время), настоящего (Россия как вирус и патология, как травматичное пространство неискупимых или искупленных только литературой страдания, боли, несправедливости и унижения; и опять же поиски идентичности: опыт персональной зрелости в мире социальной деградации, замена историко-географической почвы на культурную, свободно выбранную) и будущего (в декорациях антиутопии).
Мне кажется, что наиболее трудный поиск и продуктивный результат даёт «ностальгия по настоящему» (хотя есть, конечно, яркие вещи в форматах антиутопии/сатиры и «подведения русских итогов»; да и приличная беллетристика у нас не такая уж редкость).
И здесь, с учётом творческой отдачи, выбор для меня резко сокращается. Выделю трёх авторов с тремя пока очевидно недооцененными книгами: Марина Вишневецкая («Вечная жизнь Лизы К.»), Валерий Залотуха («Свечка») и Юрий Малецкий («Улыбнись навсегда»).
Из них выбираю Юрия Малецкого, который ушёл от опытов более-менее объективированной экзистенциальной драмы с религиозными акцентами (некоторые из которых получили довольно заметное признание, напр. «Конец иглы») к экспрессивно-неврастенической персональной публичной исповеди тотального отщепенца, «летучего голландца», русского европейца, потерявшего традиционную почву и невольно оказавшегося перекати-полем, однако явно выбравшего в итоге прописку, связанную с традиционными европейскими ценностями христианско-гуманистического свойства, но с острым переживанием их ускользающей, требующей подтверждения достоверности в современном мире, легко обходящемся без них. Это лирическая, философская проза наших дней, горизонт которой захватывает и отечественную, и мировую динамику.
Не скрою, этот опыт мне близок.
Последняя и главная книга Малецкого, которую я имею в виду, оказалась фактически посмертной (как, увы, и у Залотухи). Возможно, это предрешило её маргинальность, она почти никем не прочитана. А возможно, избыточная сложность и противоречивость опыта автора/героя лишена актуальности в нашей жизни, с её трендом к упрощению, если не сказать — к примитивизации художественных практик и жизненных стилей.
Елена ИВАНИЦКАЯ, литературный критик, прозаик:
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Для меня «прозаик десятилетия» (2010—2020) — Александр Агеев (1956—2008). Он очень умён, трагически честен и прекрасно пишет. При жизни мастера вышла, увы, только одна его книга — «Газета, глянец, Интернет: Литератор в трех средах» (М.: НЛО, 2001). Сила и масштаб таланта Агеева-прозаика становятся понятны сейчас, когда его тексты, рассеянные в «газете, глянце, интернете», собраны в книги — «Конспект о кризисе» (М.: Арт Хаус Медиа, 2011) и «Голод» (М.: Время, 2014). И это далеко не все: целые пласты его творчества ещё ждут издателя.
Проза Александра Агеева — дневник эпохи, написанный человеком культуры.
Всеобщая убеждённость в «культурном перепроизводстве» меня удивляет. Я же вижу, что Александр Агеев, выдающийся прозаик, сопоставимый по оригинальности с Василием Розановым, известен далеко не так, как он того заслуживает, а работу по собиранию и изданию его творчества ведут лишь близкие и энтузиасты.
Роман БОГОСЛОВСКИЙ, прозаик, публицист, музыкант:
РОМАН СЕНЧИН
1. Я бы назвал прозаиком указанного десятилетия в России писателя Романа Сенчина. К 2010 году он уже подошёл состоявшимся автором. Роман переступил этот рубеж — и стал работать дальше. Ни в коей мере не являясь самомаркетологом, все десять лет он был заметен, был на слуху, гнул свою линию. И сегодня его вполне можно назвать современным классиком. В этом статусе он и пришёл в 2020-й год.
2. В случае с Романом Сенчиным, думаю, нет нужды говорить о какой-то эволюции. Нужно говорить о постоянном кропотливом труде. Роман напоминает мне барабанщика группы Metallica Ларса Ульриха. Он год за годом, повесть за романом, за романом повесть, отбивает размеренный и ровный ритм. Напряжённое упрямство, с которым он работает, его несколько мрачноватый стиль и способ существования — это как раз то, что несёт Сенчин в русскую литературу вместо эволюции. Пока другие эволюционируют, скандалят, доносят свои политические и этические воззрения до масс, Роман представляет собой нечто постоянное. То, глядя на что, мы можем сказать: литература, даже если здание её несколько покосится, всегда сможет встать на место, ведь у неё есть фундамент — это Сенчин.
3. Снова приведу в пример музыку. Участники группы «Битлз» думали, что живут в 60-е. На самом деле они формировали 60-е, ткали их, как четыре пряхи под окном разворачивающихся перемен. Роман Сенчин — это пятый битл, только в России и только литературный. Кроме того, что он пишет свою прозу, он делает массу вещей, которые укрупняют и углубляют литературный контекст: пишет рецензии и статьи, помогает молодым авторам, участвует в литературных конкурсах, беседах, обсуждениях. Поэтому о его признанности говорить не просто уместно, необходимо приводить её в качестве примера признанности тем, кто только идет к признанию. Важно: в Сенчине есть сразу всё. Его образ, с одной стороны, показывает, что литератору в России думается, дышится, живётся и работается не так уж легко. Но при этом само наличие этого литератора, его личной парадигмы, его внутренней состоятельности при должном и упорном подходе — возможно. И не просто как-то, а с успехом возможно.
