Илья Журбинский родился в Молдавии. С 1992 г. живёт в США (большой Нью-Йорк). Архитектор по программному обеспечению информационных технологий.

В 1987 году в Кишинёве была издана тиражом 100 000 экземпляров книга И. Журбинского «По грибы».

В 1994 году был избран председателем пятого Международного конкурса поэзии «Пушкинская лира». Лауреат Международного конкурса поэзии «Пушкинская лира»1992 года, Международного конкурса Нью-Йоркского Клуба Поэтов 1995 года, премии газеты «Литературные известия» в номинации «Поэзия» за 2017 год.

Стихи, эссе и проза печатались в «Литературной газете», журналах «Дети Ра», «Зарубежные записки», «Арзамас», газетах «Литературные известия», «Поэтоград», «Новое русское слово», «Советская Молдавия», «Вечерний Кишинёв», литературных альманахах и других изданиях.

Участник международного проекта CORONAVERSE — стихи коронавирусного времени.

---

 

Абрики

Детские рассказы

 

Сколько время?

 

— Дядя, сколько время? — спросил я дяденьку в соломенной шляпе.

— А сколько тебе надо, мальчик?

Опять я попался. Сколько сёстры меня учили, что нужно спрашивать: «Который час?», а я опять забыл.

Мама оставила меня в парикмахерской и ушла «на пять минут». Я стоял под палящим солнцем и прикидывал, чем бы заняться.

— Так сколько тебе надо, мальчик? — насмешливо переспросил дяденька в соломенной шляпе.

— Нисколько, — гордо ответил я и отвернул от него мою подстриженную под бобрик голову, на которой из волос остался один чубчик.

— Ты — грубый мальчик, — обиженно сказала соломенная шляпа. — Твой папа, что, работает извозчиком?

Я не знал кто такой извозчик, но понял, что это обидно.

Я поджал губу и сказал:

— Мой папа работает на радио.

— Когда увидишь его, скажи, что у него грубый сын.

«И чего он ко мне привязался», — разозлился я и отошёл к автобусной остановке, где мы с мамой должны были сесть на «восьмёрку». Рядом рабочие устанавливали высокий железобетонный столб. В следующем году к нам должны были пустить троллейбус, а пока по Котовскому шоссе проезжали только машины, автобусы и иногда повозки.

Шоссе, как объяснила мне мама, это французское слово, обозначающее дорогу с твёрдым покрытием. У нас, в первом классе, некоторые ребята почему-то вместо шоссе, говорили «сошѐ» или «сошѐйка».

Витька сказал, что троллейбус ни за что не сможет подняться к нам, потому что гора длинная и крутая, и у троллейбуса не хватит электричества, чтобы её осилить.

— Ты подумай, шофёры на грузовиках, когда заезжают на нашу сошейку, открывают свою дверь и одной ногой жмут на газ, а другой становятся на подножку, чтобы машине было легче. А в троллейбусах со стороны водителя даже двери нет, как же троллейбус в гору такую поедет?

— Но подводы же в гору едут, а троллейбус сильнее лошади, — пытался возражать я.

— Ну, сравнил, — не соглашался Витька. — Сколько человек на той подводе, а сколько в троллейбусе!

Мама всё не приходила, и я решил поискать её на базарчике, который был как раз напротив остановки. Базарчиком это место называла мама, а на самом деле над воротами висела надпись: «Колхозный рынок».

Я открыл калитку и увидел несколько рядов деревянных столов, на которых лежали красные пучки редиски с белыми хвостиками, перевязанный суровой ниткой зелёный лук, горки душистой клубники и моя любимая первая черешня.

В дальнем углу стояли несколько повозок, запряжённых лошадьми, и одна, запряжённая волами.

Первый раз я увидел волов, когда мне было около двух лет. Я никак не мог понять, что это за животные: на вид, как коровы, а везут повозку, как лошади, и в конце концов решил, что это «коровяные лошадки».

Волов я побаивался, а вот лошадей — нет. Можно было поднять сено, которое валялось около повозок, и угостить конягу. Они осторожно брали еду прямо с ладони шершавым языком.

Я обошёл весь базарчик, но мамы нигде не было. Зато я нашёл двухкопеечную монетку и теперь думал, что с ней делать.

Можно было позвонить папе на работу из телефона-автомата. Но что я ему скажу? Что мама потерялась, или что дяденька в шляпе просил передать ему, что у него грубый сын? Он не обрадуется ни тому, ни другому.

Можно было выпить газировки. Но с сиропом стоит три копейки, а у меня только две. А без сиропа — любят только взрослые.

Ещё можно было купить два коробка спичек, чтобы разжигать костры на нашей полянке. Но спички в магазине мне почему-то не хотели продавать.

Витька рассказывал, что за две копейки можно купить пульку в тире, но я пока не умел стрелять из настоящего ружья, а самое главное, не знал где тир.

Ещё Витька рассказывал, что когда-то за пять копеек можно было купить корову. Интересно, а за сколько копеек можно купить вола? Вот подойду сейчас и скажу: «Дяденька, продайте мне вола за две копейки». Но он, наверное, не согласится — как же он свой груз с базарчика отвозить будет.

А было бы здорово! Приходит папа с работы, а у нас во дворе вол стоит. Папа с удивлением спрашивает: «Откуда он взялся?». А я так небрежно отвечаю: «Это — Нолик. Если тебе нужно что-нибудь тяжёлое отвести на работу, можешь взять».

Но где же всё-таки мама? Я подошёл к тётеньке, которая торговала картошкой:

— Вы не скажете, сколько время?

Она посмотрела на меня недобро и передразнила:

— Сколько вг’емя?

Я глотал воздух и не знал, как поступить. Папа учил меня, что, если кто-нибудь будет дразнить, сразу бить по морде, даже если хулиган большой и сильный. Но это же взрослая тётя. Что же мне делать?

Самое главное — не заплакать. Я посмотрел на лошадей и волов. Они кивали мне головами и говорили на своём языке: «Не бойся!»

Я ещё раз глубоко вздохнул и крикнул: «Дура!», потом схватил картофелину и запустил в неё.

Тётка явно не ожидала отпора с моей стороны, и я побежал, что есть сил, к калитке и выскочил на улицу. Я догадывался, что она не будет за мной гнаться, оставив свой товар на столе, но всё равно мне было не по себе, и я решил спрятаться в парикмахерской.

И тут из дверей парикмахерской вышла мама и бросилась ко мне:

— Куда ты пропал? Я же сказала тебе никуда не уходить!

Я ткнулся в её колени, заплакал и спросил:

— Мама, сколько время?

 

Абрики

 

Если вы не выросли на юге, то наверняка не знаете, что такое абрики. Абрики — это абрикосы на детском языке, но не те, оранжевые, сочные, мягкие, а недозрелые, зелёные, твёрдые, маленькие, очень кислые, которым не суждено будет попасть на прилавки или быть съеденными хозяевами абрикосового дерева.

Как только деревья заканчивали цвести и на них завязывались маленькие зелёные пушистые плоды, начиналась охота на абрики. Никакие увещевания взрослых, а также их обещания, что мы обязательно заболеем дизентерией, не действовали даже на девчонок.

Мы были всеядными и ели всё, что росло само по себе: чёрный паслён, цветы белой акации, недозрелые орехи, и, конечно, абрики. И не потому, что мы были голодными, а потому что это было вкусно.

Мы жили в южном городе, где потребление фруктов не зависело от бюджета семьи. Яблоки, черешня, вишня, виноград росли почти в каждом дворе, а херсонские арбузы продавались в овощных магазинах по 5 копеек за килограмм.

Но абрики — это была свобода!

Абрики — это был союз пацанов, залезших в чужой двор, из которых один обязательно стоял на шухере, а остальные тырили, но немного — ровно столько, чтобы набить карманы и съесть сегодня.

Абрики — это было предвестие окончания учебного года, вольности и безделья наступающего лета.

―

В тот день мы с пацанами договорились после уроков пойти за абриками. Недалеко от школы на перекрёстке росло старое абрикосовое дерево. Серёга, Толик и Вовчик залезли на ветку, которая нависала над проезжей частью улицы, а Борька, Мишка и я — на противоположную, которая заканчивалась за забором какого-то двора.

Мишка стремительно продвигался по ветке и орал: «Илюха, вали сюда, здесь столько!» И действительно, ветка вся была обсыпана абриками. Я полез за ним, ветка слегка провисла, и всё бы ничего, но Борька решил последовать моему примеру. Борька был не то, чтобы толстым, но очень плотным.

Ветка затрещала, мы дёрнулись назад, но было поздно: ветка обломилась, и мы полетели во двор.

Первое, что мы увидели, когда отряхнулись и встали на ноги — была овчарка, которая внимательно нас рассматривала. У всех у нас, кто жил в частных домах, или, как говорили, «на земле», были собаки. Но то были обычные безродные дворняжки, при появлении незнакомца заливавшиеся истерическим лаем и пытавшиеся цапнуть его за ногу. А это благородное животное разглядывало нас молча.

Обнадёженные этим молчанием, мы попытались двинуться в сторону калитки, но тут овчарка зарычала. Не очень громко, но достаточно, чтобы мы остановились.

— Ты что не видишь? Мы с дерева упали, — пытался образумить собаку Мишка, но его доводы не произвели на пса никакого впечатления.

Тут дверь дома распахнулась, и на пороге показался хозяин. Не знаю, о чём думали Мишка с Борькой, но я сразу вспомнил истории о сторожах, стреляющих солью по пацанам, тырящим фрукты, и о заборах, по которым проведён электрический ток, мгновенно убивающий нарушителей.

Ружья, правда, в руках хозяина пока не было. Не спеша, он подошёл к нам и спросил что-то по-молдавски. У меня по молдавскому языку была пятёрка. Но я всё равно ничего не понял. Похоже, что и Борьке с Мишкой вопрос не очень был понятен. Хотя, с другой стороны, ну что тут понимать. Человек выходит к себе во двор, а там стоят неизвестно откуда взявшиеся пацаны.

— Тимуровцы мы, — басом сказал Борька. — Можем вам воды из колодца принести.

Честно говоря, хозяин дома мало походил на старушек или инвалидов из книги Гайдара. Он был высокого роста, широкоплечий, да и лет ему было не больше, чем нашим родителям. Тяжёлая металлическая пряжка на солдатском ремне, которым были опоясаны его брюки, не добавляла оптимизма.

— Тимуровцы? — перешёл он на русский, приподнимая двумя руками сломанную ветку. — Ну что ж, для начала прополите грядки от сорняков. А Рекс проследит, чтобы вам скучно не было, — добавил он и вернулся в дом.

Двор был большой и грядок было много. Пока мы, царапая руки, выдёргивали сорняки, начало смеркаться. Каждая наша попытка продвинуться в сторону калитки заканчивалась недобрым рычанием Рекса.

Первым не выдержал Борька:

— Что же мы тут ночевать будем?

— У Рекса спроси! — посоветовал я.

— Нам же ещё уроки нужно делать. На завтра по молдавскому Мария длинное стихотворение учить задала.

— Хорошо бы сейчас инопланетяне прилетели и спасли нас, — мечтательно произнёс Мишка.

Мы глянули на небо, но ничего похожего на инопланетный корабль не наблюдалось.

В это время скрипнула калитка, и во двор вошла Мария Васильевна — наша учительница молдавского языка. В одной руке она держала свой школьный портфель, а в другой — большую авоську с продуктами.

— Че фачь аичь?![1] — удивлённо воскликнула она.

— Лукрэм![2] — в один голос закричали мы.

Когда я наконец пришёл домой, мама поинтересовалась, почему так поздно.

— Учили с Борькой и Мишкой молдавский язык, — устало ответил я.

На следующий день на молдавском учительница вызвала меня читать наизусть стихотворение.

— Я не успел выучить, Мария Васильевна, — вздохнул я. — Занят был очень.

И она даже не поставила мне двойку, а сказала:

— Ну, хорошо. Выучи к следующему занятию.

А после уроков мы с пацанами договорились пойти за абриками.

 

Лепестки восьмого марта

 

Восьмое марта стремительно приближалось. Нужно было что-то делать. Мы собрали военный совет мужской половины 9 «Б».

— Девчонок не поздравлять! — поступило первое предложение, которое было принято единогласно.

Ещё бы, ведь они нас не поздравили с Днём Советской Армии. Ну хоть бы сказали что-то типа: «С праздником, ребята!» — так нет, ни слова в наш адрес, как будто бы мы не мужчины, а вообще непонятно кто. А учителя Михаила Ивановича поздравили, хотя он честно признался, что в армии не служил по состоянию здоровья.

Мы, понятно, тоже не служили, но ведь это только пока. Вот Колькин брат, который закончил школу в прошлом году, получил двойку уже на первом вступительном экзамене в Политехнический институт и теперь готовился к весеннему призыву. Мы, конечно, двойки получать не собирались, да ведь и он не собирался.

— Будем девчонкам мстить! — насупив брови мрачно сказал Олег.

Олег с детства мечтал о военном училище. И вот его, статного, с литыми мускулами и пробивающимися усиками, без пяти минут офицера танковых войск, девчонки просто не заметили. От этого можно было возненавидеть весь женский пол, но Олег был выше этого.

— Что мы сделали в прошлом году на восьмое марта?

— Да ничего не сделали, — пожал плечами Борька.  — Даже классную не поздравили. А девчонки поздравили.

— Так точно! — отчеканил Олег.  — А в этом году победа будет за нами. Подарим цветы не только классной, но и ещё кому-нибудь из учительниц. Девчонкам такое в голову не придёт.

— Давайте, Лидии, — предложил я.  — Без неё мы бы ни с Онегиным, ни с Раскольниковым не встретились.

— Куда же мы делись бы? — ехидно усмехнулся Славик. — Школьной программы ещё никто не отменял.

— Отличный план, — согласились все и пошли выпрашивать у родителей деньги на цветы.

Вечером 7 марта мы купили на маленьком базарчике возле троллейбусной остановки два букета тюльпанов — для нашей классной руководительницы Аллы Григорьевны и для учительницы литературы Лидии Яковлевны. Букеты были замечательные — большие красные тюльпаны со светло-жёлтой полосой по краю.

Утром 8 марта мы вошли в класс, преисполненные чувством собственного достоинства. Два шикарных букета были завёрнуты в целлофан и припрятаны от любопытных глаз.

Девчонки пришли только с одним букетом, и их тюльпаны были явно мельче.

О, вы бы видели эти перекошенные девчоночьи лица, когда на первом уроке, а это была литература, я поднял руку и сказал:

— Лидия Яковлевна! От ребят 9 «Б» хочу поздравить вас с днём 8 марта и пожелать вам и дальше учить нас уму-разуму! — после чего достал из-под парты букет и вручил его учительнице.

Я даже не знаю, кто был больше удивлён, Лидия Яковлевна или наши девчонки. Мы расправили плечи и ощутили себя корнетами, штабс-капитанами и поручиками в отставке.

На перемене девчонки схватили свой букетик и побежали в учительскую поздравлять классную. Мы было тоже дёрнулись с места, но Олег гаркнул командным голосом:

— Отставить! У нас же классный час на последнем уроке, там Алле букет и вручим.

Бежать вслед за девчонками в учительскую никому особенно не хотелось, и мы согласились.

Перемещаясь после второго урока из кабинета истории в кабинет биологии, мы вдруг обнаружили, что наши тюльпаны уже распустились и выглядят слегка перезрело.

— Не доживут они до классного часа, — сказал Борька. — Надо срочно дарить.

Пока мы решали, что делать, раздался звонок.

— На следующей перемене подарим, — процедил Олег.

Получив сорокапятиминутный заряд знаний по биологии и осмотрев букет после звонка, Славик наморщил лоб и важно произнёс:

— Насколько я понимаю в ботанике, у двух тюльпанов упало по лепестку, а у третьего он упадёт по дороге в следующий кабинет.

— Искусственные нужно было покупать, — вздохнул Юлик.

— В прошлом году мы Аллу не поздравили с восьмым марта, — заметил Борька. — Это было невежливо. А в этом году мы подарили цветы, но не ей, а Лидии. А её не поздравим опять. Это уже не просто невежливо, это оскорбление.

— Вот и отомстили девчонкам! — покачал головой Мишка.

Следующим уроком было черчение, которое вёл Михаил Иванович.

— Ну его, ребята, — сказал Олег. — Пойдём лучше в футбол погоняем.

— А с цветами что делать? Выкинуть? — спросил Славик.

— Девчонкам подари, — зло ответил Колька. — Каждой по лепесточку.

Славик подумал и на всякий случай засунул букет в шкаф.

На школьном стадионе пацаны гоняли мяч. Мы присели на скамейку. Шёл мокрый весенний снег.

День, так замечательно начавшийся, был безнадёжно испорчен.

— Снег падает, как лепестки, — пробормотал Мишка.

— Под милицейские свистки, — добавил Колька.

— Может, и на классный час не пойдём? — предложил Юлик.

— Правильно! — кивнул Борька. — Добьём Аллу! Пусть знает, какие мы хамы!

— Почему хамы? — возразил Юлик. — Мы же хотели как лучше.

— Хотели! А я вот вчера хотел стать космонавтом, — сдвинул брови Колька. — Но не получилось, и пришлось делать уроки.

— Интересно, а что бы Онегин сделал в нашей ситуации? — спросил Мишка.

— Вызвал бы на дуэль старушку-цветочницу, а затем позвонил Раскольникову и попросил одолжить топор, — пошутил я.

— Не смешно, — сказал Борька. — Мы хорошего человека обидели.

Потом мы долго сидели молча, уставясь на футбольное поле. Я думал о том, что правильно было бы просто встать на классном часе, поздравить Аллу Григорьевну и честно рассказать нашу печальную историю. Я представил, как я встаю, пытаюсь найти нужные слова, и они застревают у меня в глотке; я краснею, слёзы подступают к глазам, и в это время кто-то из девчонок говорит насмешливым голосом «Хорош врать-то!», и мне становится так стыдно, так обидно, что остаётся только пойти и застрелиться.

— Скоро звонок, — взглянул на часы Славик. — Пошли, букетик наш проведаем.

Мы заглянули в кабинет биологии; там никого не было кроме Геннадия, который проверял контрольные работы.  Геннадий оканчивал университет и проходил в нашей школе преддипломную практику.

— Чего ищем, орлы? — спросил он.

— Да вот, изучаем реликтовые биологические экспонаты, — ответил Славик, извлекая из шкафа то, что ещё недавно было букетом тюльпанов.

— Какие замечательные лепестки! — воскликнул Геннадий. — И что вы, мужики, с ними делать собираетесь?

— Хотели Алле Григорьевне букет подарить, да не дожил он до классного часа.

— А вы знаете, что Людвиг Фейербах сказал, что в быстро вянущих лепестках цветка больше жизни, чем в грузных тысячелетних глыбах гранита?

С Людвигом Фейербахом мы знакомы не были, поэтому скромно промолчали.

— Не удалось подарить букет, так дарите лепестки! — посоветовал Геннадий.

— Это как? — удивились мы.

— Придумайте что-нибудь.

— Можно лепестки на воду спустить, — предложил Юлик. — Алла же преподаёт географию, ей понравится.

— Это что ли в ведро для мытья пола? — съязвил Колька. — Или просто воду на учительский стол нальём?

— Думайте, мужики, думайте, — улыбнулся Геннадий. — Купить букет цветов любой дурак может, а вот попробуйте обойтись подручными средствами.

До классного часа оставался один урок.

Когда Алла Григорьевна вошла в класс, мы столпились вокруг учительского стола.

— Ребята, вы почему не садитесь?

Мы отошли от стола, и на нём запылало сердце из лепестков.

— Что это? — удивилась учительница.

— Поздравляем с днём 8 марта! — радостно завопили мы.

Когда после уроков мы вышли на улицу, Олег глубокомысленно заметил:

— Всё-таки отомстили девчонкам.

 

Экзамен по английскому

 

— Ну кто так учит иностранный язык в семидесятые годы двадцатого века! — воскликнул Серёга.

Через три дня у меня был последний школьный выпускной экзамен — по английскому языку. Читать-писать я худо-бедно умел, но выучить наизусть два десятка тем для изложения представлялось мне делом безнадёжным.

— Не проблема, — сказал Серёга. — Приезжай ко мне с ночёвкой. Ты наговоришь тексты на магнитофон, а потом во сне заучишь их наизусть.

У Серёги был старый магнитофон «Весна», пара наушников и твёрдая вера в торжество научно-технического прогресса.

Весь вечер я читал в микрофон заготовленные темы: «Достопримечательности Лондона», «Моя семья», «Моя будущая профессия», «Моё любимое время года» и так далее, и так далее.

— Ну, старик, пятёрка тебе обеспечена, — улыбнулся Серёга, перематывая плёнку.

— Дело в том, — добавил он, — что сознание мешает тебе овладеть иностранным языком. Оно всё время говорит: «Нет, я этого языка не знаю и знать не могу». Поэтому мы подкараулим момент, когда сознание потеряет бдительность.

— Как говорят испанцы, сон разума рождает чудовищ, — проворчал я.

— А в нашем случае, чудовищ англоязычных. Сейчас ты ляжешь спать. После того, как заснёшь, я включу магнитофон, и утром будешь к экзамену готов на все сто. А оставшиеся до экзамена два дня будем отдыхать, ходить в кино и играть в футбол.

Я надел наушники и улёгся на раскладушку. Спать на спине я не привык, поэтому повернулся на правый бок и вскрикнул.

— Ты чего? — удивился Серёга.

— Наушник ухо режет.

— Да брось ты! Рахметов вот на гвоздях спал.

— Это потому, что в то время наушников ещё не было.

— Рахметов спал на гвоздях ради самосовершенствования. А у тебя — пошлая, корыстная цель — сдать экзамен.

— То есть Рахметов был жертвой самосовершенствования, а я — жертва системы образования?

— Нет, — возразил Серёга. — Ты — подопытный кролик научно-технического прогресса.

Прогресс — прогрессом, но заснуть я не мог долго. Серёге надоело ждать, и он прилёг на диван, пообещав включить магнитофон, как только я засну.

Поначалу я считал овец, но сбившись, решил, что полезнее повторять фразу о достопримечательностях Лондона, единственную, которую мне пока удалось запомнить: «London attracts people from all over the world»^[3].

Уже начинало светать, когда я заснул. Мне снилось, что я осматриваю достопримечательности Лондона и вдруг замечаю мужчину в длинном завитом парике и оранжевой строительной каске, сидящего на скамейке под деревом.

Его лицо почему-то мне знакомо, я уже видел его, но где? Это странно, ведь я в Лондоне впервые. Неужели мы встречались в Кишинёве? Ну, конечно, в Кишинёве. Его портрет висел в кабинете физики.

Пройти мимо, как будто мы не знакомы, или, всё-таки, завязать разговор? Но я же не говорю по-английски. А с другой стороны, это не так уж и важно, главное — не забывать каждый раз при обращении вежливо добавлять «сэр».

— Добрый день, сэр! — приподнял я свой берет. — Вы знаете, London attracts people from all over the world.

— Это правда, — сказал он, приподняв, в ответ, свою каску.

— Прекрасная погода, сэр! — заметил я.

— И это правда, — согласился он, вставая со скамьи.

«Господи, он же сейчас уйдёт», — ужаснулся я. «Надо успеть спросить что-нибудь важное».

— Как вы считаете, сэр, можно ли управлять полётом бабочек?

— Можно, — ответил он. — Только для этого нужно начинать обучение, когда они ещё находятся в стадии куколки.

— А можно ли управлять полётом стрекоз, сэр?

— Со стрекозами сложнее, — помрачнел он.

— А почему вы в каске, сэр? — вырвался у меня невежливый вопрос.

— Тут яблоки! Они постоянно падают с яблонь, и заметьте, сэр, почему-то всегда вниз. Вы не знаете почему?

— Ну как же, конечно, знаю. Я отвечал на этот вопрос на экзамене по физике два дня назад. Это же закон всемирного тяготения, сэр.

Тут я чуть не прикусил язык. Если я сейчас изложу этот закон Ньютону, то он уже никогда сам его не откроет, научно-технический прогресс погибнет на корню, и я завалю экзамен по английскому.

— Какой закон, сэр? — переспросил он.

— Вам нужно снять каску, сэр, — посоветовал я. — Мой друг, сэр Рахметов, всегда снимает каску перед тем как лечь на гвозди.

— Почему он ложится на гвозди? — с ужасом спросил Ньютон.

— У него нет наушников, сэр, — объяснил я.

— Я так и знал! — воскликнул Ньютон и залился слезами.

Я повернулся на левый бок и вскрикнул.

— Ты чего? — испугался Серёга, вскакивая с дивана.

— Уже утро, — обрадовался я, срывая наушники. — Ты представляешь, во сне я говорил с Ньютоном на чистом английском языке.

— А, обсуждал достопримечательности Лондона? Ты извини, старик, я заснул нечаянно и забыл включить магнитофон.

Не могу сказать, что эта новость сильно меня обрадовала. Мои уши горели от плотного знакомства с наушниками, и, оказывается, мучился я зря.

— Ну почему зря, — возразил Серёга. — Ты же завёл знакомство с Ньютоном и говорил с ним на английском. Значит твой мозг перестроился на английский язык. Вот он — научно-технический прогресс на марше! Кроме того, когда у тебя есть знакомый англичанин, сдавать экзамен по английскому значительно легче.

— Это так, — не мог не согласится я, — но у меня такое ощущение, что по мере знакомства мы перешли на русский.

— Ты как к нему обращался — дядя Исаак или по имени и отчеству?

— Да нет, я говорил ему «сэр».

— Вот видишь, значит, разговаривали на английском.

Я находился в некотором замешательстве и не знал, что ответить.

— Ты на русском темы для экзамена пересказать можешь?

— Могу.

— Ну, значит, всё в порядке, расскажешь и на английском, — успокоил меня Серёга. — А теперь — пошли в кино.

— Может, всё-таки темы начать учить? — робко возразил я.

— Какие ещё темы? — возмутился Серёга. — В кино! А после кино — на озеро, на лодках кататься.

Экзамен по английскому я сдал на пятёрку.

 

[1] Что вы тут делаете?

[2] Работаем!

[3] Лондон привлекает людей со всего мира.