Лидия Григорьева — поэт, эссеист и фотохудожник. Родилась на Украине. Детство провела на Крайнем Севере. Школу окончила в Луганске, университет в Казани. Много лет живет в Лондоне и Москве. Автор многих поэтических книг, романов в стихах и книги избранных стихотворений и поэм «Вечная тема» (2013), получившей диплом «Книга года» на международной книжной ярмарке в Москве. Автор фотоальбома «Венецианские миражи» (2011) и книги эссе «Англия — страна Советов» (2008). Книга эссе «Сады земные и небесные» и роман в стихах «Русская жена английского джентльмена» (2017) были представлены на лондонской книжной ярмарке. Книга избранных стихотворений Лидии Григорьевой на английском языке “Shards from the Polar Ice” — «Осколки полярного льда» (Selected poems, Translated by John Farndon) — была номинирована на три британские литературные премии. В 2019 году вышли книги четверостиший «Стихи для чтения в смартфоне» (СПб) и «Любовь в плохую погоду» (Омск), книга трехстиший «Степной трилистник» и книга прозы «Пять рассказов» (Москва). Лауреат нескольких литературных премий. Создатель синтетических жанров «фото- и кинопоэзии». Кинопоэма Лидии Григорьевой «Иерусалим сада моего» была представлена на конгрессе «Литература и кино» в подмосковных Соснах. Кинопоэма «Кандинский Океан» получила Диплом кинофестиваля Ирида (SIFFA) в Сочи (2018) «За визуализацию поэтического текста».
Термитник
Роман в штрихах
Продолжение. Первая часть опубликована на портале Textura осенью 2019 года
Раз
Почему-то никто не захотел взять его на поруки. Ни фабрика, ни семья. Все отвернулись и отказались. Брат на однушку его окраинную позарился.
Дали много. И вот он «откинулся». Фабрику он в тот же день поджёг. Семья к этому времени сама вся или спилась, или вымерла. Да и не взял бы он такого греха на душу. Живые же люди. Он и тогда не убивал. Споткнулся обо что-то в сугробе, упал. А тут как набежали… И труп-то уже был замёрзший, трехдневный «подснежник». Да вот следователь посчитал, что его потянуло на место преступления. Достоевского начитался, психолог! А то, что он хотел спрямить дорогу от последней остановки до дальнего микрорайона, даже не рассматривали.
Следователь этот куда-то канул. Зато вот фабрика стояла на месте. И пыхтела во все трубы, потому что — градообразующая. Правда, работают там давно уже другие люди — комсомольцев тех с собрания, на котором ему отказали в положительной характеристике, уже давно повыдуло из всех щелей холодным ветром новых времен, разнесло по углам умирающего городка. Не оставлять же без работы ни в чем не повинных горожан. И он вызвал пожарных. И наблюдал, как погасили огонь. Вот только сторож сгорел в будке. Говорят, пьяный там спал. Говорят, раньше следователем работал. Да вот уволили. Мухлевал много.
Два
Зычный голос пожилой женщины, с виду похожей на бывшую начальницу с тощей дулькой на голове, разрушил окрестную тишину и перекрыл собой равномерное постукивание дятла на высокой сосне. Лера вздрогнула и очнулась от лёгкой дремы, охватившей ее на жарком осеннем солнышке.
Владелица громового голоса на соседней лавочке продолжила свой телефонный марафон: «Ой, та ладно…У кого свадьба, а у кого… Та неужели… А ты не спросила у тетки Лены, чего это они померли разом? Так я скажу шо Лёньчик Куцый… найдите его, закажите домовину, токо он и сделает… Нина даже моих детей выкрестила…Тока она и могла его терпеть. Золото была женщина. Та там же ребёнок был… уже второй. Ага… Ага… Ну-ну… ну-ну… Ты ж не послухала мене. Значит так надо было. И все у тебя буде харашо. Не-не… Угу…угу… А шо поменялось? Молодая ещё, замуж выйдет. Тома — не сиди дома! А то шото не то сотворилося…»
Голос продолжал разрастаться ввысь, потом совсем уж поднапрягся и загудел, как паровоз. Тут даже дятел замолчал. А Лера встала и пошла по лесной аллее к корпусу белорусского санатория, на ходу размышляя, кто бы это мог умереть не один, а с кем-то «разом». И найдется ли в каком-то неведомом ей поселении большой умелец Лёнчик Куцый, чтобы сделать для каждого из них домовину.
Три
Он приходил домой и оставлял свой культурный багаж за дверью. Уставал за день таскать эту тяжесть, похожую на рюкзак альпиниста. Хаживал в юности в связке, помнит. Дома после душа выходил к столу в просторных семейных трусах и жадно, и шумно поедал подаваемое тихой женой. Потом развалясь на диване и отрыгивая сытную еду, смотрел по ТВ спортивные программы. Подремывал и громко пукал. Раз в неделю наваливался на спящую жену и быстро и жестко исполнив супружеские обязанности, тут же засыпал, похрапывая и похрюкивая, как довольный и сытый кабанчик.
Утром в прихожей он словно бы спотыкался о невидимый рюкзак, с недовольным видом водружал его на себя и тут же преображался. Втягивал в глубь элегантного, дорогого пиджака свой округлый животик, гордо запрокидывал густоволосую породистую голову и смотрелся уже не иначе, как орлом.
На работе проводил совещания, давал указания, распределяя гранты между театрами и музеями, назначая и увольняя, награждая и поощряя деятелей культуры большого города-миллионника. И только вечером замзав культпросвет начальник замечал, как беспросветна его жизнь, как больно давят лямки невидимого рюкзака, набитого ненужным ему культурным багажом. Вызывал шофера и ехал в свой дом, в свою крепость, где он мог хоть недолго побыть самим собой.
Четыре
Ночь перед торжеством Алевтина Лаврентьевна Нечаева провела в подсобке уборщицы института тяжёлых металлов. Привычка ревниво отслеживать парочки целующихся аспирантов осталась у неё с далёких советских времён, когда она сама познала сладостный опыт горячего, юного и случайного совокупления с мало знакомым студентом старшего курса. Именно в подсобке уборщицы, именно в такой, в которой теперь оказалась нечаянно запертой на ночь. «Доктор наук, а ума — нема,» — подумала она, засыпая на груде каких-то, как ей показалось, матрасов, совершенно забыв о том, что утром в актовом зале должно было состояться торжественное вручение наградной медали от Академии естественных наук. И нужно было бы успеть домой, чтобы переодеться и распечатать на принтере благодарственную речь. Она жадно спала в объятиях сладостных воспоминаний, не зная, что подсобка будет закрыта ещё три дня, потому что уборщица Айгуль улетела в Киргизию на похороны своего отца.
Пять
На открытии выставки широко известного в узких кругах художника было много разновозрастной молодёжи, хотя сам художник был немощен и стар. Пик его известности совпал с бульдозерным разгромом авангардистов.
Рослые, густоволосые, сплошь черноглазые девицы и юноши, мужчины и женщины постарше поражали однотипной, какой-то экотической, персидской, сказочной красотой. Это были дети художника. Внебрачные-барачные, как любил он шутить, когда просыхал от запоя. Ибо женат никогда не был. Он и не жил-то никогда с ними. Не менял пеленки, не водил в детский сад. Не помогал материально. Ну, может время от времени, если та или иная женщина прорывалась в его захламленную мастерскую на чердаке высотного дома с просьбой или мольбой о помощи больному или немощному ребёнку. Но что поразительно: все дети любили и почитали его. Едва на руках не носили. Заказывали подрамники и рамки для его работ. Привозили из-за границы краски и колонковые кисточки. Оплачивали дорогие выставочные залы в столицах мира. И были весьма дружны между собой, несмотря на то, что матери у них были разные. Но и те зла не держали. Это было удивительно и необъяснимо. Ведь единственное, что он им дал, кроме жизни, это свою редкую, легко узнаваемую фамилию как шанс не познать оскорбительную и непоправимую безотцовщину.
Шесть
Не ешь это, Амвросий! Эта лапша с глютеном! Нет, ну опять ты ешь одни жиры.
Какой сыр! Какой сыр! Ты читал на этикетке, сколько там молочных жиров? Поешь немного витамина Бэ! Или вот лучше цинк и сера. Ну, капуста, да… Или вот — пектин и магний. Ешь, хоть лопни, этот зелёный салат! Ну, что ты заныл. Не буду я жарить картошку. Ах, читал в интернете, что там калий, полезный для сердца.
А крахмал? Куда пошёл? Куда пошёл?! Какой стейкхауз? Там одни жареные жиры!
Он хлопнул дверью.
Вернулся через три часа вдоволь наевшись жареного молодого говяжьего железа. Ну и калия с крахмалом. А то как же. Не одним каратином и пектином жив человек!
Семь
Молодой адвокат Гальперович спустился в подземный гараж элитного дома и вставил ключ зажигания в свой новенький BMW. В кармане приятно шуршал гонорар за блистательно проигранное дело. Из салона машины ещё не выветрился запах дорогой натуральной кожи. Сидения приятно скрипели под его кругленьким плотным задом. Но сейчас этот скрип показался Гальперовичу слишком громким и неприятным. Словно что-то инородное затаилось под сиденьем. Встать бы и проверить. «Ой, да ладно…» — подумал адвокат, подающий большие надежды узким криминальным кругам большого областного города. И эта мысль была последней в его короткой неправедной жизни.
Восемь
Молодой падишах родился поэтом и мечтателем. Престол ему достался случайно после того, как его старшие братья отравили отца и перебили друг друга в борьбе за власть. А этого худосочного малыша никто даже в расчёт не принимал. Он жил со своей матерью-славянкой на отшибе, в дворцовой пристройке в глубине огромного сада. И вот внезапно оказалось, что только в нем и течёт кровь древнего рода, уже тысячелетие правившего огромной страной.
Утром первого дня правления он позвал к себе старого визиря Аветика Азаряна, пережившего по мудрости своей трёх падишахов, и велел собрать по столице всех бродячих песнопевцев, накормить, подарить им по шёлковому халату с золотым вензелем — копией шахской печати.
Но посланники визиря никого не нашли. Этим вооруженным всадникам просто никто не признался, что он слагает песни не про соловья и розу, а про то, как тягостно иго любой власти для вольного сердца поэта. Никто из них не захотел стать придворным поэтом, сидеть у ног падишаха на голубом ковре и дрожать от возможной немилости. Тогда умный визирь выкупил у этих нищебродов свитки с поэмами и возложил их у ног падишаха. Тот с жадностью внедрился в рукописные тексты. А утром, усталый и бледный, сказал Азаряну: «Я всегда думал, что поэзия — это нечто более благоуханное».
И велел подавать государственные бумаги на подпись.
Девять
Этого жука он уже видел. Изумрудный красавец скарабей был украшением коллекции его дяди, как и рубиновая божья коровка. Все дело было в том, что изумруды и рубины тут были настоящими. Так же, как и большие сапфировые глаза хрустальной стрекозы. Разве мог десятилетний ребёнок устоять перед их красотой. Они были как живые. Он просто взял их поиграть. Но жук и правда потихоньку уполз от него и провалился в щель за шкафом. Божья коровка и стрекоза вылетели в открытое окно. Но никто ему тогда не поверил. Ну что… С дядей инфаркт. Родители развелись. Остатки коллекции были распроданы. Он остался полусиротой. Мать долго лечилась у психотерапевтов, сплавив туда остатки бывшего благополучия. И вот теперь этот жук мозолил ему глаза на лацкане пиджака наглой, безвкусно одетой тётки, поперёк себя шире, сенатора от псевдо-корякского округа! Антон сунул ей под самый нос большой меховой микрофон с логотипом телеканала, закрывший ей поллица и жирный подбородок. И совсем не удивился, когда изумрудный жук шумно брякнулся потом на его рабочий стол в телестудии, выпав из пушистой оболочки микрофона! Перебирая золотыми лапками, жук довольно бодро для привидения пополз к краю стола и упал за шкаф в глубокую щель за плинтусом. Теперь уже, вероятнее всего, навсегда. Как жаль, подумал Антон, что почти все взрослые в его семье давно умерли. Сейчас они убедились бы в том, что мальчик им не врал.
Десять
Молодой продавец был похож на поляка. Есть у каждого народа такие узнаваемые типажи. Она улыбнулась ему. Но этот высокий блондин почему-то смотрел сквозь неё так, будто она невидимка. Много же он тут наторгует, в этом маленьком магазинчике East Europien food! А Марине как назло так захотелось настоящей копченой грудинки. В английских супермаркетах её днём с огнём не сыщешь. Когда же этот странный продавец очнется от своей грёзы? Ей захотелось хлопнуть в ладоши и побудить его заметить её. Но она воздержалась. Что он там видел за её спиной? А видел он яблоневый сад в лёгкой цветочной дымке. И эта дымка была похожа на фату его незабвенной Малгожаты. Неужели… Неужели он так никогда и не заработает в этой чужой и чуждой ему стране на домик в родной, благодатной глуши под Лодзью? С чем он туда вернется и вернется ли вообще…
«May I help you? — невидяще спросил он покупателя-невидимку. — May I help you…» — тупо повторил он стандартный лондонский вопрос. И неожиданно даже для себя вдруг сказал по-польски вслед уходящей несостоявшейся покупательнице: «А кто мне самому поможет, кто?..»
