Иван Купреянов: «2020-е будут совершенно другим кино»
В издательстве «У Никитских ворот» вышел сборник «Стихотворения 2010-х» — результат десятилетней работы известного поэта Ивана Купреянова (р. 1986). Популярность Купреянова вызывает острый и противоречивый интерес, ибо в нём сочетаются неожиданные ценности. С одной стороны, перед нами значимая культурная (и, шире, гуманитарная) фигура, работающая с массовой аудиторией, — этот человек, занимающийся таким странным делом, как поэтическое продюсирование, искренне болеет за то, чтобы вернуть широкой аудитории веру в стиховое слово. И сделанное им на этом поприще огромно: перечислим только некоторые достижения — в 2018 им был создан литературный продюсерский центр «Маяк», в том же году затеяна серия успешных поэтических спектаклей во МХАТ’e, героями которых стали лучшие современные поэты — от Павла Лукьянова до Анны Логвиновой, от Александра Кушнера до Марии Ватутиной… А этой весной резонанс в поэтических кругах вызвало появление сайта «Современная литература», имеющего все шансы составить конкуренцию литературным интернет-ресурсам. С другой — это поэт, работающий со сложными смыслами и использующий сложный интертекстуальный ряд, совсем не ограничивающийся классикой: вышедший сборник доказывает это как нельзя лучше. В интервью для «Textura» Купреянов рассказал о новой книге, ощущении от 2010-х и перспективах 2020-х, поэтике будущего и о женщине, которая сегодня рядом с ним. Беседовал Борис Кутенков.
— Иван, в недавнем интервью Ирине Малининой ты рассказал о том, почему решил выпускать книгу раз в десятилетие: «Стыки десятилетий всегда какой-то дичью отличаются: вспомните башни-близнецы, пожары торфяников. Про развал СССР уж и говорить нечего. Строго говоря, чем более глобальные потрясения в начале, тем насыщеннее событиями выходит очередное десятилетие». Позволю себе начать с личного, но всё же довольно глобального вопроса: чем для тебя было истекшее десятилетие? Сильно ли ты успел переменить свои человеческие и творческие взгляды за это время? Что вдохновляло тебя весь этот период?
— Десятилетие было первоклассным кино про меня и людей, которые оказывались рядом. Всё там было: любови и смерти, политика и поэзия, бизнес и андеграундный угар. Тотальный жизненный постмодерн: сегодня тебя выносят вдрабадан пьяного из какого-нибудь «Уголька», а завтра ты пьёшь родниковую воду из мятой алюминиевой кружки в дальнем монастыре вместе с «каликами перехожими». Десятые годы — это Россия моей мечты. Молодость такой и должна быть, наверное. Это позволяет войти в зрелые годы без дурацкого ощущения нереализованных амбиций и фантазий. Конечно, когда живёшь как поэт, странно не писать. И стихи — не только максимально органичная форма отражения подобной жизни, но и предельно изящный способ рефлексии. Как менялись мои взгляды? Думаю, уместен будет оборот «наводка на резкость». Я вышел из десятых с пониманием того, что для меня действительно важно. Раньше казалось, что красота ситуаций, их способность быть захватывающими — главное. Сейчас (и карантин позволил закрепить это понимание) я считаю своими приоритетами семью, гражданский долг и духовное развитие. Разгульные десятые, как ни парадоксально, позволили мне стать верным семьянином и почтительным учеником старших поколений. В общем, 2020-е — будут совершенно другим кино.
— И каким же? Что, на твой взгляд, определит их развитие?
— Для меня и людей примерно моего возраста это будет время своевременной и вполне ожидаемой (а не «неожиданной», как в стихотворении Гандлевского) зрелости. Время решений, обретения значимых позиций, масштабных начинаний. Вуди Аллен, Тарантино, Бертолуччи закончились, приходит Коппола.
Думаю, развитие общества в ближайшие 20 лет определит как раз моё поколение, те, кому сейчас от 30 до 40. Те, кто были детьми и подростками в 90-е. Тут любопытно вот что: мы выросли во многом на американской массовой культуре — мультиках, фильмах, сериалах. Причём ещё тех, без нездоровой левой повестки. Получилось такое поколение республиканцев в параллельной вселенной. По нынешним западным меркам мы очень консервативны, но России наше поколение может принести демократизацию институтов и процедур, да и жизни вообще. Как Китай в конце 80-х начал становиться альтернативным СССР, мы к середине 2030-х можем стать альтернативными США. Это, конечно, лишь один из возможных сценариев.
— Про изменение взглядов от «красоты захватывающих ситуаций» к «семье» и «гражданскому долгу» — это особенно любопытно. Мог бы ты вспомнить, что на тебя повлияло в этом смысле, какие события и люди? И вообще, интереснее жить было тогда или сейчас? По моим ощущениям, столько ошибок, сколько в 2008-2011 гг., я уже не совершу, но с ними было безумнее и веселее, чем в сегодняшней довольно размеренной жизни…
— Сложно выделить что-то конкретное. Разве можно спросить у вина, какие события делают его выдержанным?
Скорее, общая динамика жизни ведёт меня от менее ответственных подходов к более ответственным. Собственная семья — это уже фактор, который влияет на линию поведения. Семья задает новый уровень идентичности, купирует эгоизм. И мотивирует, очень. Моя жена, Саша Франк, помогла мне понять, что целенаправленными усилиями можно добиться всего. Деловая команда, люди, которые тебе доверяют — тоже важный фактор. Наша организация недаром называется «Созидательный вектор»: хочется каждым действием улучшать жизнь людей вокруг. Соучредители — Виталий Веникеев и Татьяна Бурдакова — профессионалы высокого класса, я постоянно учусь у них.
— Пока слушал твои ответы, вспомнились образы из твоей книги: «Иосиф живёт в двадцать первом году», «Карлсон умер». Этот принцип альтернативно-исторического повествования у тебя постоянный, ты помещаешь известных героев в иные исторические обстоятельства. В прозе существует целое направление подобной литературы, а можешь ли ты припомнить своих единомышленников в поэзии? И почему это для тебя важно?
— «Будьте как дети». Дети играют. Играют и верят в игру. Это не альтернативная реальность, а подлинный облик реальности, насколько вообще его можно увидеть. Подобный приём в прозе позволяет сделать сюжет более увлекательным (и повысить продажи). С поэзией иначе. «Альтернативная реальность» — наглядная демонстрация смещения «точки сборки», легитимация тех игр фантазии, которые так или иначе происходят в голове каждого. Такой поэзией я как бы говорю читателю: «Да, так можно. Не бойся оставаться ребёнком даже в 50. Это лучшее, что в тебе есть вообще!»
Касаемо примеров. Вот возьмём Александра Кабанова:
На премьере, в блокадном Нью-Йорке,
В свете грустной победы над злом,
Чёрный Бродский сбегает с галерки,
Отбиваясь галерным веслом.
Или Фёдор Сваровский, у которого умирающий робот «по подпространственному// интеркому//молится не тому, кто его создал,// но кому-то// другому».
— Ты говорил также о важности для тебя поэзии Виталия Пуханова. Что симпатично тебе в нём как в человеке и в его эстетике? Выбираешь Пуханова периода (условно) «Плодов смоковницы» и «Деревянного сада» или (столь же условно) «Школы милосердия» и «Стихов к Алёше»?
— Пуханов силён, вот это мне и симпатично. Как поэт — безусловно, как человек с твёрдой жизненной позицией, как культуртрегер, создающий культовые премии. Самурай постмодерна, рассекающий реальность катаной иронии. В этом смысле его нынешняя поэзия очень показательна. Пухановские методы работы с языком мне близки — с одной стороны. С другой — я понимаю: именно это и следует превзойти, чтобы создать поэтику будущего. Может быть, удастся ему самому, может быть — кому-то ещё. В поэтике и мироощущении нынешнего Пуханова я вижу пролегомены к будущей традиции.
— Кстати, о «поэтике будущего» и прошлого. В стихах у тебя часто встречаются зафиксированные временные точки: «Только здесь из всего околотка / Сохранился 2008-й»; «Вы помните две тысячи двадцатые?»; «Я брошу её через два с половиной года»; и сама книга называется «Стихи 2010-х». Почему это для тебя важно — ведь наверняка не только для того, чтобы приблизить читателя к вехам жизни реального, биографического Ивана Купреянова?
— Год — это всегда определённый контекст. Я как бы даю читателю достроить декорацию, кастомизировать её под себя. У всех свой 2008-й, но он всё равно 2008-й, с его объективными реалиями. Вообще, восприятие времени — это одна из вещей, которыми я хотел бы поделиться. В некотором роде — одна из основных задач моего творчества. Времени не существует (при этом, существует только оно). Мы — не дискретное множество здесь-и-сейчасов, но непрерывный отрезок длиной в жизнь. Целое, а не совокупность точек. Почувствуешь это — и перестанешь бояться смерти. Вот что я хотел бы подарить людям.
— Дмитрий Воденников в ответах на вопросы «Совлита» сказал, что настоящая книга — как лабиринт. А для тебя? Ты сам составлял сборник? Задумывался ли о композиции и, если да, какой её видишь?
— Лабиринт — да. Как в компьютерной игре, где в каждом уголке можно найти что-то ценное. Но даже шире лабиринта — целый мир с неограниченным лутом. К составлению книги может быть много подходов, составитель создаёт из текстов гипертекст. В моём случае составитель — само время. Тексты в книге идут в обратном хронологическом порядке, от самых новых к самым старым. Смысл этого высказывания прост: я честен с читателем, позволяя увидеть всё именно так, как было, шаг за шагом.
— Через стихи у тебя проходит галерея женских образов, есть очень откровенные и эмоционально сильные признания: «Я уже обнулил все любови и прочие счётчики. / Я теперь понимаю, что чувствовал к Еве Адам. / Это глубже, чем зеркало, воздуха зимнего чётче. / Я тебя отыскал — и уже никому не отдам». Расскажи поклонницам про свою жену, о которой ты уже упомянул в этом интервью. В частности, как она относится к твоим заботам о поэзии? Понимает ли твои стихи, обсуждает ли их с тобой? Кто она по профессии?
— Моя жена — прекрасная женщина, потрясающий человек и талантливый кинорежиссёр Саша Франк. Скоро выйдет полнометражный фильм, который ее компания делала совместно с компанией Фёдора Бондарчука. Саша — мама моего сына, и это, наверное, вообще главное в жизни. Женщина моей мечты, я на первом свидании предложение сделал. Очень люблю её, хотя любовь поэта — наверное, не самая простая для принятия штука. О стихах мы говорим не слишком часто — и, в основном, о детских. Да, я пишу и детские стихи — и, надеюсь, в этом году получится сделать большой проект, с ними связанный.
— Напоследок — нескромная цитата. Критик Юлия Подлубнова как-то дала моим стихам меткое определение: «Борис Кутенков — поэт, начитавшийся постмодернистов, но не поверивший им». Не могу не привести эти слова, так как они часто вспоминаются при чтении твоих стихов. В них присутствует принцип монтажного повествования, при этом они не расползаются, держатся на цельном сюжете — видимом глазу скорее автора, нежели читателя; читатель же берёт именно ассоциативный фон, а не пресловутое «содержание». Ты осознанно создаёшь новую, классичную версию постмодернизма? Или вообще не в постмодернизме дело?
— Намеренно. Постмодернизм для меня — почва, из которой произрастает новая гуманистическая традиция. Веселое раздолбайство, здоровая ирония, утешительный юмор — вот что мне близко. Это аполлоническая сторона постмодернизма. Смех над смертью, над кафкианским ужасом общественного устройства и лавкрафтовскими тентаклями сексуальности — его дионисейская сторона. Я хочу жить в мире, где можно смеяться. Скажем, фем-письмо (в широком смысле), поэзия «новой этики», задаёт вектор новой серьёзности, где смеяться нельзя над многими вещами. Это не по мне.
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
