Гуманитарные итоги 2010-2020. Книга десятилетия. Часть III
Портал Textura начинает серию опросов, направленных на исследование гуманитарных итогов прошедшего десятилетия (2010—2020 гг.) В первом выпуске — опрос о главной книге десятилетия. Мы задали тридцати экспертам — литературным критикам, филологам, писателям, — три вопроса:
1. Какую книгу (одну: в прозе, поэзии, нон-фикшн, российскую или переводную) Вы бы назвали «книгой прошедшего десятилетия» (2010—2020)? Чем она для Вас важна в личностном смысле — и чем в литературном?
2. Расскажите, пожалуйста, об истории Вашего знакомства с этой книгой.
3. Как Вы думаете, имеет ли смысл в контексте кризиса культурного перепроизводства, который уже стал общим местом, говорить об «общезначимости» в связи с конкретной книгой? Что Вы вкладываете в понятие «общезначимость», если признаёте его в принципе?
Всего в опросе участвуют тридцать экспертов. В этом выпуске читайте ответы Сергея БЕЛЯКОВА, Олега КУДРИНА, Дмитрия ВОДЕННИКОВА, Анны ЖУЧКОВОЙ, Александра ЧАНЦЕВА, Владислава ТОЛСТОВА, Станислава СЕКРЕТОВА, Елены ИВАНИЦКОЙ, Анны БЕРСЕНЕВОЙ.
Ответы Михаила НЕМЦЕВА, Егора МИХАЙЛОВА, Сергея КОСТЫРКО, Вадима МУРАТХАНОВА, Игоря КИРИЕНКОВА, Андрея ТАВРОВА, Анатолия РЯСОВА, Кирилла АНКУДИНОВА, Кирилла КОБРИНА, Александра МАРКОВА, Ольги БАЛЛА-ГЕРТМАН, Андрея ВАСИЛЕВСКОГО читайте в первой части опроса.
Ответы Светланы МИХЕЕВОЙ, Константина КОМАРОВА, Евгения АБДУЛЛАЕВА, Алексея КОЛОБРОДОВА, Анаит ГРИГОРЯН, Булата ХАНОВА, Валерии ПУСТОВОЙ, Ольги БУГОСЛАВСКОЙ, Марии БУШУЕВОЙ читайте во второй части опроса.
Сергей БЕЛЯКОВ, литературный критик, историк, заместитель главного редактора журнала «Урал»:
АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕНКО. «УБИТЬ БОБРЫКИНА»
1. Я бы назвал две книги, совершенно разные, непохожие. Разделил между ними первое место. Это «Лавр» Евгения Водолазкина и «Убить Бобрыкина: История одного убийства» Александры Николаенко. Они выделяются как совершенством исполнения (просто удивительным), так и оригинальностью. Они как будто не имеют аналогов в современной отечественной литературе. И есть высшая справедливость в том, что оба автора сразу же заняли высочайшие места в современной литературной иерархии, получили две самые престижные литературные премии. Первую премию «Большой книги» получил Евгений Водолазкин, последнюю в истории премию «Русский Букер» — Александра Николаенко. Водолазкину удалось решить задачу, от которой давно отступились писатели. Он создал нового героя. И он удивительно точно подобрал язык для эпохи, понятный современному читателю, но в то же время и органичный для средневековой Руси. «Лавр» получил много наград, включая главную для писателя — любовь читателей.
Если успех Водолазкина бесспорный, то случай Николаенко оказался сложным. Хотя Николаенко пишет с двенадцати лет, но она долгое время практически не печаталась. Книга вышла маленьким тиражом в издательстве «Русский Гулливер». В интернете её также долго не было. У каждого критика, литературного обозревателя в шорт-листе были свои фавориты, и вдруг Николаенко обходит всех. Это возмутило не читавших её роман или же прочитавших в спешке. Так что она многих против себя сразу настроила, увы.
2. «Лавр» я прочитал ещё в 2013-м, тогда его все читали, но у меня была и особая причина. Я работал в жюри «Русского Букера», и книга Евгения Водолазкина была нашим финалистом. Мне она понравилась сразу же.
«Убить Бобрыкина» я прочитал только в 2019-м году, после знакомства с автором. Я ехал в поезде — возвращался из Москвы в Екатеринбург — и читал. Прочитал за один вечер, там же всего 200 страниц. Почти не отвлекался, не мог оторваться от текста. Я редко так читаю книги. Но недаром литературовед Олег Кудрин, автор, на мой взгляд, лучшего критического разбора «Бобрыкина», называет эту книгу «детективом наизнанку». Наизнанку, но всё же детектив, где читатель пытается понять не кто убил, а кого же именно убили. Бобрыкина? Мать? Таню? Или никого? Или же всех троих? Из поезда я выходил уже в уверенности, что прочитал потрясающую книгу, которая станет классической. Николаенко — фантастически одарённый писатель, может быть — гениальный, но об этом судить рано.
3. Настоящее художественное произведение общезначимо по определению, как общезначимы для нас шедевры живописи и скульптуры, собранные «Эрмитажем», «Русским музеем», «Третьяковской галереей». По-моему, доказывать очевидное — только терять время.
Олег КУДРИН, писатель, редактор, журналист, кандидат педагогических наук:
АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕНКО. «УБИТЬ БОБРЫКИНА»
1. Литературное. Великолепно придуманная, безупречно выстроенная и талантливо написанная книга. При этом она так необычна, что при попытке уложить её в матрицу (суб)жанров напрашиваются какие-то новообразования: психологический роман абсурда, детектив наизнанку. Личностное. Мне персонально обидно, что столько первостатейного внимания уделяется множеству менее ярких книг, написанных, однако, более медийно раскрученными авторами. Мне кажется, что названная книга была недостаточно внимательно прочитана и слабо понята даже теми, кто её хвалил. А для тех, кто ругал, победа Николаенко в «Русском Букере-2017» стала хорошим поводом плюнуть вослед не только роману, но и закрывающейся романной премии.
2. Прочёл, когда узнал, что роман попал в шорт-лист «РБ». Читал в электронном виде. «Русский Гулливер» не помог с бумажным вариантом, за что не в обиде: ну нет возможности и нет. А вот то, что на запрос в Facebook-аккаунте издательство не ответило, немножко обидно. Зачем было заводить страницу, если не отвечать в «личке».
3. Вряд ли есть общепринятое определение данного термина в литературном контексте. Но, видимо, это где-то недалеко от «всечеловеческой отзывчивости». Одарённых людей и сильных произведений на густозаселённой планете очень много. Культурное перепроизводство требует периодической «чистки диска». Поэтому важно выделить то, что не просто хорошо, но уникально. Приведу пример, оттолкнувшись от одной из ипостасей романа Николаенко. К середине прошлого века был английский детектив «кто это сделал» и американский «круто сваренный» детектив. Однако появились Буало-Нарсежак, Жапризо и написали книги, в которых вопросов больше и до последних страниц не понятно, не только «кто» и «как», но и «что». Николаенко на восьмимиллиардной Земле сумела написать книгу, в которой нужно, вчитавшись, понять не «кто это сделал»/«кто убил», а «кого (и скольких) убили» (перед тем уточнив, «убили ли вообще»). Теоретики подводили под английский, американский и французский детективы философские школы (позитивизм, прагматизм, экзистенциализм). К «Убить Бобрыкина» просится другое (и еще одно) определение — «патологический детектив». А если спросят, какое за этим философское направление, придется, пожалуй, назвать Федора Михайловича. Да, несколько упрощенно. Зато общепонятно. И опять же — «общезначимо», в смысле «всечеловеческой отзывчивости».
Дмитрий ВОДЕННИКОВ, поэт, эссеист:
НИКОЛАС УЭЙД. «НА ЗАРЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. НЕИЗВЕСТНАЯ ИСТОРИЯ НАШИХ ПРЕДКОВ»
1. Научный эксперт журналист Николас Уайд рассказывает об информации, записанной в ДНК человеческого генома, той информации, которая помогает нам в изучении нашего общего прошлого. В книге рассказывается о многом, но, в частности, и о том, что, например, язык мог развиться у наших предков одновременно как и из желания тунеядцев запутать группу, чтобы потом паразитировать на ней, так и из желания группы от этого обмана защититься. Как следствие, сразу стала развиваться и зачаточная религия. Чтобы была защита от обмана: «тем, кто на публичной церемонии поклялся быть верным священной истине, не страшна ложь, потому что они могут доверять друг другу». Некоторые антропологи считают, что священные клятвы были у ранних сообществ некоторой страховкой от злонамеренного применения дара слов. Это же поразительно: по этой версии, сакральность и язык возникли одновременно.
2. Я даже не помню, как я вышел на эту книгу. Скорей всего, путём перекрестного опыления: по какой-то ссылке в другой книге. И это тоже здорово: как мы блуждаем в этом саду расходящихся тропок и дорог. Ходим и ходим, лжём и лжём, а потом раз — и угодили на поляну, где с нас взяли клятву. И мы теперь связаны — и как «по рукам», и как сородичи. И эта мысли про клятву и язык мне очень нравится.
3. Знание всегда общезначимо. Это же не какая-то сновидческая фантазия. Поэтому мне сейчас больше интересно читать именно научно-популярные книги, чем художественные.
Анна ЖУЧКОВА, литературный критик, кандидат филологических наук, редактор отдела критики портала «Textura»:
СЕРГЕЙ КУЗНЕЦОВ. «ХОРОВОД ВОДЫ»
Определить книгу десятилетия невозможно. Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи. Но вот что интересно: в 2010 году вышла книга, предсказавшая тенденции десятых годов.
Сделана она в формате сериала: каждая «серия» — история какого-то персонажа. Плюс главные герои, становление которых задает общий сюжет. В 2010-е так стали писать Д. Бобылева, А. Горбунова, К. Букша. Я бы назвала эту форму — роман в становлении, потому что главный герой здесь, как и положено в романе, движется к свой целостности.
Тема книги — история страны, показанная через историю рода. Россия представлена как поле экспериментов, «которые никак не прекращаются и не должны прекращаться <…> пока мы не станем чем-то иным, чем-то большим». Так разговор об исторической травме переходит к вопросу об ответственности каждого. «Главное — не думать о том, что, когда убиваешь, ты убиваешь не одного человека, твоего врага. Ты убиваешь его нерождённых детей, убиваешь всё то, что могло случиться в его жизни, в том числе то будущее, в котором вы уже перестали быть врагами…»
Многообразие времён, судеб и философий преломляется в мировоззрении героев, живущих сейчас и включённых одновременно в контекст рода и в цепь реинкарнаций. Фокус романа сосредоточен на частной жизни современного человека. Это стало модно в десятые. Но важно, что здесь человеческий документ — это не только осколки быта, а мозаика выборов.
Так, в книге есть феминизм, но он грустен: «Римма не любит своё тело». Суть такого (или любого?) феминизма в неприятии себя и ненависти к самкам человека: «эти слова — сука, мразь, блядина — адресованы всем женщинам, живущим за счет своих любовников».
Есть агрессивный гомосексуализм — страсть подавления и подчинения: «тот, кого я любил, не мог сидеть в камере, не мог отвечать на вопросы следователя. Он мог только сам задавать вопросы, только запирать в камеры других, каждым своим жестом утверждать великую животворящую силу… которая клокотала в нем неиссякающим источником, давала силу корням могучего древа, наполняла соками крепкий ствол, распухающий между моих губ».
С этим более-менее ясно.
А вот женщина для мужчины — непознаваемая глубина. Бывают женщины-омуты. Или реки с живой проточной водой. Если «смысл нашего существования — тратить энергию… и по возможности так, чтобы и самому было интересно, и другим полезно», то, конечно, женщины-реки предпочтительнее. С ними можно быть живым.
А женщины-омуты крадут время. Ведь время — ресурс изменения. Оно дано нам для того, чтобы меняться, становиться счастливее. И в итоге доплыть до океана — колыбели вечности: «твоя жизнь — как река, твоё время — как река… в соленой воде океана ты найдешь, наконец, покой. А пока плыви. И главное — не доверяй омуту, тёмному омуту, тихому омуту… Это — ловушки для тех, кто сбился с пути». Сбиться с пути — значит предпочесть мнимую ценность: «глупо умереть, считая ценностью деньги, — очевидно, что после смерти денег тебе не видать, и потому загробная жизнь будет довольно мучительной».
Год за годом мы вырастаем из прежних ценностей. И уже не считаем лучшей книгой «Трёх мушкетеров», а лучшей едой — мороженое. Иллюзии облетают, как листва с деревьев, и в итоге остаётся единственная ценность — любовь: «одной любви достаточно, чтобы оставаться живым». Ад там, где любви нет. И ее нет в обществе постмодерна, всё деконструирующем и продающем. «Нет счастья в распаде. Счастье только в цельности», «Настало время опять найти свою общность».
Есть в книге и осмысление 90-х годов. И теория «новой архаики» — идея о начале нового витка, возвращении к «золотому веку наших прапрадедов. Вернемся — и с этим возвращением начнется новая ветвь спирали…».
Книга, предсказавшая все тренды 2010-х годов, — «Хоровод воды» Сергея Кузнецова (2010).
Александр ЧАНЦЕВ, прозаик, литературный критик, кандидат филологических наук:
МИЛАН КУНДЕРА. «ТОРЖЕСТВО НЕЗНАЧИТЕЛЬНОСТИ»
Можно сказать, что последний роман Кундеры — не самый его сильный, проиграет не только книгам других авторов, но и в сравнении с ранними романами самого чешско-французского писателя. Но, мне кажется, есть сразу несколько оснований, чтобы имя Кундеры прозвучало среди самых значительных книг десятилетия. (Если бы хронологические рамки были более гибкими, можно было бы назвать и другую его книгу, а можно было бы и нет — Кундера из тех, кто всю жизнь пишет одну очень большую Книгу.)
Во-первых, Кундера — безусловный классик. И то, что его до сих пор не отметили Нобелевской премией — несправедливость действительно вопиющая. Тем более что, судя по проскальзывающим в прессе неофицальным шорт-листам и рейтингам букмекеров, даже близко к имеющим шанс на премию его не рассматривают. Очень симптоматичны, увы, эти букмекеры и их высокие ставки на поп-авторов вроде Харуки Мураками… Кундера же имеет все шансы не дожить до того признания, которое он заслужил не только своими книгами, но и судьбой многолетнего изгнанника, политического борца, голоса европейских ценностей и свобод…
Но о книгах, самом важном, хоть и «во-вторых». Кундера — настоящий, «олдскульный» классик в том смысле, что пишет о вещах вечных — гуманизме и смерти, свободе выбора, предательстве, любви. Да, на волнах политкорректности, мультикультурализма и прочих конъюнктурных идеологем модно выбирать носителей более инновационных, скажем так, дискурсов, но — без тех настоящих тем, о которых пишет Кундера, далеко и хорошо всё же не уедешь.
И в-третьих. Кундера никогда не был модернистом, но его романы всегда несли в себе очень важный заряд современности. Они — не очень-то и были романами. Уже первые книги его было легко прочесть как эссе, рассуждение. Дальше миграция, слияние жанров усилилась. Да, Кундера отдельно издаёт сборники статей-эссе и собственно художественные вещи, но — его романы, повторюсь, можно воспринимать как эссе, а в эссе находить увлекательнейшие литературные, культурные и исторические сюжеты. Кундера, по сути, одним из первых начал писать ту литературу, что стала особенно значима, процентно распространена и просто интересна в последние годы: это сплав фикшна и нон-фикшна. Это та литература, в которой рассуждения, мемуары, дневниковое сплетается с художественным, а мысли едва ли не перевешивают вымысел. Именно поэтому в наше десятилетие популярности Зебальда и Степановой не стоит забывать, что Кундера писал и пишет так уже давно и, очевидно, не зря. Хоть и без Нобеля.
Владислав ТОЛСТОВ, литературный критик, автор блога «Читатель Толстов»:
УЧЕБНИК «ЛИТЕРАТУРНАЯ МАТРИЦА»
В 2010 году я купил в книжном магазине в Красноярске первый том проекта «Литературная матрица», выпущенный питерским издательством «Лимбус Пресс» (составители — Светлана Друговейко-Должанская, Вадим Левенталь, Павел Крусанов, название придумал Виктор Топоров). Перечисляю так подробно потому, что эта книга (точнее, не только эта, но все четыре — потом последовал второй том, потом еще два дополнительных, «Советская Атлантида» и «Внеклассное чтение») сильно повлияли на мою читательскую жизнь, на восприятие, чтение, отношение к прочитанному.
Я читаю много, может, слишком много, поэтому пять шестых (или даже девять десятых) прочитанного куда-то испаряются через десять минут после того, как закрыта книга и написана рецензия, не оставляя следа. У меня маленький кабинет, где и так не повернуться, поэтому книжные полки размещаются в нём чрезвычайно экономно. Там хранятся только главные книги, мои книги-друзья. Если я удостаиваю какую-то книгу, чтобы она стояла на полке, — это высший знак отличия, это как будто я ей присвоил звание героя или лауреата. И это значит, что я могу время от времени, проходя мимо, зацепить одну из книг, открыть, полистать, прочесть — иногда даже на ходу, в спешке, пробежать пару страниц… И этого достаточно, чтобы вернулось состояние упоённого восхищения, пережитого при первом прочтении. Потом книгу можно вернуть на полку, потом снова снять, снова все повторится — восторг, изумление, радость. Хорошие книги работают именно так, и они работают всегда.
Не знаю, что можно сказать о значимости, важности книги «Литературная матрица». Честно говоря, мне это не интересно. Я знаю, что в этой серии вышли четыре книги, все они давным-давно распроданы и их не найти нигде. То есть для 12 тысяч читателей (четыре книги в серии «Литературная матрица», каждая тиражом 3 тысячи) книга оказалась достаточно значимой, чтобы её купить и прочесть. Сама идея, на которой построена «Литературная матрица», тоже, в общем, лежит на поверхности (и решительно непонятно, почему никто её не использовал до «Лимбус Пресс»). Надо написать новый учебник литературы, только главы, посвящённые классическим писателям, надо поручить писать писателям современным. Учитывая некоторые «сближения», предполагаемые между автором и его героем. И если можно обнаружить такие сближения между Сергеем Шаргуновым и Александром Грибоедовым, между Александром Секацким и Николаем Гоголем, между Сергеем Носовым и Ф.М.Достоевским (даже между Татьяной Москвиной и Александром Островским!), то в других случаях всё весьма противоречиво. О Пушкине пишет Петрушевская, о Лермонтове — почему-то Андрей Битов, о Некрасове — Майя Кучерская.
Хотя и такие парадоксальные пары заставляют по-новому посмотреть на судьбы писателей, да и просто оценить, насколько наши писатели вообще умеют рассказывать о своих собратьях по перу. Как говорил персонаж в известном фильме, «проверка — она для каждого проверка». «Литературная матрица» — великолепный пример сборника текстов о нашей великой русской литературе, среди которых есть потрясающие, спорные, сомнительные, возмутительные, глубокие, непонятные мне как рядовому читателю, есть тексты, которые пытаются следовать стилистике советских учебников литературы, а есть такие, которые идут от личного опыта знакомства авторов с произведениями предложенного классика. Единственное, каких текстов там нет, — скучных и проходных. «Литературная матрица» показывает, что настоящая литература работает так же, как хорошая книга, — она продолжает вдохновлять спустя много лет после того, как бренное существование классиков завершилось.
Я считаю, что спустя 10 лет (первый том «Литературной матрицы» вышел в 2010-м) эти книги можно было бы переиздать, и тираж бы снова разлетелся, потому что новое поколение читателей не читало этой великой книги. А там можно подумать и о пятом томе «Литературной матрицы», предложив дебютантам XXI века написать в учебник литературы главы о своих страших товарищах. Кирилл Рябов — о Михаиле Елизарове, Булат Ханов — о Захаре Прилепине, Алексей Колобродов — ну, о Лимонове, например. Если и есть книга, о которой я мечтаю, так это пятый том «Литературной матрицы», да.
Станислав СЕКРЕТОВ, литературный критик, журналист, заведующий отделом общества и культуры журнала «Знамя»:
ОЛЬГА СЛАВНИКОВА. «ПРЫЖОК В ДЛИНУ»
1. «Над вымыслом слезами обольюсь». Увы, большинство российских прозаических книг последнего десятилетия не имеют к известным словам ровно никакого отношения. Перелистнул последнюю страницу — и живёшь дальше. «Каким ты был, таким остался». Не очистился, не преобразился, не узнал ничего принципиально нового. Даже не обнулился. Хороших романов и сборников рассказов вышло много, но на «книгу десятилетия» по чесноку тянет не больше сотни. И это я ещё погорячился. Дальше ситуация усложняется. Выбрать из маленькой горсти дорогих жемчужин всего одну — дело непростое. Пусть будет «Прыжок в длину» Ольги Славниковой.
Доказательство — от противного. В этом романе нет ставшей на какое-то время в 2010-х сверхмодной и набившей оскомину эксплуатации российской истории. В нём нет пережевывания автором своей биографии и биографии своей семьи. В нём нет мимимишности и попытки панибратски положить руку на плечо великим покойникам. В нём нет бесконечно множимого разжевывания прописных истин. А то, что есть, — лично меня полностью устраивает.
2. Разгар июля. Жара. Чёрное море. А я в тенёчке не могу оторваться от романа. Уникальный случай.
3. А общезначимость сегодня, кажется, невозможна в принципе. Сосед, читающий Зебальда, вряд ли договорится с соседом, читающим «Зулейху…». Поздороваются при встрече, раскланяются, но каждый останется при своём.
Елена ИВАНИЦКАЯ, литературный критик, прозаик, блогер:
ВИКТОР ЗАСЛАВСКИЙ. «ОТ НЕОСТАЛИНСКОГО ГОСУДАРСТВА ДО ПОСТСОВЕТСКОЙ РОСИИ. 1970 — 2000»
1. Одну книгу, одну-единственную? Хорошо, назову. Хотя это трудно. В прошедшее десятилетие на русском языке опубликованы выдающиеся исследования в области социальной, социально-экономической, социально-исторической, социально-философской. Как новейшие, так и те, которые уже стали «классикой». Например, «Страсти и интересы» и «Риторика реакции» Альберта Хиршмана, «Почему властвует Запад… по крайней мере пока еще» Иэна Морриса, «Цивилизация: чем Запад отличается от остального мира» Ниала Фергюсона, «Банк 3.0» Бретта Кинга, «Долг: первые 5000 истории» Дэвида Гребера, «Почему одни страны богатые, а другие бедные» Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона… с волевым усилием ставлю точку в перечислении.
Но если обещала назвать одну, то вот она: посмертный сборник трудов Виктора Заславского (1937—2009) «От неосталинского государства до постсоветской России. 1970—2000» (СПб.: изд-во Европейского университета, 2019).
Виктор Заславский был первым социологом, который появился на «агоре» западной советологии, зная советскую ситуацию изнутри. Именно он создал концепцию «общества советского типа».
Книгу составил ученик Виктора Львовича Велько Вуячич, и я могу только присоединиться к его словам: «Открыв для себя труды Заславского, новое поколение читателей обнаружит в них много полезного для себя — как в плане пересмотра взглядов на советскую систему, так и в плане понимания, действуют ли сегодня какие-то из тех механизмов, которые обеспечивали социальную стабильность в тот период»
2. Моё знакомство этой книгой началось с забавного эпизода. На ярмарке «Non/Fiction»-2019 я увидела её на стенде издательства Европейского университета и сразу прижала к груди. Это было самое «моё», книга попадала в самую сердцевину моих научных интересов. Мы немного поговорили с сотрудником на стенде, я рассказала, почему эта книга так сильно мне нужна. «Если напишете о ней, берите даром!» — щедро предложил продавец. Соблазн был велик. Книга-то дорогая (увы, и тираж совсем невелик — 600). «На своей странице в фейсбуке обязательно напишу, — ответила я, — но смогу ли опубликовать отзыв в журнале, не знаю, поэтому и не возьму даром». Мой собеседник засмеялся: «Обычно критики спокойно берут, а потом говорят — “не получилось”». Книгу я купила и отзыв опубликовать «получилось», он вышел в деловом журнале Инвест-Форсайт — «Секреты стабильности в условиях застоя».
3. Простите меня, но не вижу никакого «культурного перепроизводства», пусть даже разговоры о нём и стали «общим местом». Такие работы, как монография и статьи Виктора Заславского, собранные в книге, — явление редкое, уникальное, драгоценное.
Анна БЕРСЕНЕВА (Татьяна СОТНИКОВА), прозаик, доцент Литературного института им. А. М. Горького:
ВЛАДИМИР СОТНИКОВ. «УЛЫБКА ЭММЫ»
1. Роман Владимира Сотникова «Улыбка Эммы» (М.: 2016). Точнее сказать, это первый роман трилогии, состоящей из него и еще двух текстов — «Холочье» (М.: 2020) и «Она» (этот роман только что написан). Моё ощущение, что они составляют трилогию, основано на понимании их смыслового и сюжетного единства. Но поскольку все три книги вместе пока не издавались, я называю «Улыбку Эммы» и обозначаю это единство.
2. Я видела, как автор писал эту книгу. Знаю, что в ней нет ничего случайного. Но всё же знаю это не из-за того, что была свидетелем её создания, а потому, что оцениваю результат. Весь ХХ век вошёл в этот небольшой по объёму текст — всё, что составило отношения человека с миром, который в прошедшем веке находился в состоянии перманентной бесчеловечности. В романе два главных героя, отец и сын (со всей символикой, которая содержится в таком сочетании), и оба они, каждый в свое время, отвечают на вызов торжествующего зла, не теряя человеческой сущности, а лишь усиливая её в себе и привнося в мир.
3. Мне кажется, сейчас происходит не кризис культурного перепроизводства, а кризис перепроизводства имитаций. Выяснилось, что во времена всеобщей грамотности и поверхностной образованности не так уж сложно наладить их массовое производство. Культурного же перепроизводства я не только не вижу, наоборот, ощущаю мучительный недостаток того, что имело бы отношение к культуре как к самому значимому проявлению человеческой природы — к тому, ради чего мы приходим в жизнь. Так вот, роман Владимира Сотникова «Улыбка Эммы» и вся трилогия, которую он собой открывает, — именно такое явление. Это не «устраивайтесь поудобнее в своих креслах, сейчас я расскажу вам историю» (при том, что истории в этих книгах очень сильные), а разговор только о главном, что составляет основу жизни. Правильнее будет сказать, не разговор, а создание автором этого главного. Думаю, когда Пушкин писал, что проза требует мыслей и мыслей, он имел в виду именно это. В книге Владимира Сотникова нет ни одной пустой фразы — в каждой мысль абсолютно оригинальная и значимая. При всеобщей привычке не читать книги, а просматривать, как ленты соцсетей, это, конечно, необычный вызов читателю. И для меня было неожиданным и радостным открытием то, что, оказывается, есть немало людей, испытывающих потребность и способных такой вызов принять. Людям хочется общезначимого, и они готовы видеть его там, где оно действительно есть, а не имитируется. Как устроена жизнь, из каких неуловимостей она складывается, как работают её механизмы, кто я в этой работе и что могу или не могу, должен или не должен делать, какой во всем этом смысл, — эти вопросы будут общезначимыми всегда. И ответ на них, тонкий, сложный и вместе с тем предельно ясный и честный — вот задача искусства вообще и литературы в частности. Если книга такой ответ даёт, она общезначима.
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
