Алла Войская и Филипп Хорват о книге Евгении Некрасовой «Сестромам»
Евгения Некрасова — «Сестромам. О тех, кто будет маяться» М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной, 2019
Алла Войская родилась в Москве. Студентка Литературного института им. Горького. Пишет прозу и литературную критику. Публиковалась в журналах «Юность», «Кольцо А», «Формаслов», «Лиterraтура», а также в газете «Литературная Россия». Лауреатка премии «Русское слово» (2017), финалистка премии «_Литблог» (2019). Ведет литературно-критический проект «СКАЛА».
Новая «Нюркина песня»
На волне успеха романа Евгении Некрасовой «Калечина-малечина» был издан сборник ее «ранних» (то есть предшествующих роману) рассказов «Сестромам» с подзаголовком «О тех, кто будет маяться».
Некрасова верна себе — что в сборнике, что в романе она исследует темы женственности и жертвенности, которые у писательницы становятся синонимами. Гендерная социализация современной российской женщины прекрасно ложится на фольклорные мотивы, но кажется, что Евгения Некрасова перебарщивает с этими присказками, частушками и сказочностью. Слишком много в тексте языковой игры («Пах заныл обычным “как-они-это-деланьем”»), нанизывания друг на друга слов-бусинок («Галя-гора») — из-за своей избыточности прозаическая ткань становится тяжелой, как полотенце, вытащенное со дна бассейна.
В сборнике чувствуется неровность: это касается и стилистики текстов в целом, и отдельных рассказов в частности — некоторые из них будто вырваны из другой книги. Драма кошки по имени Пиратка теряется и выглядит блекло на фоне историй про дочку-старушку с деменцией или про мать с пронзенной рогами грудью. «Несчастливая Москва» — с сюжетом в духе «Пятой волны» Рика Янси — кажется, вставлена только для галочки, ведь «московская тема» слишком сильно перетягивает внимание на себя и слабо вписывается в общую тональность сборника.
Но все же читая «Сестромам», ты понимаешь — да, это книга Евгении Некрасовой — писательницы своего стиля и своей темы. Странные словечки, выученные еще из «Калечины-малечины» («Гулливерия», «невыросшие»), плавно вселяются в ее истории и въедаются в память. Социальное Некрасова причудливо переводит в плоскость художественного. Что делать женщине, которую зверски избивает муж, в стране, где декриминализовано домашнее насилие? Отрастить себе несколько пар рук, перевоплотившись в индийскую богиню счастья и благополучия, и дать обидчику отпор. Именно такой сюжет предстает перед нами в рассказе «Лакшми». Домашнего тирана насилие окрыляет, он становится на защиту целого города — его жена же с каждым днем иссушается. Некрасова описывает то, как на женском страдании строится мир сильных и успешных мужчин. Очевидно, это гротескное изображение репродуктивного труда — готовки, уборки, воспитания детей, древнейшей работы, за которую не платят и на которой не дают отпусков. И символом этого калечащего патриархального мира, против которого Некрасова обращает свой гнев, становится сюрреалистическое чудовище Сестромам из заглавия сборника.
Логово Сестромама — это тоскливая провинция, скрытая за электричками, маршрутками и пересадками.
В Москве — Стрелка, по ней белкой, размаяться в Маяке, подучиться в Артплее. Мальчики-девочки — разноцветные карандашики. Любой кластер — «В коробке с карандашами». Умненькие, другие, одинаковые. А тут хрущевки, аптеки, больницы, пятерочки — один сплошной убогий Сестромам
Все существование Сестромама — это укор обобщенной Анечке, «средненькой и ладненькой». Сестромам тяготит Анечку и тащит ее в мир замужества, материнства и родового чувства долга. Смерть Сестромама оборачивается началом вольной жизни героини. Но становится ли свалившаяся на нее свобода облагораживающей и очищающей силой? Избавившись от навязанной вины, Анечка «шагает из души» и чинит беспредел.
Некрасова бьет как по традиционным устоям, так и по бездушной хипстерской жизни московской богемы. Отбросив семейные оковы и общественные нормы, Анечка обретает не свободу, а пустоту. По-настоящему освободиться и воспарить уготовано лишь Сестромаму, положившему свою пустую и бессодержательную жизнь на воспроизводство старых, домостроевских порядков. Лишь после смерти Сестромам вырывается из маленького бытового ада, превратившись в птицу Гамаюн, шагающую по пушистому воздуху.
Авторское «я» Некрасовой представляет собой поразительный синтез сказительницы и феминистки. «Надоели книги про уставших мужчин, которые все время пьют», — резюмирует она в советах писателям. И да, действительно надоели — поэтому Некрасова звучит свежо и оригинально. Голос Евгении Некрасовой — это голос женщины, говорящей о женщинах и звучащий так, если бы Янка Дягилева решила спеть свою «Нюркину песню» не в 1989, а на тридцать лет позже. Это не отстраненный рассказчик, а эмпатичная соучастница, которая страдает вместе со своими героинями и героями — а значит, вызывает эмоции и у читателя.
Евгения Некрасова — это не просто автор, нащупавший горячую тему, а заметное явление новейшей литературы.
Филипп Андреевич Хорват — писатель, книжный блогер, литературный обозреватель. Родился в 1983 году в Ташкенте Узбекской ССР. Окончил Санкт-Петербургский государственный Политехнический университет по специальности менеджмент и управление. Публиковался в журналах «Новый мир», «Бельские просторы», «Полутона». Живёт в Санкт-Петербурге.
Фольклорный феминизм с огоньком эксперимента
Гулко отгремевшую по шортам значимых премий «Калечину-Малечину» я в прошлом году прочитал не без интереса — проза Некрасовой показалось живой и самобытной прежде всего в плане языкового эксперимента (и это мне нравится, есть такая слабость). Прочитанная чуть позже небольшая повесть «Несчастливая Москва» и вовсе порадовала — показалось, что вот, наконец, у нас появился пишущий человек, чья дерзость игры в слова равна таланту.
Поэтому, принимаясь за «Сестромам», предвкушал: ну, уж Евгения не подведёт, раздышусь пьянящими ароматами хоть и терпкого, стилистически кудрявого, но интересного языка, радующего к тому же приятным фольклорным послевкусием. Однако прочитал один рассказ сборника, второй и третий и вдруг почувствовал — не то как-то, не летит некрасовская проза с упоительной лёгкостью, а, наоборот даже, тяжко прихрамывая, будто заставляет волочься, продираться через зернистую пересыпь мудрёных метафор-сравнений. И удовольствия в этом ноль.
Уже потом, прочитав «Сестромам» полностью и помедитировав над текстами сборника в целом, я понял две вещи:
1) «Сестромам» — это сборная солянка из рассказов, которые написаны до «Калечины-малечины».
2) Стилистически-языковые выверты хорошо воспринимаются в малых, кондиционных дозах и только в сочетании с более или менее серьёзным идейным посылом.
Собрав эти два тезиса воедино, я и подступился к анализу, на самом деле, весьма спорной по личным ощущениям книги. Из первого тезиса следует такой вывод: поскольку «Сестромам» собран из ранних рассказов Некрасовой, то экспериментальных игрищ, стилистическо-аляпистой чехарды тут в разы больше. Автор себя ничем не сдерживает, ни в чём себе не отказывает, летит-несётся в свободном потоке счастливого творца словно ребёнок, впервые севший за руль двухколёсного велосипеда и вдруг осознавший, что он МОЖЕТ! НА ДВУХ КОЛЁСАХ!! САМ!!!
Некрасова, действительно, может, кто б спорил, только в какой-то момент это «может» оборачивается недоумённым вопросом — а нужно ли? Нужно ли настолько глубоко зарываться в почву словесных игр, если этот подкоп мешает гармоничному восприятию текста? На дворе как-то уж далеко не первая половина XX-го века с цветущими палисадниками футуризма и ОБЭРИУ, к чему так стараться-то?
Стиль экспериментального плетения словес какого-то безумного апогея достигает в рассказе, в честь которого назван сборник. Вот, к примеру, рождение «сестромама»:
«Сестромам хворал всеми заболеваниями, которые могут только влезть в живот. Овощи ел варёные, пил кисель и заварную мяту. Мяу — орала кошка. Ладненькая Аня, ты почему в таких низких брюках — холодно! Дно твоё женское перемёрзнет. Рожать не будешь (будто Сестромам весь изрожался). Аня хохлилась, строила рожицы, измаялась уже. Не сестра — мама. Сестромам какой-то. Такая страта любви. Видите-видите, сейчас начнётся, юбку расправит на коленках — и-и-и-и-и-и-и: когда-замуж-выйдешь?!
Мама под землю и спуталась с корнями с Анечкиных шестнадцати. Старшая у мамы — кандидат физико-математических наук — подхватила Анечку и превратилась в треклятого Сестромама. О семестр чуть сама не споткнулась, уродики-студентики радовались, что и на эту нудку нашлась своя беда. Анечка жила, Сестромам коромыслил брови. Начеку жил, кричал, злился. Лились всякие мысли с липкими картинками: Анечка и то и сё делает с мальчиками, Анечка пьёт водку, Анечка колется. Не водилось ничего подобного, но Сестромам мнился. Анечка — колкости в ответ, Анечка же живая».
Ну и далее в таком же духе, без всяких остановок. Вообще, складывается впечатление, что вся эта нарочитая кудрявость и чудесатость используется Некрасовой с одной-единственной целью: скрыть под шаманской дымкой «красоты» идейную незначительность каждого отдельно взятого текста. Сделаем короткую сюжетную выжимку из нескольких рассказов:
— «Супергерой» — повествование о некоем Мухине, с детства увлекающимся супергероями и черепашками-ниндзя. В реале супергерой сбегает от бытовой безнадёги сожительства с женой-инвалидом.
— «Лакомка» — довольно милая, в принципе, история о девочке, твистово превращающейся в финале в бабушку, страдающую очевидной деменцией.
— «Молодильные яблоки» — симметричный по отношению к «Лакомке» рассказ о бабушке, которая стремительно молодеет после опробования чудо-яблок.
Необременительная скупость простейших сюжетов под стать смысловой составляющей, которую довольно метко вычленяет критик Сергей Морозов: «Все рассказы про горькую женскую судьбинушку. Но и мужик, поданный в феминистском ключе (тупица, животное) имеются. <…> Похоже, мы читаем раз за разом одну и ту же историю — жила-была баба, страдала, потом померла или пока нет, а значит, еще страдает».
Жалящий во всю саркастически-монументальную мощь кинжал художественного феминизма представлен в рассказе «Лакшми» («Лакшми», как и повесть «Несчастливая Москва», представляется наиболее значительным и цельным нарративом сборника). И рассказ, действительно, мощный, вскрывающий, пожалуй, основные методы построения некрасовских текстов о несчастной женской судьбе-судьбинушке. В опрокинутом некрасовском мире некий Овражин, жёстко побивающий жену, объясняет целесообразность побоев облагораживанием мира. Никчёмная пустота Овражина зло высмеивается автором в частушке:
«Ладушки-ладушки,
Что делал?
Овражился!
Чего?
Как герой куражился!».
У Леры, главной героини «Лакшми», появляется возможность возмездия. В некрасовском мире месть возможна только через фант-допущение: у женщины вырастают две дополнительные руки (а затем и ещё несколько), с помощью которых охреневшего мужа Лера и окорачивает. Превращение в богиню Лакшми, в нечто невероятное, монструозное, непредставимое по человеческим меркам — это вариант единственно верного ответа на тот абсурд, в котором живут герои прозы Некрасовской. Любопытно, что практически всегда такое остранение приводит к положительному результату, к условному хэппи-энду.
Включённую в состав сборника повесть «Несчастливая Москва» я читал ещё в прошлом году и воспринял в качестве милой, стёбной вещи, в которой Некрасова играет со штампами про зажравшуюся столицу. Именно её, аппетитную, раздобревшую на нефтяных дрожжах нулевых-десятых годов, автор прогоняет через пять казней апокалиптических: в первый день москвичи превращаются в уродцев, во второй — тонут в похоти пресладострастной, в третий — лишаются разных конечностей, в четвёртый день взрослые теряют детей, а на пятый все превращаются в истинных британцев, общающихся друг с другом на смеси лондонского, posh, brummie, scouse, шотландского, ирландского, йоркширского и даже манчестерского. На шестой день уже ничего не происходит, и это, понятное дело, благо, благо свершившегося очищения. Симпатично же, правда?
Финал повести подсвечен тем же самым солнечным хэппиэндом: пройдя через огонь, воду и медные трубы всех московских метаморфоз, главная героиня колесит на салатовом велосипеде по Бульварному кольцу, предвкушая, что вот-вот все сбежавшие из города москвичи вернутся обратно по домам. И действительно вернутся, куда ж им деваться, в самом деле?
Если отставить в сторону очевидно волнующие Евгению Некрасову темы фольклорного феминизма и поиска актуального русского языка (а их можно отставить, поскольку, давайте честно, ну кого за пределами третьего транспортного кольца всерьёз всё это волнует даже среди рефлексирующей интеллигенции?), то в сухом остатке мы видим в «Сестромам» сугубо экспериментальную книгу в себе. Ноуменально-литературная окраска, кажется, действительно наиболее полно характеризует сборник, поскольку, как верно замечает Анна Жучкова, он, по своей сути, разгонный, находящийся «в поиске стиля на полигоне форматов». Полигонов в случае с некрасовской прозой, думаю, будет несколько, — скажем, в «Калечине-Малечине» уже видится заход в поле социальной проблематики. В какие ещё поля понесёт автора, пока неизвестно, но хотелось бы, конечно, увидеть широкий экспериментальный спектр в плане не только формы, но и содержания.
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
