Юлия Ли — писатель и психолог. Родилась в Тюмени в 1975 году.

Долго жила в Киргизии, там стала членом союза писателей, была удостоена Президентской премии за заслуги в области литературы и журналистики. Публиковалась в журналах «Литературный Кыргызстан» и «Простор» (Алматы). Автор поэтического сборника «Рубежи» (Алматы,1998). Произведения Юлии Ли вошли в коллективный поэтический сборник «Мадонны Турана» (Алматы) и сборник корейских писателей «Невидимый остров» (составлен под руководством Анатолия Кима).

Сейчас живёт и работает в Краснодаре.

Бурана

Пролог

Есть у кыргызов древнее предание о башне Буране, бывшем минарете, что стоит в Чуйской долине с десяток веков. Сейчас этот колосс одинок и безмолвен, как уснувший вулкан. Но было время — толпы поднимали к нему очи, стекаясь на зов муэдзина. А вокруг сиял могущественный город Баласагын.

Впрочем, подлинные истории канули, словно небылицы. Зато осталась та, что похожа на сказку. Она и передается из уст в уста. Каждый кыргыз знает о судьбе девушки, погибшей в этой башне. То была дочь местного хана, которой колдуны и аксакалы предрекли смерть в шестнадцать лет от укуса чёрного паука. Тогда-то хан и построил Бурану, высоченное, как гора, строение. Там, у самых облаков, он спрятал красавицу, чтобы ни одна тварь земная не могла до неё ни доползти, ни допрыгнуть. Когда же миновала шестнадцатая весна, хан пожелал лично объявить дочери, что заточение окончено, и взошел наверх со спелой виноградной гроздью. Но колдуны и аксакалы пророчеств попусту не тратят — несчастный сам принес беду, ибо в листьях винограда притаился чёрный паук…

С той поры сгинул Баласагын — чудеса его ушли под землю, мощь увяла, как вчерашний цветок. А башня Бурана по-прежнему стоит посреди Чуйской долины. И у подножия ее, в память о ханском горе, рассыпаны могильные камни балбалы.

Часть первая

Траур Жергемиша

— Ата, зачем здесь копают? — спросила Монара, целясь тонким пальчиком в разверстую пасть земли.

В огромной, разрастающейся по кругу яме, двигались голые руки и спины, навощённые ярким солнцем, и над ними то и дело мелькали зубья лопат. Земная пасть жевала людей, выплёвывая черные комья, как несъедобные куски.

Хан Жергемиш украдкой поцеловал воздух рядом с непокрытой макушкой дочери, огладил её глянцевые пахнущие айраном косы.

— Здесь будет башня, кызым. Она защитит тебя от беды. Я сделаю её самой высокой из всех, что знали люди.

— И она будет моя?

­— Да, душа моя… — он с силой обнял дочь, — Смородинка моя, карагат…

Монара привыкла к этим объятиям, крепким до хруста в костях. Ей было всего пять лет, но отец брал её везде — вот так сажал перед собой, и они ездили вместе и в ставку, и на пастбища, и лошадей смотреть.

Монара — девчонка смышленая, побойчее джигита будет, не то что дохляк и святоша Бусу, родившийся обрезанным. Старик-звездочёт так и сказал хану: «Аллах пометил своего слугу. Нарекаю его Бусурманкул — слуга бога». И вложил чётки младенцу в рот, запечатывая ему уста для мирских разговоров и бранных слов. И теперь старший ханский сынок даже в седле толком удержаться не может. Молчит, как немой, все время кашляет да думает о чем-то. Так и хочется выбить последний дух из этого убогого. Пожалуй, и впрямь придётся отдать его Аллаху.

Монаре же старик при рождении ничего не сказал. Звездочёты не снисходят до женщин. Но два месяца назад, когда хоронили ханскую жену, не сумевшую разродиться третьим ребёнком, подозвал к себе девчонку, намотал её косу на руку и долго вглядывался ей в лицо. Жергемиш затревожился, попытался высвободить дочь из корявой, как древесный корень, звездочётовой хватки. Но лишь хан наклонился ближе, тот обжёг его страшным предсказанием.

— Умрёт твоя дочь, не доживет до шестнадцатой весны, — прошептал он хану на ухо. — Уснёт навсегда от укуса каракурта.

И оба они в тот же миг выпустили её. Монара, покачнувшись от неожиданной свободы, попятилась и кинулась прочь.

Жергемиш, будто огретый молотом, тупо уставился перед собой. Звездочёт растаял в воздухе, а вместо него перед ханом лежала, распластавшись, убитая неудавшимися родами жена. Её огненная роза мерцала в темноте шатра. С каким упоением Жергемиш всегда ласкал эту розу, врезался в неё с яростью раз за разом, преследуя, как борзая собака, то обморочно-сладкое ускользающее ощущение… Теперь же истёкшее кровью лоно вызывало ужас и тошноту.

— Береги дочку… береги её без меня, — прохрипела Канышай напоследок, вцепившись в ворот мужниной рубахи, будто пытаясь утащить с собой. — Не женись, пока не выйдет она замуж… Обещай…

Жергемиш только мычал, не в силах произнести ни слова. За пологом на своей половине скулили дети. С улицы доносились крики и тревожное ржание лошадей.

Наконец руки ханши ослабели. Она в последний раз посмотрела на мужа влажным, будто хмельным взглядом — и они расстались, еще вчера страстно влекомые друг к другу, теперь внезапно далёкие, принадлежащие разным мирам. Жергемиш в отчаянии стряхнул с себя эту женщину, бывшую ему женой десять лет.

Когда-то очень давно то же самое случилось с его матерью. Сначала на стойбище обрушился град конских копыт — Жергемишу показалось спросонья, будто это дождь вонзает в их жилища бесчисленные стрелы… Затем долго вился в воздухе запах варёного мяса, пыхтели котлы, извергая в небо дымные столбы. Там и тут слышался хохот, каркающая гортанная речь. Это отец вернулся из похода.

Погружаясь во мглистое облако забытья, Жергемиш успел ухватить краешек материнского вскрика и рокочущие издалека пьяные возгласы отца: «Кель! Кель! Иди, сука, муж тебя зовет». А ночью вдруг проснулся от того, что рядом с ним ходил ходуном живой бархан. И под ним безмолвно билась мать, то трепеща и задыхаясь, как подбитая косуля, то обмякая и роняя безжизненные руки, как старый войлочный кафтан… Пытка длилась до утра. А к вечеру мать Жергемиша умерла с багряной розой между ног — ребенок, который должен был появиться лишь через три месяца, заспешил наружу и не нашёл пути. Оба они — и мать, и дитя захлебнулись в кровавых водах.

Когда Жергемиш встретил Канышай, боль воспоминания растаяла. Он увидел свою невесту в роще под горой, среди диких яблонь. Солнце едва показалось. Студёный, не успевший отогреться с ночи ветер трепыхался в ее малахае, мешая взлетать порыжевшим от первых лучей ресницам. Девушка робко улыбнулась молодому хану, и в изумрудной зелени ее глаз было столько чудных обещаний, сколько воздуха во всей напоённой хрусталем мартовской долине.

В их первую ночь Жергемиш долго терся лицом о грудь жены, ощупывал и нюхал, как новорождённый, вцепившись всеми пальцами, будто страшась вывалиться за край заветной ложбины. Однако краёв не было, Канышай продолжалась даже за пределами себя — один и тот же солёный запах ее кожи повсюду настигал обоняние, сосок неизменно встречался с губами, а медовая плоть, потная от пылающих ночников, смуглела в глазах, куда бы ни направился взгляд, словно жила внутри Жергемишевых зрачков… Она ждала, а он все тёрся и тёрся, терзая дрожащей рукой завязки на шароварах. И вдруг заплакал ей в щеку… Она приняла его горячий ливень, не отвернула лица, не разняла объятий, напротив — стиснула крепче, приглашая навечно поселиться внутри неё. И в ту минуту Жергемиш понял — Канышай не умрёт никогда.

А потом она умерла, вот так просто взяла и оставила его, разбросав косы по подушкам. И душный бархан горя навалился снова. Жергемиш снова знал, что сирота, и мать его больше не проснётся под глухим балбалом…

Оставив за пологом теперь уже чужую Канышай, хан вышел.

— Прочь отсюда. Прочь пошли, — зарычал он на подступивших к нему людей. — Коня мне…

Поставив ногу в стремя, он вздрогнул, будто вспомнил о чём-то.

— Где моя дочь?

Войдя в шатёр, хан остолбенел. К прикорнувшей Монаре со всех сторон подбирались каракурты, медленно наплывая смоляной волной.

— Шайтан! — завопил Жергемиш, бросаясь к дочке. — Шайтан! Шайтан! — выкрикивал он, прыгая и топча чёрных тварей, будто танцуя на углях.

Наконец, прогнал — пауки стали уменьшаться, затем обратились в дым и, поднявшись под самый купол, тучей вываливались в открытое жерло шатра.

— Ата-а-а! — заплакал Бусу.

Хан отпихнул сына и выбежал с дочкой на руках.

— Людей собирай, — приказал он сотнику, — начинаем строить… башню… самую высокую на этом свете…

— Хан, твоя жена умерла. У нас траур…

Хлыст с резким свистом лег поперёк сотникова лица, оставляя змеиный след, тут же засочившийся алым.

— Людей собирай, — процедил хан, — начинаем строить башню, самую высокую на этом свете.

Часть вторая

Чёрный паук

Когда к Монаре пришла любовь, в долине поселилась осень. Леса полыхали, как китайские фонари. Посреди гор, ещё не сбросивших зелёное оперение, багровели клёны, тут и там развешивал лимонные гривы ивняк. Октябрь стоял тёплый — ни ветра, ни инея по ночам. Даже дождь делал попытки с особой робостью — боясь коснуться земли, лишь выбивал звонкий озноб из лиственниц.

Жусуп ловко выхватил форель из фыркающего потока. Шипя и отплевываясь, река гневно закипела вокруг наглеца, пытаясь повалить его с ног, но затем вдруг остыла, брызнула ледяной горстью, словно махнув рукой, и побежала под гору — вприпрыжку с камня на камень. Жусуп снял с крюка танцующую рыбу и протянул Монаре.

— Смотри, блестит, что твое монисто. На нашу свадьбу я с ног до головы покрою тебя серебром, и каждая монета будет с эту рыбину.

Монара улыбалась.

— Когда свататься прикажешь, радость моя?

— Ровно через год. Ата сказал, что отдаст меня осенью. Главное — шестнадцатую весну пережить…

— Ну, а что весной?

— Не знаю. Ата сказал…

— Не отдаст он тебя, — угрюмо перебил Жусуп.

— Почему? — Монара обняла жениха за колени, уткнувшись лицом ему в живот. — Тебе обязательно отдаст. Ты же сын его лучшего друга.

— Почему не сейчас?

— Ата сказал, весну должны пережить. Так мать наказала.

— Он безумец, ты сама разве не видишь? Он тебя никогда не отпустит.

— Он любит меня!

— Вот потому и не отпустит. Он любит тебя, как безумец. И мать твою так же любил. Она оттого и умерла, что он везде за собой её звал. Где это видано, чтобы жена в поход за мужем шла. А теперь тебя таскает. Дочка вместо наследника… А у него ведь сын есть.

Монара отпрянула, сложив руки на коленях.

— Ата боится за меня. Ему везде каракурты чудятся. Он от них меня охраняет.

— Вот хан и упрячет тебя в башню от каракуртов. Для чего он её десять лет строил? Наверное, для этого.

— Не для этого… и башня еще не достроена.

— Она уже в небо упирается. Туда ни один каракурт теперь не доползёт. Твой отец безумен, ты же видишь! Посмотри, на кого он стал похож. Сам, как каракурт, с каждым годом все мрачнее. И тебя ни на шаг не отпускает.

— Он должен построить башню, самую высокую на этом свете… Так он матери моей обещал. А за меня он просто тревожится.

— Я тоже тревожусь, — зло произнес Жусуп. — Иногда мне кажется, ты никогда не станешь моей. Такой невесты в наших краях отродясь не видали. Всех женихов разогнал ваш хан.

— А зачем мне все? Ты мой хан. — Монара снова прильнула к Жусупу.

Он посмотрел сверху вниз на её отдающую айраном макушку и двенадцать глянцевых кос. Отбросив багор, он опустился рядом с ней и крепко поцеловал в губы.

— Я тебя украду. Сегодня ночью. Согласна?

— Нет, — беспомощно прошептала Монара, бороздя пальцами Жусупову нагретую солнцем копну.

Стойбище накрыла ночь. Сквозь глухие стены ханского жилища просочилось угуканье запоздалого удода.

Монара тихо встала. Пора. Жусуп ждал ее.

— Ты куда собралась? — неожиданно спросил Жергемиш, совершенно ясным голосом, будто не храпел только что за пологом.

Молниеносно оказавшись рядом с дочерью, он вырвал узелок из её рук и швырнул в сторону.

— Куда собралась, сука, — медленно и страшно заговорил хан, — сбежать с этим щенком захотела?

— Ата… Неправда…

— Правда… Бусу! — яростно выкрикнул он.

На пороге тут же появился его тщедушный наследник, видимо, ждавший отцовского зова.

— Этот стервец мне все рассказал, — хан потряс пальцем в его сторону, — все твои поганые секреты. Ты знаешь, что я с тобой сделаю? Я посажу тебя в башню. Будешь там сидеть целый год, пока шестнадцать не исполнится.

— За что, ата?

— А чтобы каракурт тебя не укусил… вроде этого шайтана Жусупа.

Бусу бросился к ним.

— Сестра, прости! Я не хотел! — зарыдал он.

— Молчи, сопляк! — Жергемиш схватил сына за горло. — Вот так я вынул из него правду… Ты иди, если хочешь. А я его совсем задушу.

Бусу хрипел в темноте.

— Ата, не надо! — громко заплакала Монара. — Прости меня, я же тебя так люблю. Ну, что с тобой стало? Ты же не был таким.

Она обняла отцову руку.

Снова раздался призывный клич удода, теперь совсем уже рядом. Жергемиш разжал пальцы. Все трое смолкли.

В руке у хана сверкнул кинжал.

— Я сейчас зарежу его… Мою дочь захотел, поганец, княжеское отродье. — Он пнул деревянную створку. — Схватить вора!

— Нет! Ата! — закричала Монара, хватая отца за рубаху. — Жусуп, беги!

Жергемиш резко повернулся к ней.

— Что ты сказала? Так это все же правда? Ты хотела уйти с ним?

Он надвигался на дочь, все больше свирепея.

— Я не женился из-за тебя… я строил эту башню… сука… ты бросила меня… сука, Канышай… ты заставила меня поверить тебе, а потом бросила… Сука! Канышай! — заревел хан и занёс над нею кинжал.

— Ата-а-а!

Бусу попытался схватить отца за руку, но Жергемиш был силён, как дикий конь, и вышиб из сына душу одним коротким тычком. Тот, получив кулаком в солнечное сплетение, застыл с открытым ртом и повалился за сундук.

Жергемиш повернулся к дочери.

— Это я… это же я… — причитала Монара.

Хан потрясённо замер.

— Канышай… это ты… — Он уронил кинжал и тяжело упал на неё. — Канышай, душа моя, я так долго ждал тебя… Я не женился, я не брал других женщин… я знал, ты вернешься…

Монара почувствовала, как под его шароварами поднялось что-то твёрдое и уперлось ей в живот. Под рукой звякнул кинжал. Подтянув к себе рукоять, Монара неловко ударила отца в лопатку. Он вскрикнул и сел рядом.

— Ты… ведьма…

— Ата, да очнись же. Это я, твоя дочь.

— Ведьма!..

Монара быстро подползла к выходу… Двое стражников, охраняющих вход,  расступились перед ней. Она бросилась к башне.

— Сто-о-ой! Ведьма! — доносилось вслед.

Хан быстро настиг дочь. Он схватил её на лестнице и стянул с неё шаровары.

— Канышай, не оставляй меня. Не умирай больше…

Монара неистово оттолкнула отца. Из последних сил она поползла по ступеням, ведущим в небо — вверх и вверх. Наконец, ползти стало некуда. Башню венчала комната… Не успела Монара вбежать, как Жергемиш схватил её за волосы и швырнул на пол. Она попятилась, как испуганный краб, и упёрлась спиной в стену. Луна глядела в окно, ярко освещая Жергемиша. Хан быстро разоблачился, и Монара отчетливо увидела в ядре его громадного каракурта. Паук глядел на неё единственным глазом, и под его пульсирующим хоботом повисла налившаяся гроздь…

— А-а-а! Паук! — завопила ханская дочка. — Паук! Помогите!

Жергемиш навалился. И в тот же миг она почувствовала горячий укус… Он вонзался и вонзался, пока не разразился ядом.

Луна за окном померкла. Из-за гор поднимался день.

Поседевший до последнего волоса хан тяжело спустился со ступеней башни. Его подданные растерянно жались друг к другу, толпясь чуть поодаль.

— Моя дочь умерла. Ее отравил каракурт, — глядя прямо перед собой, медленно и монотонно произнес он. — Пророчество сбылось, Монара не дожила до шестнадцатой весны. Распускайте, плакальщицы, косы, оплакивайте мою ненаглядную. Точите, каменщики, резцы, ставьте шестнадцать балбалов на могиле моей ненаглядной… Собирайте караван, мой сын Бусурманкул отправляется на юг в Мекке, молиться о душе моей ненаглядной. Зовите молдо. Пусть каждую пятницу возвещает о моём горе с высоты этой башни. Отныне ей имя Бурана…

Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!