БАГАЖ

ПЕРЕСТРОЙКА & PERESTROIKA

К 35-летию

«Раньше читали, а теперь не читают!» Сетуя на пропасть меж было и стало, наши люди ради яркого примера вспоминают толстые журналы, особенно времён перестройки. Ей, родимой, в 2020 году исполняется 35 лет. Перестройка легендирована буйным чтением, пятном на залысине,  нормально одетой женой генсека, но подзабыта по сути. А зря.

Зная мою страсть к словечкам, один литератор писал мне романтично:

— Хороша гласность, разрумянилась по весне, ах, glasnost! И perestroika! Будто sputnik — вылетела в космос. Силён русский язык!

Силён. В 1985 партия и её новый генсек М. С. Горбачев объявили, что запрягаем птицу-тройку: ускорение, перестройка, гласность. Ускорением   наш народ удивить было невозможно: за годы ударного труда народ привык  обещать пятилетку в четыре года. Потому ускорение не сохранилось в памяти. Оно и тогда, 35 лет назад, прошло малозамеченным.

А гласность с перестройкой, особенно последняя, запали в душу. Началось то, среди чего мы живём сейчас, и самую крупную лепту в перестроечную гласность внесли деятели культуры.   

Дивная сценка (1986) в редакции моей высококультурной газеты: мы  писали только о литературе. Пронёсся слух, что в журнале «Новый мир»   процитировали Ленина.  Из неопубликованного. А сказал Ильич, оказывается,  что наша интеллигенция — г…о. Мы несказанно удивились. Приезжает из горкома партии главный. Мы в предвкушении: что скажет? Как жить-то посоветует? Всё-таки Ленин. Принято цитировать.  С другой стороны, всё-таки интеллигенция. И главный, ухмыльнувшись, роняет историческую фразу: «Не было указания, как к этому относиться!»  Недоперестроился. Или в зеркало засмотрелся. Писатель, кстати. Так и не процитировали мы Ленина вослед «Новому миру». А зря. Интеллигенция в перестройку сильно окрылилась и всё разнесла вдребезги ввиду гласности. Часовых у Ленина отняли.

Первый номер «Нового мира» за 1985 — тираж 430 000. Двенадцатый за 1985 — тираж 420 000. Двенадцатый за 1986 — тираж 414 000. Двенадцатый за 1987 — тираж 496 100. Вырос. Я листаю журнал и фотографирую выходные данные. Зачем? Вчера мне рассказали легенду, что перестроечные тиражи «Нового мира» были за два миллиона каждый выпуск, и однажды в стране не хватило бумаги — вся ушла на журнал. Красиво, хоть и неправда. Но читали! Правда. Было.

Сейчас, когда спор хозяйствующих организаций грозит редакции выселением из знаменитого помещения в центре Москвы, вспомнить журнал в перестройку — будто помянуть не чокаясь. В перестройку никакого спора с выселением быть не могло. Свежие номера всех толстых журналов вся страна передавала из рук в руки. Идиллия: даже партия была довольна.

Журналы обеспечивали гласность как могли. Начали с имён, прежде выведенных из упоминания. И понравилось народу читать, и решил он, что теперь можно знать и думать что хочешь; колбасы, колготок и стирального порошка станет сколько угодно; медицина останется бесплатной, космические корабли будут ещё шустрее бороздить просторы Большого театра; наступит обещанный Горбачёвым социализм с человеческим лицом и отдельной квартирой на семью.

 К 1987 уже вообще всё можно, и в «Новом мире», № 12, свободно зрим: «Мой Телемак, \ Троянская война \ окончена. \ Кто победил — не помню \ Должно быть, греки: \ столько мертвецов \ вне дома могут бросить только греки…» И сноска в светлом подбрюшье страницы: «Когда этот номер со стихами Иосифа Бродского, русского поэта, живущего в Нью-Йорке, был окончательно свёрстан…» Получил Нобелевскую премию по литературе. Гласность, glasnost — фантастика, мой Телемак.

Сейчас у первокурсников Бродский чуть не самый любимый поэт, а тогда! Ни о поэте, живущем в заокеанском городе, вообще, ни о Нобелевской премии русскому, — до перестройки журнал не сказал бы так спокойно, строго, с небрежным достоинством петита. Иосиф — там. А партия, весь советский народ — здесь. А теперь снялись с якорей и поплыли континенты, проломили в 1989 Берлинскую стену, но тройка всё грызёт удила. Мало! Каждый день эйфория и невидаль, бурные романы, демографический взрыв 1987, самый сильный в ХХ веке. И — невероятное: 12 июня 1990 года Россия объявила — за подписью Б. Н. Ельцина — свой государственный суверенитет. Борис Николаевич тогда ещё не был президентом. Он в 1990 возглавлял Верховный Совет РСФСР.

Как утверждают ныне погрустневшие писатели, сейчас народ пишет сам — и вдесятеро больше, чем читает. Думаю, это хорошо: пусть народ порасширяет кириллическое пространство. Пусть криво-косо, пусть в электронных комьюнити, но демократично, и никому не обидно. Фантомные боли: все машинально вслед за Бродским хотят в нобелиаты, простительная слабость, — но границы теперь открыты, за тунеядство не судят, за хорошие стихи не только не ссылают, но даже не отличают от плохих, и негде русскому поэту развернуться, чтоб сказала новая Ахматова, как о старом Бродском: Какую биографию делают нашему рыжему! Партия больше не раздаёт писателям судеб. И даже профессии «писатель», по реестру министерства, нет. Сейчас партий много, колготок с колбасой — изобилие. По-моему, perestroika справилась блестяще. Зря её ругают иные. Было хорошо. Духоподъёмно.

Сейчас… О чём теперь писать! Коренник perestroika зашиб копытом   ускорение и гласность и вырвался на волю один, аж оглобли разлетелись в щепки. Конечно, теперь можно свободно ругать Россию, привычно требуя переучредить сей проект, но для мировой литературной славы — недостаточно. А основные речёвки заюзаны в перестройку: рабы_все, и народ_мешает_демократии. Можно хохмить, что кругом одно народло, но так эффективно, больно и ещё больнее, как сработали #всерабы в перестройку — уже не выйдет. Лишь единожды возможен стилистический расстрел эпохи: вместо плохо переведённого лозунга Пролетарии всех стран, соединяйтесь! (в немецком оригинале объединяйтесь) весельчаки выбивают на газете Пролетарии всех стран, успокойтесь! Видела своими глазами. В перестройку. Было.

Сейчас народилось поколение счастливых детей (термин такой). Они никогда не поймут сладкого чувства, когда у тебя с головы снимают тиски с гравировкой верный сын трудового народа. Дети пишут цифровые фанфики. Родители ящиками покупают себе фэнтези даже на выставках нон-фикшн. Добро заученно побеждает обречённое зло.   

Но мстительное ускорение, забытый первый конь перестройки, вырвал-таки свой кусок внимания: 2 января 1992 года интеллигентные экономисты отпустили цены, вызвали галопирующую инфляцию, она ускорялась ежедневно, кони понесли все — начались девяностые.

Культурные деятели в целом обиделись. С кем ни поговори о перестройке — она не удалась, Россия утратила литературоцентричность; ни тиражей, ни мира, ни тем более нового. Или удалась? Думаю, вопрос повиснет. На пороге вежливо покашливает (вызывали?) беспилотная птица-тройка. Слабый Artificial intelligence (ИИ) выбивает на лапе своей голой робособаки тату ускорение, гласность, перестройка почерком кого-то из несуществующих писателей. Куда теперь?

Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!