Людмила Коробицина провела детство в Прибалтике. Затем жила  в городе Алексин Тульской обл., где окончила 7 классов  и два года училась  в химико-технологическом техникуме.

Окончила с отличием вокальное отделение Калужского музыкального училища.  Затем жила в Москве.

 В январе 1975 года уехала в Израиль. Оперного театра, где она мечтала петь, в Израиле не оказалось как такового.  Двадцать четыре года работала фотографом. Её дом ныне известен как средоточие культурных связей между Россией и Израилем.

В 1999 году в Иерусалиме вышло первое издание сборника её рассказов «Хреновое поле»; второе (дополненное) в 2010 (США), третье (дополненное) в 2019 (Россия).

Людмила пишет одну книгу, пополняя её более двадцати лет.

Она думает на иврите, но пишет русскую прозу — редким, удивительным языком, который увезла с собой из глубинной России сорок пять лет назад.

Яблоки

Намедни бабье лето ещё красовалось, а нынче, прям с утра, дождь никак не мог определиться: то как из сита, мелкий и назойливый, то подхваченный ветром из-за угла дома проливался крупными каплями. У ветра своя партитура. Тучи шарахались по небу без разбора. Какая куда.  Скучивались, разбухали и кипели, рвались в клочья, готовые упасть на землю.

Внезапная, хоть и по праву — осень!

Напротив подъезда стоял сухонький старичок и к происходящему никакого отношения не имел. Не чуял ни дождя, ни ветра. Стоял, левой рукой опираясь на самодельную палку, правой придерживал сумку с яблоками, которую непонятно как взгромоздил на скамейку. Смотрел немигающими глазами, будто в себя.

Спешившая к подъезду женщина обогнула старика и, взглянув на него с удивлением, спросила:

—   Василий Степанович! Как вы тут опять оказались, вы ж в деревню уехали? Или заблудились и не знаете куда идти?

—  Знаю куда идти. Но не спешу. Ещё не решил, как жить дальше.

—  Так что ж вы под дождём на холоде стоите?

—  Я сокрушаюсь.

—  Пойдёмте, пойдёмте ко мне, я живу на первом этаже. И дверь прям напротив лестницы. Валька еще с работы не пришла. Помните меня?

—  Как забыть? Антонина Петровна из пункта крови.

С помощью Василий Степанович одолел три ступеньки до подъезда и ещё три до квартиры Антонины Петровны.

— Проходите и садитесь к столу. Я чайник поставлю, поужинаем, согреетесь.

Василий Степанович нерешительно присел и засмущался.

— Боюсь наследить. Сапоги скинуть — целая история.

— Не снимайте.  Только зачем на угол-то сели? Придвигайтесь к столу поудобнее.

— Это я шоб не жениться семь лет. Девяносто один год ещё не плесень. А?

Василий Степанович погримасничал как бы в улыбке и продолжал.

— Хошь правду знать, зачем я тут опять объявился? Рассказ мой не простой и не короткий. Этот рассказ как я поле жизни перешёл. Вразумляешь? Вот и слушай.

В пору яблочного спаса время собирать яблоки и освобождать деревья. Дело-то к осени и зиме идёт. А тут тьма тьмущая под яблонями образовалась посерёд августа. До сентября-то долежат, а далее — пропадут. Вот Валька и приехала, как всегда вовремя яблок-то насобирать ребятам. Двое у неё. А живёт одна. Мужик в тюрьме помер. Вот Валька и перебивается. Никакой надежды. Хорошо, что квартиру от завода дали. Она, Валька, мне седьмая вода на киселе, сам не знаю какая она мне родня. Да это и не важно. Жаль мне её и мальчиков без отца…

Приехала и давай помогать мне яблоки собирать. Всю избу устелила. И сетку койки прикрыла мешковиной и на неё наложила яблоки аккуратно, рядами. А потом и подоконники, и все места, где только можно было, усыпала. Наработалась, устала, Валька-то. Но всё улыбалась и благодарила, что везёт ребятам две сумки и рюкзак красавцев выбранных из-под всех яблонь. Сели мы, Антонина Петровна, обедать чем бог послал:   щи третёвошные ещё не прокисли. Запили чайком с мёдом и сушками. Чуть приотдохнули, да Валька как закричит:

— Дядь Вась! Я ж на автобус опоздаю, не добежать мне до него ко времени. Ведь два километра, да с такой тяжестью… дядь Вась, всего же два автобуса в день до сельсовета…

Ну, я и говорю, дескать, не чужие. Не надо так убиваться. И сказал, чтоб оставалась на ночь у меня, а утром на первый автобус. Я ж рано просыпаюсь. Не проспим. На том и договорились. У нас, Антонина Петровна, солнце за сосны уходит рано. Они ж почти тридцать метров вымахивают. Вот рано и темнеет. Попили мы с Валькой чайку с сушками и мёдом и собрались на боковую. Я-то на лежанку свою, а Валька стоит и смотрит на меня, мол, куда деваться? А я и говорю, чай, мол, родные, ложись со мной. Какой выход? Везде яблоки. И на лежанке даже. Легла Валька и к стенке отвернулась. Махонькая такая. Худенькая. Лежит вдоль стены. Мне совсем не мешает. Как-то уютно стало. Темно, тепло, мыши шуршат, бегают между балками за обоями. Давно они их погрызли, но дороги свои не забывают. Бегают и шуршат, и шуршат. Привыкший я, Антонина Петровна, к ихнему шуршанию. Пригрелся я возле Вальки задышал глубоко, глубоко. И всё вдыхаю и вдыхаю, и вдыхаю… башку дурманит запах яблок… а я всё глубже дышу при полном покое… мыши шуршат, я вдыхаю и… вдруг средь этой баламути я учуял запах… запах женщины, Антонин-а-а-а-а Петровна… Мне стало чуть страшно, но я решил потихоньку положить руку на Вальку. И я положил со всей осторожностью и задышал заново, и мыши шуршали, было темно и тепло. Вдруг, Антонина Петровна, Валька задёргалась, быстро рейтузы приспустила и игриво так мне говорит:

— Дядь Вась, ну потыкайся чудок! Чево уж тут, не стесняйся.

И хохотнула, как бусы на пол рассыпала.  Я, Антонина Петровна, обомлел, не ожидал… Руки мои как наждачка, что ж скрести ими по шёлковой ляжке. Я, Антонина Петровна, двумя пальцами рейтузы Вальке поднял и сказал, что надо беречь места общего пользования и не простужать их.  Спи, Валя, сказал я ей. Нам завтра рано вставать. «Ну и ты, дядь Вась, спи тоже». И затихла Валька в молодом сне.

Рука моя лежала на Вальке почитай невесомая, чтоб мысли Валькины не тревожить.  Какая-никая, а родня.  И я задышал этим яблочным духом… и так глубоко и с тихой радостью стал вроде бы засыпать… но у меня, Антонина Петровна, случился… случился сквозь сон… случился половой акт!  Я весь выпрямился и долго пялил глаза в темноту, аж до боли пялил, пока не умер.

Накуковала кукушка четыре часа утра. Пора и на двор идти. Но я всё вспомнил, Антонина Петровна и чуть не налил в штаны. А про себя подумал, что ты, Вася, не заржавел… и жив. Вот что я подумал поутру. Валька проснулась, защебетала, стала собирать свои хорохорки да сумки к порогу подтягивать. К шести надо было успеть к автобусу. Выпили чаю с сушками и мёдом да и стали прощаться. Валька и говорит:

— Дядь Вась, приезжай зимовать к нам. Ну что ты тут в холоде один без электричества зимой-то? Приезжай, будем рады.

И ушла в ещё серое утро.

Э-эх! Позвала! Позвала… Я, Антонина Петровна, не стал дожидаться проливных дождей и холода.  Что смог взял да и зашагал, если так можно сказать, к автобусу. Через часа три я был у вас в Алексине, у этого же подъезда. Шёл к Вальке и детям. Всё же родня. Всё же семья будто.  Захожу, а мне и правда рады!

— Дядь Вас, хорошо, что надумал всё ж!

— Да ты ж меня и пригласила, мы же свои, можно сказать семья. А где я спать буду?

— А вот лежанка. Мамка на ней спала. А теперь и ты.

— А потом? — спрашиваю Вальку, — где потом спать буду?

— Да ты заходи, располагай что принёс, а там посмотрим.

Ну, думаю, посмотрим так посмотрим. С ребятами заново познакомился. Подросли. Но меня узнали.

Я сидел подле них, когда они уроки делали и за столом сидели вместе. И правда семья образовалась вдруг нежданно. Я прям за три дня уже привык. Правда, Валька домой поздно приходила. А на четвёртый день, в субботу, к вечеру стала куда-то собираться. Открывает гандироп, достаёт голубую платю и у зеркала на себя наряжает. Я ей и говорю: ты, мол, кудай-то собираешься на ночь глядя? А она мне запросто отвечает: что, мол, тебе, дядь Вась, за дело? Сидишь тут в тепле и сиди. Вон телевизор смотри да за ребятами, чтоб не шатались. Ну, что тут скажешь сразу? На первый раз я решил простить, не горячиться. А в воскресенье, когда ребята пошли на улицу, я к Вальке подхожу и нежно так руку на плечо ей кладу и говорю, что хочу всё выяснить. Валька руку-то как сбросит, да как накинется:

— Ты, дядь Вась, что вообразил?  С ума свихнулся? Сиди да смотри телевизор. Что тебе ещё надо? Картошки я уже нажарила, капуста и огурцы солёные вон уже на столе. Дома теплынь, хоть фортку открывай.

— Валь, но ты ж сама позвала!

— Да я, дядь Вась, жалеючи позвала. Сиди тихо. Вон газету почитай, на заводе дали «Знамя Ильича». Чего ещё-то надо?

Проходит неделя, Антонина Петровна. Я всё на лежанке сплю. Когда же, думаю, соединяться? А Валька-то, опять к гандиропу, опять за голубую платю берётся и опять до ночи где-то возжается. А я не сплю, жду.

— Валь, первый час ночи! Что ж ты детей-то бросаешь?

— А ты на что? Вот и следи за ними, рассказывай, как по Москвам в молодости разъезжал да у Филиппова булки стряпал. Я и то помню твои рассказы в детстве. А про меня забудь! Не приставай! Живёшь в тепле и живи себе, не выступай!

И я, Антонина Петровна, как пришибленный засел за мысли свои. И только ребята, два глазастых человека, хоть и маленьких, стали мне в радость. Даже старость мою уважали:

— Ты сиди, сиди, дядь Вась, мы сами.

Но какая-то глубокая обида поедала меня. Я, Антонина Петровна, захотел домой. Не то чтоб прям захотел.  Безвыходность настигла.

И я в одно утро ребят в школу проводил и на прощание поцеловал каждого и сказал, что полюбил их, но уезжаю к себе в деревню. Собрал своё барахлишко и подался на автобус пораньше, чтоб добраться до темна. День-то коротает и коротает. Вот, Антонина Петровна, какое вышло расставание, оно же всегда без радости, расставание-то.

В избе яблочный дух был невмоготу. Прям дышать было нечем.  После сна ноги спущу на пол и как заворожённый смотрю на яблоки, одно красивше другого. И вот, Антонина Петровна, стал замечать, что цвет их тускнеет и они вроде движутся, сморщиваются, а то и падают на бок.  И вроде это кажется, а вроде и наяву. Только быстро что-то скукоживаются и сереют. Да и запах не тот пошёл. Господи!  Я стал представлять, как всё сгниёт. И будет тлен один. Я захотел на Валькину лежанку. Да и за ребятами соскучился. Собрался и вот он я, тут. Добрался.

На столе стоял нетронутый ужин. Чай давно остыл. Входная дверь открылась. Валька вошла без стука.

— О-о-ой-ли! Жених явился, глядите! Не запылился! Соскучился небось там один-то? И что тебя угораздило вернуться? — почти кокетничая свиристела Валька.

— Я вернулся к дитям. Не к тебе…

Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!