В литературном клубе «Личный взгляд» (ведущая — поэт и литературный критик Людмила Вязмитинова) 19 июня 2019 года состоялся круглый стол, посвящённый проблемам редактирования поэтического текста. На обсуждение были вынесены следующие вопросы:

1. Кто должен составлять поэтическую книгу — сам автор, специально для этого приглашённый редактор или редактор издательства, в котором выходит книга? И за кем из названных лиц остаётся последнее слово? 

2. Должен ли главный редактор издательства читать все предполагаемые к выходу в его издательстве рукописи? 

3. Допустимо в какой-либо форме редактирование самих поэтических текстов (вспомним школу советской редактуры и недавние истории с публикацией в периодике текстов молодых авторов)? Если допустимо — в какой? 

4. Какова функция редактора поэтических текстов в сложившейся на сегодняшний день культурной и экономической ситуации? И насколько сильно различается эта функция при издании книги и публикации в периодическом издании? 

5. Изменилась ли — и если да, то как — за последние несколько лет ситуация в области составления и редактирования поэтических книг и подборок для печати в периодике, и что можно сказать о возможном изменении её в ближайшем будущем?

Textura публикует стенограмму круглого стола (расшифровка Анны ГОЛУБКОВОЙ, литературная обработка Людмилы ВЯЗМИТИНОВОЙ).

Участники:

Алексей АЛЁХИН — поэт, литературный критик, эссеист, главный редактор журнала «Арион» (1994-2019);

Татьяна ВИНОГРАДОВА — поэт, литературовед, литературный критик, художник-график, член редколлегии международного альманаха литературы и искусства «Новая среда»;

Людмила ВЯЗМИТИНОВА — поэт, литературный критик, член редколлегии международного альманаха литературы и искусства «Новая среда», главный редактор поэтических сборников секции поэзии Московского Союза литераторов;

Василий ГЕРОНИМУС — поэт, литературовед, литературный критик, старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина;

Анна ГОЛУБКОВА — поэт, прозаик, литературовед, литературный критик, координатор проекта и редактор сетевого альманаха «Артикуляция»;

Игорь ДУАРДОВИЧ — литературовед, литературный критик, журналист, директор редакции журнала «Вопросы литературы», ответственный секретарь журнала «Новая Юность»;

Ольга ИЛЬНИЦКАЯ — поэт, прозаик, журналист, редактор отдела прозы и драматургии журнала «Южное сияние» (Южнорусский союз писателей);

Борис КУТЕНКОВ (заочно) — поэт, литературный критик, редактор отдела культуры и науки «Учительской газеты» и отдела критики портала «Textura»;

Вадим МУРАТХАНОВ — поэт, прозаик, литературный критик, эссеист, соредактор журнала «Интерпоэзия», член редакционного совета и ведущий рубрики «Литературные страницы» журнала «Восток Свыше»;

Лев ОБОРИН — поэт, литературный критик, редактор серии «Культура повседневности» издательства «Новое литературное обозрение» и проекта «Полка», обозреватель портала «Горький».

Редактирование поэтического текста: насилие или помощь?

См. первую часть дискуссии на Textura.

Продолжение

Людмила Вязмитинова: Я всё-таки хотела бы вернуть разговор к теме взаимодействия автора и редактора. Здесь речь идёт о столкновении уровней человеческих личностей, уровней грамотности, уровней значимости. И по поводу близости критики и редакторства правильно было сказано. В советское время, несмотря на все его отрицательные моменты, а может быть, благодаря им, были легендарные редакторы, и все они были немного критики, то есть умели видеть любой текст в контексте всей культурной ситуации. Как правило, такой редактор имел хорошее образование и большой опыт работы в очень непростых условиях.

Алексей Алёхин: Поэт вообще сам должен быть и критиком, и редактором.

Анна Голубкова: Советский опыт очень специфический. Помните призыв передовиков производства в литературу? То есть в литературу приходили люди, которые абсолютно не умели писать. И к ним прикреплялись литературные редакторы, которые должны были доводить их произведения до удобочитаемого варианта. И это чудовищное наследие советской литературы существует до сих пор — пусть и в латентном виде. До сих пор считается нормальным, что редактор переписывает и дописывает авторский текст, то есть то, что написал автор, рассматривается как полуфабрикат.

Алексей Алёхин: Меня как-то один автор, специалист в далёкой от литературы области, а как литератор — убогий дилетант, попросил посмотреть корпус его стихов. Я поправил в его текстах размер, рифмы… Впрочем, не имеет значения, что именно я сделал, важно, что это не поэзия, а стихи на случай, и они не имеют отношения к нашему разговору…

Анна Голубкова: Очень рада, что все присутствующие с этим согласны — что это работа не редакторская, во всяком случае, в том смысловом поле, в котором мы ведём наш разговор.

Алексей Алёхин: Вообще-то поэту неплохо быть крупной личностью, и я не знаю ни одного крупного поэта, который не был бы крупной личностью. Хорошо сказал Вадим Муратханов: и редактор, и поэт должны быть сосредоточены не друг на друге, а на тексте. Но это бывает только когда оба — личности.

Игорь Дуардович: Считаю, есть более важные проблемы, чем обозначенный здесь процесс отмирания института редакторов. Например, проблема рассредоточенности и необходимой консолидации современного литературного пространства, в которую упирается вопрос выживания литературных журналов. Вот и «Арион» закрылся… Но хорошо, будем говорить про редактуру. Я уже 8 лет работаю редактором поэзии и скажу, что всё очень просто: либо любовь с первого взгляда к данному тексту, либо ты за него не берешься. Я не сторонник активной редактуры, я за минимальное вмешательство в авторский текст.

При этом самая тяжёлая ситуация — необходимость поменять слово… Но вообще-то я очень этого не люблю, надо стремиться получать от автора уже готовый продукт. И надо понимать, кто тут заказывает музыку — автор, издатель или редактор. Редакция «Новой Юности» существует практически полностью на безвозмездной основе, нас лишили помещения в Доме прессы, сейчас журнал существует в электронном виде, и редакция на добровольной основе готовит его и публикует в сети. При этом очень редко бывает, чтобы мы искали автора. Что касается предлагаемой нами редактуры, то чаще всего мы просим убрать из подборки или заменить 1-2 стихотворения. Автор соглашается, либо нет. Тоже самое и в отношении книг — раз в год у нас печатается бумажное «Избранное» — лучшие публикации и авторы за год. При этом понятно, что последнее слово остается за автором.

Взять хоть этот инцидент с Васякиной. Это был как раз  тот редкий случай, когда мы искали автора. Мне понравилась публикация Васякиной в «Снобе». Я сначала написал об этом в «Кавалерию» — похвалил её стихи, потом обратился к ней, чтобы напечатать что-то интересное из её текстов. Она прислала две подборки. Первую я сразу отверг — она показалось мне нудноватой и избыточной в своем говорении, которое полностью основывалось на довольно распространённом сегодня приёме — на «травме», который лично мне не интересен. Вторая подборка показалась мне перспективной для публикации, и я послал её коллеге со словами: «Посмотри, можно что-то с этим сделать? Годится, не годится? Что ты думаешь об этом?» Были новогодние праздники, которые я проводил с семьей в Калининградской области. Коллега прислала мне отредактированный текст, вроде он стал лучше, динамичнее. И я послал его Васякиной — но не как вёрстку, а для предварительного согласования — со словами: «Что вы по этому поводу думаете? Если не нравится, пришлите что-то другое».

Мы не хотели обидеть автора, приславшего две большие подборки, просто показали вариант возможной правки — на её усмотрение. Но на следующий день смотрю — фейсбук пестрит. Она уже выложила переписку с редакцией, как будто харрасмент какой-то приключился. У нас в «Новой Юности» есть рубрика «Терра поэзия», там печатают по одному-два стихотворения разных авторов. Бывает, что автор не соглашается на правку одного из стихотворений, и в таком случае забирает его или даже оба сразу, если речь идет о двух. И никаких проблем. Потом он присылает другие тексты, и мы их либо печатаем, либо не печатаем. Но в случае с Васякиной интимные подробности общения с редакцией были выложены в интернет. Мне начали писать в фейсбук и присылать личные сообщения, по-всякому возмущаться. Я аж за голову схватился: «Боже мой! Лучше бы я к ней вообще не обращался». Для меня всё это за рамками этики и очень грустно, потому что я не навязывался никому в редакторы.

Анна Голубкова: У автора может быть болезненное отношение к своему тексту. Он как бы сроднился с ним, а вы взяли и обрезали его. Это как если бы вы ей ногу оттяпали. Она могла это так воспринять.

Игорь Дуардович: Ей только предложили «оттяпать» и показали, как это могло выглядеть — так сказать, гипотетически… И мне не нравится слово «оттяпали», поскольку я против сакрализации поэтического текста.

Анна Голубкова: Она вывесила два варианта — свой и отредактированный. Что тут незаконного и обидного?

Алексей Алёхин: Недавно скончался Виталий Науменко, который когда-то написал критическую заметку о какой-то детской книжке, а её автор подал на него в суд за клевету. И суд принял его жалобу! Это было смешно, и я как редактор журнала писал для суда специальное письмо, что вообще-то критик только высказывает мнение и имеет на это право.

Лев Оборин: В случае правки очень важно, с какого рода текстом мы имеем дело. Это был очень конфессиональный текст, подробно, скрупулёзно, хотя кому-то может показаться, что нудно, описывающий поход по супермаркету. «Что я беру в супермаркете? А что я не могу себе позволить?» И когда он был сокращён наполовину, для Васякиной это вылилось в уничтожение ценности этого текста, передававшего рутинность занятия — хождение по супермаркету. Конфессиональность и очень слабый зазор между автором и героем текста, видимо, заставил поэтессу Васякину ощутить, что её саму режут по живому и пытаются цензурировать её личную историю.

Анна Голубкова: Отмечу, что в таких случаях сказывается разница между мужским и женским способом восприятия мира — для женщины более важны подробности бытовой жизни, внимание к её деталям. Эти претензии довольно часто предъявляются к женским текстам, причём это имеет место с самого начала возникновения так называемой женской литературы.

Алексей Алёхин: Этот разговор выходит за рамки темы нашего круглого стола.

Анна Голубкова: То, что я говорю, имеет прямое отношение к проблемам редактуры. Редактор-мужчина далеко не всегда понимает специфику текста, написанного женщиной, в силу чего возникают серьёзные проблемы.

Людмила Вязмитинова: Получается, что автор может сказать: «Прошу мне дать редактора-женщину».

Лев Оборин: Это уже какие-то сексистские вещи пошли.

Игорь Дуардович: Просто редактура текста сама по себе вещь очень болезненная. У нас в «Вопросах литературы» даже в отделе критики некоторые авторы очень болезненно относятся к правке своих текстов. Как говорит господин Казинцев: «Что роднит критику и поэзию? Прямое высказывание». То, чего якобы нет в прозе. Но мне не нравится постоянная спекуляция на тему особой сакральности поэзии, я это уже сказал. Всё-таки тексты наших авторов — это не Святое Писание.

Лев Оборин: Подобное отношение к поэтическим текстам — наследие мифологии романтизма.

Игорь Дуардович: Проза тоже может быть боговдохновенная. ХХ век показал, что проза легко включает в себя поэзию и даже сама может быть поэзией. Пожалуйста, Георгий Иванов, «Распад атома».

Алексей Алёхин: Я пытаюсь вспомнить, кто сказал: «В прозе ровно столько искусства, сколько в ней поэзии».

Игорь Дуардович: Акутагава.

Алексей Алёхин: Всё, что здесь было сказано о редактуре поэзии, распространяется и на редактуру прозы. Просто стихотворение сложнее править. Условно говоря, художественно редактировать панно на фронтоне здания — это одно, а скульптуру — другое. Они по-разному устроены. Но в обоих случаях и речи не может быть о насильственной редактуре. И конечно, всем требуется хороший редактор, вот только где его взять.

Людмила Вязмитинова: Любой умный квалифицированный редактор должен понимать, кто перед ним, то есть каков у автора масштаб личности, масштаб дарования.

Алексей Алёхин: Прежде всего — масштаб текста.

Людмила Вязмитинова: Да. И приходится учитывать ещё массу моментов, как показал случай с текстом Васякиной. То есть редактор должен быть ещё немножечко и политиком — в литературном пространстве; все мы живые люди, приходится учитывать, с кем имеешь дело.

Алексей Алёхин: Такого уровня редакторов мало, как и поэтов и прозаиков.

Игорь Дуардович: Да, тяжело приходится тем, кто издаёт периодические журналы.

Ольга Ильницкая: Мы как-то разговаривали на эту тему с Юрием Левитанским — как редактировать большой журнал. И он много чего интересного сказал, запомнилось о «пяти пальцах» — мол, у нас пять пальцев, и все они разные, так и авторы в журнале. И у редакторов, и у авторов свои уровни дарования и профессионализма. Возьмём присланные за какой-либо период поэтические подборки. У одного автора — предпоэзия, то есть он пока пытается. А другой — уже поэт. Второй — хороший поэт. А третий — поэт со вкусом. И вообще, есть — четвёртые — большие поэты, и есть великие поэты — пятые. Понимая это, начинаем формировать раздел поэзии номера журнала, исходя из наличия конкретных подборок. Может получиться хорошо, а может — не очень. И возникает проблема: а где брать нужные подборки? Идущий сам собой поток может не дать того, что нужно редактору для реализации задуманного им в текущем, очередном номере журнала, поэтому в редакции должен быть регулярно и разными способами пополняемый «портфель». И вырабатывается свой редакционный метод работы с авторами.

Я для нашего «Южного сияния» ищу тексты в жанре «смешанная техника» —  не такие, как у Александра Очеретянского, то есть основанные на искусственном соединении разнородного материала: поэтического текста, визуального и музыкального ряда, а те, в которых соединение материала происходит естественным путём на уровне лингвистики, и ради этого езжу.… Иной раз даже по разным странам случалось. И если надо, еду в Израиль, а если оказия случается, оказаться рада — в Грузии, да где угодно, и попытаюсь встретиться с интересующим автором. Иногда везло. Нашла в Петербурге Николая Бизина, который пишет тексты — километрами, но в этих километрах есть моменты, когда поэтическое слово становится прозой и наоборот, и это органично, так, как мне интересно.

А потом появился Даниэль Орлов со своим замечательным романом. Это уже новая форма работы с текстом, которая начиналась где-то в конце 1970-х годов. Таких авторов я и ищу. У них особая лингвистика, очень сжатый текст, в котором минимальное число соединительных элементов. И еще они иначе структурируют роман — именно как короткую новеллу понимая его и наращивая тело романа за счёт отдельных самостоятельных глав, и текст как в капсуле — капсула к капсуле, а не перетекание сюжета в линейном порядке от начала к концу.

Сейчас появляется короткая проза смс-очного типа, представляющая собой новую форму текста, это иногда раздражает, но и интересно. Читаешь — одновременно и стих, и проза. Роман, написанный такой прозой, это не, скажем, «Сага о Форсайтах», в котором тело романа формируется путём следующих друг за другом логических умозаключений, этот роман короткий, как бы сжатый, в нём каждая глава имеет самостоятельное значение, и её можно изъять и опубликовать как отдельное произведение. А начались мои поиски новых авторов с того самого разговора с Юрием Давидовичем, когда он сказал мне, что можно попробовать изменять методику поиска авторов и работы с ними. Важный момент, как собирать портфель, что в нём окажется в итоге —  чтобы сформировать в журнале разного объёма тексты в единую книгу-журнал. Мне всегда хотелось, чтобы журнал был книгой, хотя для журнала важнее разнообразие, разные задачи перед книгой и журналом, но я не о подмене формата, я о другом… Опять бы вернулась в разговоре к смешанной технике и опыту Саши Очеретянского. Интересно делать такой журнал, как его «Черновик».

Но это уже из другого разговора.

Татьяна Виноградова: У так хорошо выступившего здесь Алексея Давидовича Алехина я печаталась дважды, и в одном из моих текстов было изменено слово.

Алексей Алёхин: Я не помню, как это было. Я вам предложил вариант какой-то?

Татьяна Виноградова: Да. И оставили свой вариант, но это было нормально.

Алексей Алёхин: И вы согласились?

Татьяна Виноградова: А у меня был выбор?

Людмила Вязмитинова: Вот он — человеческий фактор!

Татьяна Виноградова: Это было так замечательно — возможность опубликоваться в «Арионе». И так грустно, что его больше нет. Что касается редактуры, то я считаю, что её основным принципом должен быть девиз Гиппократа: «Не навреди!». К нему надо добавить метод работы, сформулированный Микеланджело: «Я беру глыбу мрамора и отсекаю от неё все лишнее». Ну и, разумеется, редактор не должен быть диктатором, но об этом здесь уже говорили. Очень хорошо сказал Муратханов: редактор и автор должны быть настроены друг на друга — так, чтобы результатом их взаимодействия был идеальный текст. И если они составляют книгу, то сначала должен работать автор — сделав как бы набросок её, а потом редактор, хотя последнее слово, конечно же, остаётся за автором. А компромиссы всегда возможны, если оба они настроены на текст.

На вопрос о главном редакторе ответ очевиден: если речь идёт о большом издательстве, то в нём существует целая система делегирования полномочий — читчики, младшие редакторы, редакторы… Главный редактор должен быть в курсе происходящего и читать только ключевые тексты.

Вопрос о культурно-экономической ситуации мне кажется очень странным, потому что дело редактора — редактировать, если уж он взялся за это. Другой вопрос, что, как уже здесь было сказано, сам институт редактуры перестаёт существовать, как, впрочем, и корректуры. Очень много книг выхолит под стыдливым грифом «Издано в авторской редакции». Мне приходилось и приходится работать редактором — на волонтёрских условиях, сейчас я член редколлегии альманаха «Новая среда» (редактор-издатель — Владимир Пряхин) и тоже на положении волонтёра. С одной стороны, волонтёрство — это прекрасно, потому что это работа по зову сердца. Мне очень нравится то, что мы делаем в этом альманахе, и перспективы роста есть. Но, с другой стороны, работа «за интерес», а то и с вкладыванием собственных средств, имеет свои отрицательные стороны. Надо сказать, что престиж профессии редактора, критика, журналиста, равно как и близких к ним профессий, с появлением компьютера сильно понизился. Имея компьютер, практически каждый грамотный человек может править текст, задействовав редакторские и корректорские «примочки».

Но вернёмся к допустимости редактирования поэтических текстов. То есть к пресловутой «боговдохновлённости». Я в 2010-2012 гг. была соведущей поэтической студии «Логос», действовавшей при МГУ им. М.В. Ломоносова. Её посещали одержимые стихосложением — и студенты, и профессора. И среди них было много упёртых графоманов. Мы просили их читать свои опусы вслух и прислушиваться к тексту, ловить, например, эвфонию, дабы потом, может быть, что-то поменять в тексте. И один из них мне сказал: «А мне свыше надиктовано. Как я могу это менять?»

Алексей Алёхин: Не имейте дела с такими людьми.

Татьяна Виноградова: Кушать хочется. Многие из таких людей платят деньги за редактуру. И, в сущности, то же издательство «Эдитус» — случай «продвинутой» типографии. Как-то мне понадобилось к ним обратиться, а у них в перечне услуг есть редактирование. Звоню и спрашиваю: «А вы поэтические тексты будете редактировать?» В ответ — детское недоумение: «Как редактировать?! Это же Поэзия!» Сегодня участие редактора в подготовке текста к печати повсеместно минимизируется, редакторы вымирают как класс. Стихи убыточны, культура финансируется по остаточному принципу, но ведь существует как-то. К сожалению, общий её уровень упал очень сильно. А редактировать поэтические тексты можно и нужно — убирать речевые ошибки, править синтаксис, если нарушение его не является приёмом, проверять размер, строфику, эвфонию. Всё это поддаётся редактуре. Разумеется, хороший поэт нуждается в этом минимально, но и ему нужен редактор — в качестве «умного зеркала». Что касается различия между редактированием книги и подборки стихов, на мой взгляд, оно несколько искусственное, хотя, конечно, подборка по теме и по смыслу должна соответствовать концепции издания, в состав которого она входит.

Алексей Алёхин: Если речь идёт о книге, то там встаёт вопрос об отборе текстов и порядке их следования, а это тоже дело редактора. Вообще, редактура — очень широкое понятие. Но если мы будем перечислять то, чем занимается редактор, то дойдём до корректуры. Мне всё-таки хочется у вас спросить: тот случай с моей правкой вашего стихотворения — какой вариант пошёл в печать — изначальный или мой?

Татьяна Виноградова: Конечно, ваш.

Алексей Алёхин: Но если вы были против, то не должны были соглашаться, лучше бы сняли стихотворение с публикации.

Татьяна Виноградова: Я была молода. И мне очень польстило то, что моя первая публикация — в «Арионе».

Игорь Дуардович: То есть битва символических капиталов закончилась в пользу «Ариона».

Алексей Алёхин: То, что произошло, неправильно. Одно дело, автор действительно принял правку — как улучшающую его текст, и совсем другое, когда под давлением авторитета совершилось насилие, от этого автор должен отказываться.

Татьяна Виноградова: Правка была небольшая: просторечие заменено на литературно-нормативный вариант…

Алексей Алёхин: Надо было спорить! Я бываю жёсток только на мастер-классе с совсем молодыми авторами, у которых есть в стихах поэтическое «мясо», но они ещё не умеют оформить его композиционно, и надо их научить. Но это уже выходит за пределы редактуры.

Людмила Вязмитинова: Это уже литературная обработка.

Василий Геронимус: Я буду говорить хрестоматийно скучные вещи. И редактор, и автор вынуждены и должны подчиняться тому, что обозначается словом «закон». Пушкин писал: «Драматического писателя нужно судить по законам, им самим над собой признанным». Задача редактора — не навязать автору своё видение, а действовать исходя из законов, заложенных в тексте автора, а для этого надо дать себе труд понять их. То есть — поправить текст автора, исходя из законов, им же самим принятых, но в некоторых местах им же нарушенных. Поэтому редактор должен любить и чувствовать авторский текст.

Разумеется, существуют общие для всех законы литературного языка и так далее, но от них можно сознательно отклоняться — или не отклоняться. И это тоже должен учитывать редактор, это нечто третье в поле закона. И если разногласия происходят на этом поле, редактор должен быть особенно чуток к авторской позиции. Например, редактор говорит: «Вот у вас здесь стоит слово «ветр», оно архаическое, высокое, но ведь здесь вы воссоздаете современные реалии». Автор отвечает: «Это сознательно, потому что я хотел показать, что есть некая высокая стихия, которая выбивается из обыденного ряда. У меня это сознательно употреблено. Если в результате подобного диалога автор и редактор не приходят к консенсусу или не находят оптимального варианта, публикация снимается, но для автора по-любому такой диалог полезен — он стимулирует его к дальнейшей работе. Здесь много говорили о том, что автор всегда прав, но это в случае его собственной книги, если же речь идёт о коллективном сборнике, то последнее слово всегда за редактором-составителем. Потому что на авторской книге стоит имя автора, а на коллективной — имя редактора-составителя.

Хочу привлечь внимание собравшихся к следующей проблеме. Мне кажется, что у современных редакторов есть не совсем здоровая тенденция — выискивать логико-синтаксические двусмысленности и удалять их. Но ведь такими двусмысленностями изобилует классика, в частности, пушкинская поэзия. И мне кажется, это не случайно: стихотворение не есть просто логически непротиворечивое высказывание или группа логически непротиворечивых высказываний, поэтому стоит не ловить автора на логических двусмысленностях и противоречиях (как известно, и у Пушкина «противоречий очень много, / Но их исправить не хочу»), стоит смотреть глубже, стоит погружаться в поэтику и семантику (а не просто блюсти некий «верный» логический каркас).

Анна Голубкова: Я тоже скажу кратко. Стихи мои никто никогда не редактировал, собственно говоря, я их и не отправляла в институции, которые занимаются редактированием. Мои редакторы-составители или издатели были крайне дружественно настроены, им и в голову не приходило заниматься редактированием. Но, думаю, если бы редактор предложил мне вариант моего текста, который лучше бы выявлял заложенную в нём поэтическую мысль, безусловно, я бы с ним согласилась. Может быть, потому что мне гораздо чаще приходится выступать в роли редактора, чем автора — начиная ещё со времени издания альманаха «Абзац», если вы такой помните. Он издавался с 2006 по 2013 годы, всего было 8 выпусков. Но поскольку это было непериодическое издание, я не имела дела с самотёком. Я печатала там авторов, которых знала и хотела опубликовать. И хорошо знала, кого и что я хочу видеть в номере, который делаю.

Есть такое понятие, как вотум доверия, в данном случае я имею в виду то, что я испытывала по отношению к своим авторам. Я что-то меняла, отбирала или редактировала — но только если меня просил об этом сам автор, а если этого не было, то я и не трогала ничего. Возможно, такой подход можно назвать женским — более мягким, чем мужской, более уступчивым, но, как бы то ни было, он даёт неплохой результат. Какое-то время назад я думала, что проект альманаха «Абзац» канул в Лету, и никто о нём не помнит. Но буквально недавно узнала, что его читают и что для периода конца 2000-х / начала 2010-х годов — это чуть ли не культовое издание, наиболее полно отражающее тогдашний литературный процесс. Вот, собственно, всё, что мне хотелось сказать по заявленной теме.

Борис Кутенков (видеозапись): Дорогие коллеги, здравствуйте. Приветствую вас из Ижевска. Очень сожалею, что не могу лично присутствовать на этом круглом столе, поскольку тема его как нельзя более актуальна для современной литературной ситуации. Но хотелось бы уточнить термин, вокруг которого ведётся дискуссия, — чтобы, если и не избавить, согласно известной формуле Декарта, мир от половины его заблуждений, то, по крайней мере, сделать свою речь более понятной. Кто такой сегодня редактор поэтического текста? В некоторых случаях это унылый начётчик, функцию которого хорошо описал Саша Чёрный: «Кто в первый раз скостит наполовину, / Кто во второй — на четверть иль на треть, / А в третий раз пришли хоть требушину, / Сейчас в набор, не станет и смотреть». То есть человек, который имеет сомнительные представления о своей власти и руководствуется авторитарными вкусами своего издания, полагая, что журнал или издательство, которое он представляет, играет настолько важную и даже исключительную роль в литературном процессе, что автор, ради того, чтобы напечататься в нём, поступится своими принципами. Такая ситуация всегда сомнительна, а в современных условиях культурного перепроизводства особенно. Либо это человек, с которым автор заключает некий договор — официально оформленный или устно обговорённый. Такая ситуация близка к сформулированному Гумилёвым понятию «читатель-друг».

Лично я выступаю в нескольких ипостасях. Одна — практикующего стихотворца, который предпочитает, чтобы его книги составлял другой человек. Наиболее продуктивным в этом смысле был опыт работы с Екатериной Перченковой, которая прекрасно чувствует композицию поэтической книги. Будь я издателем, я бы платил ей хорошие деньги, чтобы она превращала поступающие в издательство рукописи в замечательные книги. Вторая моя ипостась — редактора-составителя поэтических книг.

Я получаю удовольствие, когда по просьбе знакомого автора собираю его разрозненные стихотворения в композиционно целостный континуум. Наиболее приятным в этом смысле был опыт работы с книгой Зульфии Алькаевой. Многие хвалили эту составленную мной книгу, видимо, потому, что мне удалось осуществить то, что я задумал, приступал к работе над ней: создать целостный поэтический сюжет — с тем, чтобы её было не скучно читать. Третья моя ипостась — человек, к которому довольно часто обращаются за советом в области поэтического мастерства. Этот вид деятельности принципиально отличается от редакторства, здесь речь идёт уже об обучении литературному мастерству, а это серьёзный разговор с автором о его творчестве и окружающем его культурном контексте. Результат такого разговора непредсказуем, как, причём, всегда, когда имеет место наставничество.

Возвращаясь к проблеме редакторства поэтического текста, я выскажусь достаточно определённо: редактор обязательно должен вмешиваться в процесс подготовки поэтической книги на этапах отбора текстов, формирования их в единое целое, вёрстки, вычитки и так далее, но его вмешательство в сам поэтический текст должно быть минимально. Я не верю, что переписанное не автором стихотворение может улучшиться. Глубоко убеждён, что процесс сочинения подлинного стихотворения — всегда запись трансляции свыше. Думаю, здесь будут уместны слова Малларме: «Когда я писал стихи, их понимали два человека — я и Бог. Сейчас их понимает только Господь Бог».

Даже если это стихи начинающего поэта, редактор не должен их переписывать. И вряд ли в задачи редакторов входит разговор с автором об его неудачах и удачах, достоинствах и недостатках. Что касается собственно проблемы подготовки и издания поэтической книги, то в условиях нынешнего всё более экономически убыточного книгоиздания элементарно не хватает средств заплатить ни редактору, ни корректору, ни составителю. В большинстве случаев эти функции берёт на себя один человек, зачастую не получая за это ни копейки. И тут моя позиция очень жёсткая: взявшийся за это человек должен думать о качестве книги и репутации издательства, невзирая на наличие или отсутствие гонорара, он отвечает за книгу прежде всего перед своей совестью. А то наши издатели любят оправдывать недостаточное качество книги отсутствием времени и средств. Слава богу, у нас есть издательства «Воймега» и «Айлурос», и представляющие их люди влюблены в своё дело, а на сегодняшний день это единственная мотивация для продолжения нашего общего дела — подготавливать и издавать хорошие поэтические книги. Спасибо за внимание.

Людмила Вязмитинова: Думаю, этими словами мы и завершим наш круглый стол. Спасибо всем.

Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!