Александр Юрьевич Леонтьев (род. в 1970 г.) — автор книг стихов «Времена года» (Волгоград, 1993), «Цикада» (Волгоград, 1996), «Сад бабочек» (Волгоград, 1998), «Зрение» (Волгоград, 1999), «Окраина» (Харьков, 2006), «Заговор» (СПб., 2006) и книги эссе «Секреты Полишинеля» (Харьков, 2007). Живёт в Санкт-Петербурге.
ЛАЗАРЬ
Очнулся. На ходу срасталась плоть.
К платку у рта пристали гниль и глина.
Там, впереди, заплаканный Господь
И сёстры, обе — Марфа, Магдалина.
Не разделяя радости, их брат
В себе нёс опыт горестный, покуда
Они, не понимая, что творят,
Ликуя, принимали бремя чуда.
Сестёр, в глаза не глядя им, обнять.
В пустыне, как в пещере смрадной, голо.
И тихо плачет Лазарь, что опять —
Страданье, смерть, небытие шеола.
2008
ПЛАТФОРМА
Цвета весеннего снега
Голый рябит березняк;
Лязгом обдав человека,
Прогрохотал товарняк.
Город Железнодорожный,
Серой платформы обрыв…
Как же ты, неосторожный,
Вдруг выясняется, жив?
С ужасом вечным, с кошмаром.
С непоправимой виной.
Да, но с бессмысленным даром.
Да, но с любимой женой.
Или ты веришь во что-то
Там, где сомкнулись пути?
Но расплести их — работа
Не по плечу мне, прости.
Смотришь сощурясь на птицу, —
Вот чей пожалуй бы взор…
Нет электрички в столицу,
Красным горит семафор.
2003
* * *
Дай мне полюбить тебя — такую:
С нищими, несчастными, больными,
С тем, что я бессмертья не взыскую, —
Сыт по горло страхами земными.
Жизнь моя — ты вовсе не сестра мне,
А жена, которой вечно «мало»,
И не грудь я мну в руках, а камни,
Глину и песок, начнём сначала.
Прямо так, без всякого кондома, —
Будь благословенна и брюхата.
Яма — вот и вся твоя истома,
Подави зевоту хоть когда-то.
Или эта тёмная улыбка
Среди сосен, света голубого —
Лишь насмешка горькая, ошибка:
Полюбить бы мне тебя — такого…
2001
* * *
Как там? Ветру, орлу? — Кораблю,
Раз в недвижной заждался он влаге.
Вся вина моя в том, что люблю,
Жизнь доверив перу и бумаге.
Как писал я лет восемь назад:
Мне ли сиднем сидеть? Вот и вышел.
Разве может пугающ быть ад,
Если в этом я, будничном, выжил.
Мне простор заводских корпусов,
Наших речек, впадающих в лужу
Во дворе, новостроек, лесов —
Тем и дорог, что лезет мне в душу.
Целиком, до бараков и хат,
Галерей, фонотек, библиотек,
До сидящих в подъезде ребят,
У которых не кровь, а наркотик.
До старухи, стоящей в метро,
Продающей на старости порно:
Так и копится наше добро.
Продавай, пропадай, не зазорно!
Жизнь меня приняла, по башке
Постучав, настучав куда надо —
Не о каждом отдельном грешке,
А о том, как творю я из ада
Рай, в котором все живы, светлы,
Сыты-пьяны, одеты-обуты,
Где бомжам накрывают столы,
Где меня только нет почему-то.
Потому что такою ценой
Покупалось, родимые, это,
Что вы все и становитесь мной.
Есть поэзия. Нету поэта.
2000
* * *
Однова живешь и в одного.
То с бомжом бухнешь, то в ресторане.
Все слова не значат ничего, —
Только то, что в потайном кармане…
Я за ним не лезу. Ты — не лезь.
Мы не щипачи. Не щипачи мы.
Все слова. Похоже на болезнь.
Только то, которым излечимы.
Человек, особенно с утра,
Снова жив и удивлен, что снова.
Что потом? Вчера и вечера.
Все слова составят это слово.
2000
* * *
Убеждает в незримом Твоём
Грандиозном присутствии в мире —
Пыльный свет, проникая в проём
Окон, летом открытых пошире.
Наши лучшие дружбы; и та,
С кого глаз не сводил бы… Шиповник.
Даже божья коровка, с листа
Улетевшая… Весь Твой коровник!
Светлых сумерек тёплый наплыв.
Мир, где взялся откуда невесть я.
И стихи. И вообще, полюбив…
И созвездья, созвездья, созвездья, созвездья…
То, что дорого. То, что во тьме
Пробирается медленно к свету, —
В Калифорнии, на Колыме…
Всё, чего как бы не было, нету.
2006
* * *
Стоишь под расторопным треском тихой,
Накрапывающей листвы, найдя
Убежище перед неразберихой
Воды и грязи, зонтиков, дождя.
Как хорошо! Доволен ли судьбою,
На миг хоть обретя покой в душе?
И зеленеют листья над тобою,
Наполовину желтые уже.
* * *
Под целлофановый, разом
Развёрнутый, шум дождя —
Куда мы уходим, разум,
На время в себя уйдя?
Задёрнута плотно штора.
Нужны ли мы небесам…
Мерцание монитора:
Он сам по себе, я сам.
Наляпаны, тьма-неряха,
Лишь кляксы твои вокруг.
Откуда ты, чувство страха?
Оно — из тебя, мой друг.
Шуршавее, дождь, похлеще,
Пусть шум этот движется…
Вот тени: они не-вещи.
Вот пепельница, вот книжица.
Не-вещи сольются с тьмою.
А всё остальное — с чем?
С тобою, мой друг. Со мною.
Со-всем. Насовсем.
Что ж вымолить? Разве чуда…
Да — это. И это — да.
…чтоб вера пришла оттуда.
Направленная туда.
2007
ПЕПЕЛ
Куришь в кухне, стоишь без дела:
Надо, что ли, еще пожить,
Сигарету, чтоб зашипела,
Под струей воды затушить, —
Почернеет намокший пепел,
Смыть его — да и все дела…
Вроде был я и вроде не был.
А душа, говорят, была.
2003
ТКАНЬ
Подсобным будучи рабочим
В текстильной лавочке одной,
Я как-то думал между прочим
И о материи земной.
Что ни-тка ведает о тка-ни
В станке тоскующем ткача,
В холсте, полотнище, пока не
Затреплется у трепача.
Она не знает об узоре,
Границах рубчика и шва,
Она — всего лишь голос в хоре.
А ткань волнуется, жива,
В могучих складках, словно море
Существованья, вещества.
2002
СНЯТИЕ С КРЕСТА
Памяти О.М.
В бесчугунной сковородке
Чудный Рембрандта желток,
Теней те скороговорки
С кашею во рту чуток;
Перекошенного света
Половицы поднялись —
Не споткни глаза об это,
Но, разутые, приблизь.
Пеленают, как младенца,
Рыбьих рёбер худобу,
Но душе нельзя одеться
С глыбой гроба на горбу,
И больней всего, что босо
Под сандалией стопе,
Что рассеян, словно просо,
Свет, белёсый при ходьбе.
А глаза примяты прочно,
Как хотели палачи,
Женский плач из-под платочка
Хлеба горячей в печи;
Мышцы тают без щекотки,
И в подкожной желтизне
Синих жил живые плётки
Разжижаются вчерне.
Кто о гибели “попроще б!”
Ропщет — к жизни не готов;
Старцы пробуют на ощупь
Немощь прожитых годов;
Мироносиц “повторимся”
В чёрных чревах смущено,
Раз червивость материнства
Чует самости звено.
Вопрошающее тело,
Укрощённое в длину,
Говорит охолодело,
Если глубже загляну:
А смогу ли я в могиле
Штопать остовом разрыв,
Пить вино, что пригубили,
Погубили, пригубив…
2003
* * *
Стригут газон: счастливый воздух рая
Съедобно-сочен, смешанный с травой, —
Так вот на что сменить бы, умирая,
Тлетворный запах плоти неживой.
Из грозного стрекочущего ада
Травинки, словно Цезаревы те
Солдаты, салютуют: им не надо
Сочувствия в их смертной слепоте.
Их праздничная гибель непонятна
Тому, кто страх свой знает наперед,
На чьих руках — зеленой крови пятна,
И кто наполнен красной, что умрет.
2000
* * *
Ты звонишь — и в трубке мне слышно птиц,
Словно ты у порога земного рая,
Создавая взмахом своих ресниц
Шелест листьев, глаза опуская ниц,
Между грушей и яблоком выбирая.
Говоришь, с Фурштатской идёшь домой,
Просишь встретить, — а я и не знаю, где ты,
Потому что слышу я рай земной,
Вижу сад, в котором ты не со мной,
И помехи птичьи — его приметы.
Каждый знает о каждом, что одинок.
По ночам в подушке, терзая душу,
Отливает посмертную маску впрок, —
А всего-то нужен один звонок…
— Знаешь, выбери яблоко. Или грушу.
2005
ПРОБУЖДЕНИЕ
К.
Не растаять хотел бы я в белом,
Ослепительном и голубом,
Расставаясь мучительно с телом
И своё обретая в любом.
Не в каком-то бесполом оргазме
Раствориться хотелось бы мне
После самой египетской казни —
В целом несообразной вине.
А вот так: просыпаешься — лето,
Тень сирени журчит на стене,
И хлопчатобумажного света
Складки слева бегут по спине.
Я поглажу их, зная — за ними
Та, которая стала женой
И сейчас отзовётся на имя,
Что вполголоса сказано мной.
Ты проснёшься, ко мне повернёшься
— всё не страшно, я рядом с тобой, —
И улыбкою мне улыбнёшься
Ослепительной и голубой.
2003
БУКЕТ
В цилиндре из воды царил переполох
Куриной слепоты и зрячих незабудок,
Тут папоротник спал, кричал чертополох,
Но кашки шепоток слышнее, кроме шуток, —
Соврал бы я, сказав, что был художник плох:
Кишащий их аврал хорош, я не могу так.
Возьмись бы я за кисть, то кухонный бы стол,
Солонку, огурцы в такой же точно склянке,
Как та, что у цветов была, воспроизвёл,
И холодильник «Минск», и рыбные останки,
И то, как ты, входя, ворчала бы: вот, мол,
Занятие нашёл! — и бурю перебранки.
А там ещё окна изогнутого блик
На выпуклом стекле, в котором стебли стали
Похожи на стволы, и лес их был велик,
И лопалась икра воздушная… Едва ли
Я б с этим совладал, раскис бы я, поник,
Не в силах передать оттенки и детали.
Мы третьего числа, как помнится, в четверг
Июльский принесли и остудили сразу
Тот босоногий жар, тот дикий фейерверк,
Который выбрал сам — но банку, а не вазу,
Как я бы, повторюсь, палитру бы отверг,
Поскольку полотну предпочитаю фразу.
В поэзии есть всё. В ней стянуты в пучок
И музыка, и мысль, и масло, и ещё то,
Мерцающее в них, о чём они — молчок:
Возможно, в этом нет всевышнего расчёта,
Но иногда глядишь на жизнь, как новичок,
Хотя бы на цветы… Не в них, а в нас есть что-то.
А ссора, так и быть, потом произошла.
На кухне, где ж ещё! Придирки, как обычно.
Ты что-то там не так стирала со стола.
— Протёр бы сам! — Угу, ответила, отлично! —
Букет не понимал ни глупости, ни зла,
Он полыхал для всех, но обращался — лично.
Неправда, что без нас не тягостно ему,
Как и лесной тропе, откуда принесён он,
Да и вообще вещам. Он взгляду моему
Обязан красотой в успенье полусонном,
И если бы я мог, то расцветил и тьму,
Вернул бы и его, и остальное всё нам.
2003
ЗВЕЗДЫ
Не говорите мне про звезды.
А свет в окне — от фонаря.
Они же, в сущности, прохвосты,
Трансцендентально говоря.
Вещицы мелкие, осколки,
Так холодны, так далеки,
Игрушки с выброшенной елки,
Вместилище ее тоски.
Но, разрастаясь непомерно,
В моих мозгах, а не в глазах,
Должны внушать вы мне, наверно,
То восхищение, то страх.
На что вы мне, и вам на что я?
Вам перемыли все лучи.
А мне бы что-нибудь простое
Произнести в сырой ночи.
Хотя бы то, что — спящий возле —
Родной, любимый человек
Проснется — ну а после, после,
О звезды, не уснет навек.
2003
УРОКИ РИСОВАНИЯ
Детство рисует большое на маленьком:
Синее небо с оранжевым смайликом,
Домик и дым из трубы.
То-то смутят реализма приверженца
Те человечки, что за руки держатся,
Чтобы уйти от судьбы.
Их пощадят, потому не жалеешь их.
Гребни сиреневы туч зеленеющих,
Смерть отменяется, страх.
Вот где печалям бы нашим развеяться!
В общих чертах это мы, разумеется,
В чёрточках лёгких, штрихах.
Ну а потом — перспектива, пропорция…
Станем людьми, только что-то испортится
В жизни с её мастерством,
Правдоподобием, псевдоумением.
Чтоб изучали мы с недоумением
Живопись — холст за холстом.
Как мы похожи там каждой ухмылкою,
Взглядом тяжёлым, недвижностью пылкою!
Верится даже, что мы
Жили, позировали — одетыми,
Голыми, с ужинами и обедами,
Выступив из полутьмы.
Общее я обрастает деталями.
Боже, кого только не повидали мы…
А ведь хотели, поди,
Проще простого чего-нибудь, вспомни-ка:
Неба и солнца, сирени у домика.
«Деточка, всё впереди».
2008
