Екатерина Морголь родилась в 1983 году в городе Дрогичин Брестской области. Закончилась факультет журналистики БГУ, сотрудничала со многими белорусскими и российскими изданиями. Лауреат республиканских литературных конкурсов молодых писателей им. Н. Арсенневой (2003 г.) и им. Ф. Петрарки (2004 г.). Стихи и проза публиковались в литературных сборниках «12+1», «Формула каханне», «Постпоколение», в журнале «Тэксты», «Гоман», самиздате «Бульсток», газетах «Наша Ніва», «Голас Радзімы», журнале «Гоман» и др.
* * *
Мы жили в эллингах. На мели. В Коктебеле,
где все сжималось в точку и дребезжало.
Из живота выплывали маленькие дирижабли
и пропадали. Ты выдувал во мне земли,
я делила их надвое и дрожала.
Мы жили наоборот. На китах. На спинах.
Без света. Без слов. На темечке Кара-дага.
«Пока ты спал – я кричу – приплывали дельфины.
Под белым флагом».
Они сдавались. Они раздевались. Снились.
Выбрасывались на сушу. Отступали.
Боялись себя. По именам назывались или
никогда ничего друг о друге не знали.
«Или не помнили», – говоришь. Голос
ночью как пергаментная бумага.
Включи раггу, лев, на полную мощь,
мне нужна помощь,
чтобы трогать твои волосы
мне требуется отвага.
В слабой доле все становятся сильными.
Жмурюсь громко и хватаюсь за саблю.
Главное – не пускать сюда корабли.
Синими
брызгами скатываться в одну
каплю
или волну –
если она слишком длинная –
не жалеть не слушать – рубить на абзацы.
У любви, Горацио, только одна линия,
все остальное – эрзацы.
2013 г.
* * *
Аю-даг –
медведь в лотосе. Йогин.
Я на правильной полосе – в твоем логове.
В логосе. В перевернутой асане. На голове.
Выхожу на балкон и пою – Ave.
Я волнуюсь – ты спишь неспокойно.
Может, спишемся?
Хочешь,
я пришлю тебе вышитую тишину
Катерина шепчет на ухо Тихону: “Тишенька,
гроза – это такая птица”.
я дрожу
когда жизнь твоя становится слишком движимой
когда я для тебя не слишком важная
когда сердишься
когда слушаешь
или молчишь
когда в доме мыши
и никого лишнего.
Аю-даг
Баю-бай
Are you?
Куда же ты вышел, Айя, я же тебя рисую
Дай твои ноги вымою
Дай на живот подую
На той рыжей горе медведь живет, знаешь?
Он хочет тебя украсть
да я не пускаю
2013 г.
* * *
Фирс хлопочет у самовара и разливает чай.
«Приезжай, говоришь, пока мы различаем лица
друг друга, помним запахи, угадываем цвета».
Посередине круга я провожу границу
и застегиваюсь на все пуговицы.
Не знай ее больше, слушайся Майю, она – аномалия,
держи дистанцию, сохраняй автономию.
Она надолго здесь, анонимно, долотом, маятником –
будет работать в сердце твоем золой.
Мается дождь на веревке. «Читай, не загибая
книжных страниц уголки – так запоминай».
Ты объясняешь мне жизнь, словно я маленькая:
«Горы – это наполеоновские треуголки».
Мальчик, я ставлю пат Чехову, а тебе – пять
баллов волнуется море – это еще не страшно.
«Отчего вы не пьете вино? – обижается Маша.
Треплев ушел за собою не застелив кровать.
Придет время – не останется между нами тайн.
Тара… ра… бумбия. Мы встретимся в Индии.
Я буду работать там снегом. Засыпать тебя. Засыпай
и по вытоптанной дорожке ко мне иди.
2013 г.
* * *
1.
Здравствуй, улисс, пишет тебе везувий…
Рыцарь сутулый плечи втянул – Плиний
ведет свое изверженье, сюжет без линий.
Взял бы мое лицо – сдул пыльцу
или
перечеркнул рот, чтобы дышала еле.
«Этна похожа на грудь, –
пишешь, – едва осилю,
а мне с ней на самом дне
и на самом деле
жить до остатка дней,
но моя ты люля,
у нас с тобой свой путь –
от цветка до улья».
Эта музыка двигалась по параболе,
я жила у времени на голове
У него была дырка в темени –
там мы с тобой – римляне,
плыли в пепле.
Я тебя на слова выменяла
ты меня – вымолвил.
2.
Тепе-кермен. Такая твоя карма –
терпеть.
Кармен танцует на крыше Крыма…
«Не балуйся, птичка, это всего лишь спичка
во тьме.
Огонь дрожит – радуется тебе».
Тепе. Теперь здесь смерть мается,
раньше висел город,
люди растили жизнь в каменных блюдцах,
летали над самой высокой
горой,
как соколы,
качались как маятники,
море хранили в больших колодцах.
мне нравится
как ты смешно ступаешь, боясь уколоться
крымской осокой,
а уколовшись, ругаешься….
Понимаешь, сорт женщины есть такой –
малая сомневающаяся –
мне с ней еще бороться…
нам
караван тянется в даль, пес заливается,
завтра должно распогодиться – читаю по его хрипам,
прячу в ладони миндаль – чиню страха таинство
богородица дремлет на ветке
тихо
во сне сама себе улыбается.
фриппа ставишь, в щепотку берешь золу
нарисуешь мне на щеке сутру
позже ее озвучим –
не серчай – я сейчас не пойму
в чашку с чаем, как в реку бросаю монетку –
утром чтобы вернуться
великомученицей
moonchild
2013 г.
* * *
приснилось: без рук я стучусь головой в тир
кричу какому-то дураку дай мне ружье дурак
хочу стрелять в нарисованные круги
щиколотками сжимать ствол спускать курок ртом
целиться в лоб – легко – есть у меня дар
дай «парабеллум» свой самый звонкий патрон
пусть я дрогну и попаду в молоко
вдруг тогда оно действительно станет белым
как стихи
– Как теперь я буду тебе писать – без рук?
– В губы…
раньше тело твое было – цветочный раструб
прилистники, стебель, околоцветник слов
звуки
отлетали легко
размазывая
нас по краешкам бархатных лепестков
тихо в нашем алькове, а где-то над морем гроза
ветер щеку надув скулит в небесную тубу…
показываешь, как в пещере растут сталагмиты –
снизу вверх – грудь глаза
лоб родничок
и обратно – живот губы.
«Ты, – вглядываешься, – часом, не индийская ли стрекоза?
зрачки твои на двадцать тысяч картинок разбиты,
и каждый из них – перламутровая роса».
где же ты?
между какими «между»?..
«как жить?» – хочу тебя спрашивать
не дышать,
и слышать, как летит твое: «не спеша».
крыльями машет
поет линию…
может быть
эта маленькая межа
и есть для нас – самое важное.
2013 г.
* * *
речь заходит через нижнее подчеркивание
буква_ еще одна и маленький коврик между –
это чтобы сразу тебе прилечь
и слушать
вчера вечером ушло электричество
из дома, из того что напротив и через три
я залезла под стол и стала как в детстве
воображать, будто ток вытягивают из окон огромным шприцем
как горькое желтое лекарство
а потом колют нам в веки
и мы перестаем видеть
на кухне, кажется, были свечи
иду по стене нащупывая предметы
велосипед в колесе катафоты отсвечивают
на багажнике книга – читала летом
задеваю рукой – падает – Павич
прислушиваюсь:
«пейзаж, нарисованный чаем»
там в одной из частей, оказывается, про тебя:
«Полузакрытые глаза поэта
были похожи на треснувший грецкий орех»
помнишь, у Жака Риветта был фильм про одинокого часовщика,
влюбленного в мертвую женщину
она жила в сердце его в самой чаще на чердаке
раскачивалась на маятнике – на качелях
носила глобус под майкой – с «чайной» – как волейбольный мяч
прыгала словно птичка – в горячке
черкала лезвием на плече – строчки – никогда
не было крови в ней – ни черта не просвечивалось
в таких как она – неживых бабочках –
жизнь прячется
точь-в-точь похожая на
маленького палача.
счастье – рядом с тобой висеть на ниточке
знать, что не исчез никуда – просто думаешь и молчишь
музыку сочиняешь
подводишь ее к ночи
как маленькую – за ручку
а после
тихо читаешь мне в форточку
прикуривая от спички
2014 г.
* * *
не пиши, говоришь, больше – я лёг.
я – лёд
тише ход,
балагур в стёклах.
жизнь нас пробует языком и не берёт.
утром твой профиль похож
на взлёт
на лёгкий
взмах крыла
на Симеиз,
где под Кошкой летом костры жгут.
время нас терпит, ждёт.
«Do not disturb, please.
нет – пиши –
это была шутка».
хочешь, по морю к тебе перебегу
из погреба выберусь к другим берегам,
жизнь раскрою́ или
под суффикс
выстригу
ты меня ждать будешь?
«Бу, Борей, бу»
боже, как грубо.
вчера видела самолётик из пепла,
сыпался в воду, превращаясь в бумагу.
я тоже так смогу – в обратное. Я бегу?
нет, говоришь, останься,
не надо
переползать из времени в часы,
сдавленные, как Мёбиус, в середине.
мы на ленте этой у видимой полосы,
за которой натрое – наполовину –
всё – даже твои волосы,
тонкие, как крылышки у осы.
дальше из стекла
происходят голос,
горло,
лица, намотанные по оси,
пальцы полые водоросли движений,
позы – перламутровые леденцы.
бóльшая часть меня принадлежит Алкмене
слышишь, бьется, она, дрожит, но не живёт
измена, говоришь, это ее младенец –
скинет рубашечку – и ничего под.
* * *
1.
За окном ни света, ни черта́,
Я как Брут стальной гну черту
мелом в круг. Чтобы в нем начать
течь. Тащить тебя за собой.
«Только бы не растаскивать» –
ты сказал
камнем-буквой в бумажную пустоту
голос – Панночка, взявшая высоту,
валится на бок за горный перевал,
а там уже мой
как безутешный Ной
барахтается, плывет,
ноет, просит коня.
Только не стой без действия –
отпей или отпой.
Хочешь – вином накачайся –
без меня
тоже бывает жизнь,
не отчаивайся.
2.
выплыву подышать –
покурить «нирдош»
после тебя, знаешь
всё – ветошь.
глазами трогаешь и
ничего не видишь
сердце растет
на пол-октавы ниже.
да это уже не сердце –
стрекоза-коромысло
речь у нее провисла
чтобы ей было пусто
лодочка без весла
полет без умысла
синяя высота,
где же твое место?
3.
мама вымыла Адалары
это сон
ты читаешь Соснору
в воздухе демоны и тамары –
прототипы нас.
Протагор
вместе со мной в животе грота
ты его за бородку рисуешь,
закрывая ладонью рот.
Если трогаешь – существуешь.
У старика на лице парча
Ноги мои – на твоих плечах.
4.
«Как будет земля,
пришлешь строчку»
«А что будет после, неточка?»
«Я тебе подарю косточку
Малинового короля.
Больше у меня
Ничего нетушки»
2013 г.
* * *
Имя твое как боже – только выше
так и будем жить – караси на суше
пудрить лица
скармливать птицам
посылать птицами –
моя – торопится, твоя – видимо – позже
я – «от», ты – «до», круг с завязанными глазами
из разных углов которого дрожать, выдувать месяцы
ртами, сведенными в точку. Вы мне сказали –
дочка, ты скоро рассыплешься – так светишься.
А я соберусь. И будет мне с потолка музыка
И лед, тающий на маримбе от контроктавы
В ноте, сорванной с этого солнечного языка
струящейся в никуда и так до самого высока
но непременно слетающей. И слегка
перекраивая тональность – словно платье на вырост
вы так правы мне разрешая «звучи пока,
что бы из этого дальше не получилось
2013 г.
* * *
Приснился ять. Маленькая грудца из сырого песка и крестик на ней. Приблизила, чтобы собрать художника, понять его руку. Знаю только – спешил, похлопывал, бестолковые отпечатки ладони, волны пальцев, сфальшивил у самой ареолы, не добежал. Беру его губами, за уголок, и несу к истоку – вот, посмотри, разве это работа? Молчит, не верит в меня, не видит. А из сосочка – ветер, черный, с горбом на спине. Смотришь издали – крест на песчаном холме, ять. Увеличиваешь – человек. Поднимается в гору, как в последний бой, а за ним пёс на палочке. Дороги нет, камни, камни – и он, потешный, складывает их в пузатый чугунок – будет нам ужин.
..
Вот ты говоришь, не балуйся – трогай. Лицо трогай, лоб, лопатки. Там, где меряют температуру, трогай, и там, где ее нет. В коленях – трогай больше. Посмотри, у нас с тобой одинаковые колени – худые, острые, жалочки пчелиные. Жало матки похоже на маленькую пилу с зазубринками – в минуту опасности она оставляет ее вместе с половинкой своей жизни и уходит. Так и ты – жалишь коленкой и не живешь. Трогай.
…
Я тебя разглядываю. От яслей и ослика до индийской речки, в которую отправишься после смерти. Ты так часто проговариваешь свою смерть, что она становится зримой: плывешь по-собачьи, глотая харидварский кисель, а я на берегу – самосу ем. «Люблю твои уши, – кричу в воду, не прожевав – Люблю». А ты плывешь, неуклюжий, и маяк, видимый лишь тебе, справляет пуджу, рисует сандаловую тилаку на небе. Помнишь сказку про девочку-сиротинку, которая залазила коровушке в правое ушко, а выпрыгивала левым – в счастье? Так вот я и есть эта девочка, хаврошечка, а ты – мое ухо: рождаюсь в тебе, в евстахиевых трубах – молоточек, наковальня, речь. Ты меня выносил и предъявил, тепло мне внутри, нараспев, никуда не пойду. «Но почему Харидвар?» – спрашиваешь. «Здесь Ганга, – шепчу – спускается с гор на равнину, после бессонной ночи. Заходит, уставшая, в подъезд, глаза красные, голос из пергамента, достает ключи, отпирает дверь, снимает пальто и, не включая лампы, идет в нашу спальню».
А в ухе твоем все-таки сквозит.
….
Или вдруг воображаю: на меня нападает индийские поезд. Несется на всех скоростях, в живот, в точку, в дышать, кажется, сейчас все выключится, как вдруг он притормаживает, складывает ладони в намасте и кусает. Начинает с пяток, затем в щиколотки, за грудь. Кусает в зубы, в горло, путается в волосах. «Как же нам жить с тобой?» – из кабины машиниста просыпалось. Захожу – ты в колыбельке – мальчик, капитан. Десятки рычагов и механизмов, полный вперед, в стеклах меняются пейзажи. Вот мы уже и весну проехали, за ней лето, год, полная жизнь. Полая. И мы в этой пустоте, наша с тобой удивительная комбинация: маленький самурай с десятью глазками и мальчик — в кружеве своего голоса. У мальчика тонкие пальцы. Он достает капли из узкого горлышка, пьет ими, это его птицы. У самурая перо в ладони – водит по животу, изображая смерть. И глаза как шарики ртути в разбившемся градуснике – разбегаются во все стороны. Как таким верить?
…..
Сегодня у подъезда меня напугала собака. Выпрыгнула из темноты, оскалив зубы. Рычит, голос как ветка в костре – с треском и смолой, лапы готовы к взлету. «Барбос, говорю, зачем я тебе, не надо». Зажмурилась. Чувствую – притих. Открываюсь, вижу тень его – делает невидимый пас хвостом и ныряет в обратное. А я остаюсь – осень, темно, кто-то курит на балконе. Алый светлячок сигареты выписывает буковки. Голову запрокинула, вчитываюсь: «Дрянца – пишет – египетская». Понимаю – это ты меня так зовешь. Протягиваю руку, трогаю, в коленях, за шею. Приближаюсь к голосу – звенит. Смеюсь – наша с тобой история похожа на укротителя терменвокса. Колдует мальчик над смешными антенками в электромагнитных местностях, не касаясь земли, а из деревянной коробки звук выкатывается. И такой пронзительный, такой живой, что все настоящее, все то, что можно потрогать, увидеть, теряет свои контуры. Поет мой самурай, поет. Зубами, щеками, шеей, всем, что в нем задумано – тебе. Поет и любит.
2013 г.
