DIARIES: Дневник Сергея Ивкина

Сергей Ивкин – поэт, художник, культуртрегер. Родился, учился, живёт и работает в Екатеринбурге. Вошёл в Энциклопедию Уральской поэтической школы. Некоторое время курировал семинар поэта Андрея Санникова, вёл музыкально-поэтический фестиваль «Свезар», участвовал в проектах «Клуб одиноких мозгов Франсуа Дюпона» и «Игра в борхес». Публикуется в России и за рубежом. Вышло 4 книги стихотворений.

---

 

Дневник Сергея Ивкина

май 2015

 

1 мая

Утром Смерть ласково заглядывает в глаза.

Накануне названные сестра Натали и племянница Надин устраивают небольшое пиршество у меня на квартире. Основным блюдом становится запечённый картофель с добавками. Картофель готовится в духовке. Я только показываю Натали, как зажигать моего допотопного «далека», а сверкающие самородки фольги сестра укладывает на противень сама. И сама взрезает свежеотточенным ножом тонкий металл, разминает белое нутро, добавляет заранее обжаренный в подсолнечном масле лук, а в середину каждого цветка кладёт пирамидку сливочного масла. Добавками идут сырная закуска, опята, кальмары, обжаренная и нашинкованная свинина, свежая капуста, малосольные огурцы — на выбор. Вымотанный праздником, не прослеживаю, что духовка продолжает подтравливать газ и после отключения: верньер развёрнут в противоположную сторону.

Когда в январе мой дом покидает Татьяна, я переношу кровать к самому окну. На зиму оно не закрывается и серьёзно сквозит. У меня случается шанс проснуться.

В Екатеринбурге несколько зданий эпохи конструктивизма представляют вполне реальные агрегаты. На Главном проспекте рядышком стоят Дом-Комбайн и Дом-Трактор, а в бассейн городского пруда ощутимо вклинивается Дом-Пароход. Володя, Наташа, Данька, Нина и я укрываемся от дождя на палубе под каменными навесами. Сквозь влажную линзу пространство приобретает ступенчатость театрального занавеса. Ближние узкие шторки ясно различимы. Второй уровень подёрнут жемчужной пылью. Третий доведён до прозрачности в пятьдесят процентов. Общий задник практически не держит силуэтов, напоминая малахит, отсканированный в сером градиенте.

Провожаю Нину и Даньку; проходим мимо распахнутых зубчатых ворот заброшенного Военного училища. Двенадцать чёрных глаз на втором этаже, оскаленная парадная. Нина говорит:

— Мне вот интересен тот момент, когда оставленный дом переходит из обжитого состояния в мир агрессивных вещей, вызывает панический ужас, начинает питаться всяким, приближающимся к нему?

Без десяти три начинается град. В абсолютно пустом городе.

 

2 мая

Около месяца назад мне дарят велосипед.

В детстве у меня велосипед продержался два с половиной дня. В первый день на нём катались одноклассники, чтобы я увидел, как они это делают. На второй день я встал с утра и разбил себе всё, что только доступно для разбивания. На третий день, весь перебинтованный, под приглядом бабушки с балкона, словно ослик, делал круги в пределах видимости. Папа курил на лавочке у подъезда.

Решив, что раненному ребёнку хватит, бабушка кликнула меня домой. Я оставил велосипед на земле рядом с папой и убежал на второй этаж. Спустившись вниз с бутербродом, велосипеда не обнаружил.

Папа сказал, что мальчик его приятеля взял прокатиться, сейчас вернёт. Но мальчик не вернулся, и с приятелем папа перестал общаться, и я с папой перестал общаться. Обида никуда не уходила ещё очень долго. Общий язык с отцом я нашёл, когда мне исполнилось двадцать пять.

А тут на празднике у сестры Инны поднимается разговор, что для перемены жизни надо делать то, что никогда раньше не делал. Например, я так и не научился кататься на велосипеде. Значит, надо купить велосипед. «Зачем покупать?» – говорит сестра — «На балконе запасной стоит; отмою, и поедем учиться».

Наутро я прибываю к инниному дому полный сладостных надежд. Медленно собираем её сына Егора, Инна спешно отсылает интернетные заказы, и в три велосипеда мы выдвигаемся к ближайшему школьному стадиону. Потому что учиться кататься надо на школьном стадионе. Там ровно. То есть, Инна с Егором гарцуют верхом, а я везу свою лошадку в поводу: ещё в квартире решаю, что по изяществу линий этот велосипед – девочка, а зовут её Дебора.

Самым сложным оказывается вообще сесть на велосипед. Седло ощущается невероятно высоким, руль выскальзывает, страх зашкаливает. Но я себе говорю, что есть люди, которые, когда боятся, делают шаг назад, а есть те, кто делают шаг вперёд. Я же решил переменить свою жизнь, значит, должен делать шаги вперёд. В «Путешествии Нильса» старая утка Акка Кебнекайсе учит домашнего гуся Мартина, что лететь высоко проще, чем лететь низко, а лететь быстро проще, чем лететь медленно. И я лечу. Десять кругов сразу. На десятом вдруг осознаю, что тормозить-то я не научился. Забыл спросить: как?

Немного впереди меня крутит педали Егор. Я пробую его обогнуть, нахожу колесом единственную на весь стадион недотаявшую ледышку и ложусь в полный рост в единственную на весь стадион грязную лужу. Рёбра болят, руль смят. Распрямить его, подобно луку Улисса, мне сил не хватает. Не грек.

Руль мне Инна находит по интернету в тот же день за 400 рублей, и я его даже сам переставляю. Но «работа, работа, и отложенных строчек гора», и велосипед негуляный в коридоре копытом бьёт.

Следующей за дело берётся сестра Натали. Приезжает вечером и ведёт в сумерки меня с Деборой до Зелёной рощи (парк в центре Екатеринбурга). Там она мне кататься не даёт. Говорит, что слова Акки Кебнекайсе разумны только для полёта, а вот по земле надо учиться на малых скоростях. Сначала я должен несколько минут просто просидеть на велосипеде, касаясь асфальта лишь носком туфли.

Потом я могу переходить к медленному движению и быстрым остановкам. Вскочил, проехал метр, остановился.

Дальше повороты и огибания луж и люков.

Плюс, отслеживание коленей (они должны идти параллельно корпусу Деборы, а не в стороны) и регулирование точки тяжести (она расположена в попе, а не в голове).

Далее, отпускание руля, хотя бы ослабление хватки ладоней.

Дорабатываемся до судорог на обеих икрах. В полной темноте Натали медленно едет на Деборе впереди, а я ковыляю за ними следом.

Дома Натали мне делает массаж ног и заказывает себе такси. Когда я её провожаю, то почему-то решаю, что Дебору надо помыть. Ставлю велосипед под душ и протираю раму влажной губкой, испытывая от процесса явно эротическое ощущение.

В течение следующего месяца я по полчаса сижу на велосипеде в центре комнаты, стараясь просто слиться с ним, чувствовать его под собой. И вот, сегодня утром вывожу Дебору со двора.

Первый светофор провожу в поводу, но со следующего квартала уже сажусь и скачу по плитам.

Ставлю себе задание: ровное движение (без вихляния) по дорожкам. Сделано.

Отрабатываю круги. Десять больших кругов, потом десять совсем маленьких. Сделано.

Медленно по дорожкам еду за людьми, огибаю, перестраиваюсь. Сделано.

Через полтора часа я просто сияю. И мои амбиции немедленно наказаны: спокойно прогуливающийся ребёнок вдруг по какой-то причине бросается мне наперерез. Я раскладываюсь вместе с ним. У обоих испуг. Без травм. Извиняюсь перед его отцом и позорно ретируюсь из Зелёной рощи. Совсем.

Еду по тротуарам. Подъезжая к дому, научаюсь почти безболезненно брать поребрики; опрокинутый ребёнок постепенно вытирается из совести. Инна с Егором меня встречают на Волгоградской и предлагают сгонять на детский праздник, который устраивает безответная любовь моей хипповской юности. Естественно, я соглашаюсь: «Вау! Командная игра! Лететь в стае!»

Счастье не бывает долгим. Не отслеживаю жёлтый свет, рву на перекрёстке вслед за Инной, въезжаю Егору в заднее колесо, снова раскладываюсь. Итог: колено содрано в трёх местах, оба локтя разбиты. Никакого праздника – холодный душ и крем «Спасатель».

Надо понимать, что всякий раз, когда страдает физическая оболочка, Мироздание нам намекает, что пора бы заняться интеллектуальной работой. Перебираю в памяти все долги. Почти год назад начинаем с Ульяной Вериной переводить с белорусского цикл стихотворений Веры Бурлак-Жибуль, который я радостно хочу назвать «Куча младенцев». Сходимся на «Десятке деток». Неспроста же мне сегодня дети под колёса попадаются.

Между «Диссидентом» и «Снегурочкой» звонит Ольга Новосёлова. Мы прожили вместе около семи лет, разошлись по моей вине. В трубке хорошо слышно её Кирилку.

Спасибо, Мироздание, я понимаю, что ты за мной следишь. Перевод отредактирован. Сделано.

 

3 мая

Сегодня один из самых важных дней моей жизни. Андрей Юрьевич Санников организует на базе гимназии №45 скайп-мост с поэтом Ионом Лазаревичем Дегеном. Договариваются по мылу, формулировка Андрея Юрьевича, что «екатеринбургские поэты будут готовы за час до назначенного времени» прочитана Ионом Лазаревичем превратно: разница с Израилем в три часа, ещё и готовность за час. Потому, когда мы всё-таки дозваниваемся, Ион Лазаревич говорит, что впустую ждёт нас час восемнадцать минут, устал и хочет есть. Просим у него разрешения связаться через полчаса, после его ужина. Только потому, что мы с Урала, а Ион Лазаревич прошёл войну на уральских танках, он соглашается на дальнейшую беседу.

Ощущение от беседы феноменальное; от этого человека с экрана монитора идёт такая опаляющая энергия, что даже Андрей Юрьевич время от времени впадает в оторопь.

Начинаем разговор с танков. Когда Андрей Юрьевич рассказывает, что каждый праздник Победы Т-34-85, стоящий на пьедестале у проходной Уралвагонзавода, съезжает с возвышения и возглавляет парад, Ион Лазаревич плачет, и говорит, что вот ради такого момента и простил нам нашу непунктуальность.

Сам Ион Лазаревич потерял 4 танка, но на его счету 12 вражеских танков, 4 самоходки и одна «Пантера», брошенная экипажем в панике. Он выглядит совершенно юным, когда рассказывает, как залез в пленённую им вражескую «Пантеру» и увидел, какая там оптика: «Такую бы оптику на Т-34, никто нас не удержит!»

Переходим на искажение его текстов. Ион Лазаревич подчеркивает, что он – не литератор. Ему важно, чтобы были сохранены те слова, которыми он думал и дышал в свои 16-20 лет, не читавший ни Шекспира, ни Киплинга, ни своих современников. И именно эти защищённые неровности и нюансы выводят стихи Дегена из общего ряда стихов о Великой Отечественной войне. Каждая строка раскрывает пласт реальной фронтовой жизни.

 

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Мне ещё наступать предстоит.

 

Это стихотворение-утешение: ты не ранен, скоро тебе будет легко… А валенки надо снимать тёплыми. Иначе придётся ломать кость, чтобы можно было выскрести человеческую труху из обуви. И самое важное: наступать, а не воевать. Воюют в тылу, на передовой – наступают.

В СССР было единственное выступление в 1945 году, о котором сказано много и в большинстве своём – неправда. Ион Лазаревич пришёл на двух костылях, ни на кого не ругался, на обвинения в прославлении мародёрства ответил стихотворением, разделяющим тех, кто прошёл фронт, и тех, кто говорил о войне со стороны. Тут я вставляю свои пять копеек о том, что когда прочитал «Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена», то одно из стихотворений воспринялось автопортретом, дающим представление о характере Иона Лазаревича:

 

Все у меня не по уставу.
Прилип к губам окурок вечный.
Распахнут ворот гимнастерки.
На животе мой «парабеллум»,
Не на боку, как у людей.

Все у меня не по уставу.

Во взводе чинопочитаньем
Не пахнет даже на привалах.
Не забавляемся плененьем:
Убитый враг — оно верней.

Все у меня не по уставу.

За пазухой гармошка карты,
Хоть место для нее в планшете.
Но занят мой планшет стихами,
Увы, ненужными в бою.

Пусть это все не по уставу.
Но я слыву специалистом
В своем цеху уничтоженья.
А именно для этой цели
В тылу уставы создают.

 

И литературный устав также не для него. Однако знаменитые литераторы умолкают, а Ион Деген остаётся. Потому что говорит единственно возможными (неправильными) словами.

Андрей Юрьевич просит Иона Лазаревича что-нибудь сказать уральским поэтам, которые будут слушать эту запись. Ион Лазаревич парирует, что если бы он выступал для врачей-ортопедов, то у него нашлись бы слова и для седых профессоров, а поэтам ему сказать нечего. Поэтам остаётся слушать дарованное Господом и всегда быть готовыми к приходу Музы, чтобы она могла встретить вас бодрыми и сосредоточенными. Именно так жили гениальный поэт, написавший «Выхожу один я на дорогу», и полу-гениальный поэт, сказавший «Я вас любил так искренно, так нежно,// как дай Вам Бог, любимой быть другим».

На прощание Ион Лазаревич читает новое стихотворение «День Победы», в котором сквозь рефрен «водка, чёрный хлеб, печёная картошка» показан уход друзей-фронтовиков от праздника к празднику. И вот он один сидит за столом.

Андрей Юрьевич благодарит Иона Лазаревича за беседу, говорит, что поэт Ион Деген сохранился в Русской словесности как один из бриллиантов, ещё раз поздравляет с Праздником Победы, который в Израиле будет праздноваться седьмого мая (девятого – шабат) и грядущим девяностолетием (четвёртого июня).

Когда экран затухает, всем присутствующим в комнате жарко. Состояние шока.

 

4 мая

Просыпаюсь в шесть утра. Вспоминаю, что ночью приехали друзья из Перми (Рустам и Светлана, которым посвящена «Баллада о сорвавшихся гастролях»). У них маленький ребёнок, значит, в семь часов они будут уже на ногах. Делаю завтрак, снимаю бинты, чтобы колено дышало, пробую прозвонить пермяков. Трубку не поднимают. Чтобы куда-нибудь направить кипящую энергию, сажусь за последний лист серии иллюстраций к поэме «Кундалини» Ильи Будницкого:

 

Для эпоса есть несколько причин:
Он – повод для отсутствия мужчин
И описанья подвигов и блятства,
Разлука – бог на глиняных ногах,
И холодно рассудку в облаках,
Надежда – невеликое богатство.

 

В 14:00 я провожу по листу картона изографом последнюю линию. Каждый раз остро чувствуется последняя линия, дальше работу можно только испортить. Такой встроенный композиционный тормоз. Вероятно, этот же тормоз мне порой не даёт браться за какую-либо работу, пока хотя бы образ зачина в моей голове не сложится.

Серию «Кундалини» я делал ровно три года. Илья Будницкий позвонил мне с предложением в мае 2012 года, и мы рассчитывали уложиться в девять месяцев.

Поэма состоит из 133 глав и Коды. На каждую главу идёт вертикальная полоса иллюстрации, на первую главу и Коду по три полосы. Всего 138 полос. Предполагается печатать книгу в два цвета: чёрный и красный.

За время, пока я рисовал, финансовая обстановка заказчика меняется, но для меня становится делом чести закончить долгий труд. Некоторые работы я бы хотел напечатать в формате постеров. Открытки меня не привлекают.

Рустам и Светлана приезжают выдохнуть после размена квартиры и выплаты долгов. Берут коньяка и пива (для меня – фляга с водой и все встречные киоски с мороженым), сажаем Давида Рустамовича в коляску-велосипед и выдвигаемся до ближайшего парка.

Возле Вечного огня помимо торжественного караула, выставленного ко дню победы, видим странный, (будто прямиком из Советского Союза) шагающий не «в ногу» отряд. Впереди — девушка в синей форме и с огромными белыми бантами по обе стороны пилотки. За ней следом шестеро человечков цвета хаки с начисто стёртым гендером. Все сутулятся. Оказывается, что из «Ассоциации поисковых отрядов» девоньки. Репетируют.

Накануне, в ожидании сеанса связи с Израилем, я рассматривал в гимназии №45 стенд с фотографиями выпусков прошлых лет. И обратил внимание, насколько меняются лица выпускниц (мальчики отличаются не сильно). Сегодня мимо меня маршируют шесть девочек из тридцатых годов.

5 мая

После работы я стараюсь домой идти пешком (примерно полтора часа). Время от времени слегка меняю маршрут. Сегодня иду через Плотинку (самый центр Екатеринбурга). Возле подземного перехода вижу Андрея Козлова по прозвищу Минтон. Андрей был мужем Маши Сергеевой, которой посвящено моё стихотворение «С каких не писали бы Вы берегов…», ставшее, благодаря Елене Бушуевой и Алексею Беляеву, песней. Сажусь рядом. Говорим. Андрей получил со своим рассеянным склерозом инвалидность пожизненно, снова разводится, снова влюблён, но боится, что ненадолго, понимает: бросит и эту женщину. Гордится тем, что единственный в Екатеринбурге живёт исключительно аском вот уже 15 лет. Играет в подземном переходе с тех пор, как вернулся из Израиля. Все его здесь знают. Мэр города Евгений Вадимович Ройзман, пробегая мимо, с ним здоровается. Смерть может забрать Минтона в любой момент. Но вот он пьян, греется на солнышке, пыхтит трубочкой, сидит рядом.

 

6 мая

Будем считать, что сегодня был день без событий.

 

7 мая

Сразу рассказываю про вечер в музее «Литературная жизнь Урала XX века», организованный Андреем Юрьевичем Санниковым. В главном зале музея выставлены столы, на которые подняты из архивов музея все предметы, связанные с Великой Отечественной войной: пайки, пробитые фляги, кисеты, кресало. Кроме читающих приходят человека четыре и приглашённый фотограф, но Андрей Юрьевич с самого начала говорит, что поскольку чтение стихотворений вслух приравнивается к церковной свече, зажжённой перед иконой за читаемого поэта, потому собравшиеся, по сути, разделяют таинство. Мы (человек 15) читаем для тех поэтов, чьи стихи мы читаем. Больше всего зажжённых свечей перед иконой Хранителя Русского воинства получает Арсений Александрович Тарковский. Вместе со мной ему поклонились поэты Руслан Комадей и Николай Предеин.

Запись разговора с Ионом Лазаревичем Дегеном демонстрируется в виртуальном зале музея, где в качестве экрана используется белая стена комнаты. Огромное лицо. Заново пережитый ветер пустыни. Растерянные и рассеянные мы с Андреем Юрьевичем в маленьком квадратике у самого пола. Специально для Иона Лазаревича все выступавшие поэты фотографируются на крыльце музея с макетом танка Т-34-85.

Прощаюсь с Андреем Юрьевичем Санниковым, Николаем Предеиным и Ниной Александровой у решётки музея, еду в гости к Ольге Новосёловой (моей первой гражданской жене). Дом, в котором я ломал антресоли и переделывал стены, нахожу с трудом. Ольгин нынешний гражданский муж Евгений радостно желает нам не слишком углубляться в воспоминания и убегает на лекцию по соционике. Кирилл Евгеньевич сразу чует, что дядя «добр и некусаем», потому плотно обосновывается у меня на коленях. Книгу «Символы счастья» надрисоваю для всех троих. Изначальная (придуманная верстальщиком книги Андреем Эдуардовичем Якубовским) виньетка на титуле превращается в глаза мужчины, а инь-ян в знак на белой повязке на его голове. Ниже дорисовываются женское и детское лица. Все трое обнимают друг друга.

Кирилл Евгеньевич выясняет, что ему очень нравится кричать. Крик не означает у него просьбу или привлечение внимания к себе. Крик для него – один из способов извлечения удовольствия из своего физического существования. Уши он зажимает кулаками, буквально запихивая непослушные пока костяшки себе в ушные раковины. Ольга говорит: «Понимаешь, что любишь ребёнка только тогда, когда он появился. То есть, любовь к нему приходит вместе с ним».

Подходя в темноте к своему дому, сталкиваюсь с поэтом Александром Бредихиным. Мы дважды читали на общей площадке в баре «Культура» и запомнили друг друга. Оказывается, что Саша живёт со мной в одном дворе. Окна почти напротив. Затаскиваю его на ройбуш с молоком. Дарю книжку своего «Избранного» (серия ГУЛ, под редакцией Виталия Олеговича Кальпиди) и книжку Марины Лихомановой (серия «Про ГУЛ ки», под моей редакцией). Говорим о «веществе счастья» относительно написания стихотворений. Сходимся на том, что сам момент «прозрения», из которого вываливается текст стихотворения, находится в пространстве «внечеловеческого», потому описанию не поддаётся, а вот «масляное пятно», образующееся от «пробоины» в обыденности, как раз приносит повышение «частоты переживаний», которая может ощущаться (в зависимости от настроя человека) и как захлёстывающее счастье, и как бесконечное горе. Андрей Юрьевич Арьев в своей книге по творчеству и биографии Георгия Владимировича Иванова проговаривает, что для русских характерно приравнивать понятия «счастья» и «тоски». Возможно, речь идёт о чём-то подобном. Причём, для «масляного пятна» течение времени и причинно-следственные связи значения не имеют. Стихотворение нарождается по закону кварка, развиваясь сразу во все стороны всех измерений.

 

8 мая

Домой телепаю, как самолёт Утёсова: «На честном слове и на одном крыле». Усталость накопилась. Смотрю на немытую неделю квартиру, на стопку нерасставленных по полкам книг, на четыре сваленные на кресло рубашки (не мог выбрать, что надеть в музей). Вздыхаю – и лезу под одеяло. Сейчас уже 9-е (проснулся в час), но для меня день начинается с рассвета (родился в 5 утра), потому, сегодня ещё 8-е.

Событий два.

Приглашают вести мастер-класс по поэзии для старшеклассников. Структура негосударственная, но необходима программа под утверждение. За денежку. На самом деле им нужен мастер-класс по культуре речи и грамотности вообще, но на поэзию легче собрать народ. Очень многие подростки сейчас пишут. Ответ надо дать до середины месяца, реклама начинается в июне. Принять предложение не спешу. Думаю.

Пишу в личку на Фэйсбуке Евгению Викторовичу Степанову (моему издателю «Символов счастья») «спасибы» за выбор рецензентов на книгу (один из них нарекает меня «поэтом-оператором»). Евгений Викторович в ответ просит подборку новых текстов для журналов «Дети Ра» и «Зинзивер». Смешно. Обычно поэт ищет, где бы издаться, а я вечно мучаюсь, что бы собственно издать. Просят стихи, а всё роздано. Наскребаю по сусекам восемь совершенно разношёрстных текстов. Выставляю их по звуку. И ясно ощущаю, что они складываются в логичный спектакль. Ээээ, ещё раз подтверждаю для себя, что пишу не совсем я, что-то есть помимо меня. Я и вправду оператор, держащий записывающее устройство, а потом дешифрующий результат.

 

9 мая

Можно я ничего не буду рассказывать про 9-е мая? Можно? Всё. Ничего не рассказываю.

10 мая

Почти весь день провожу у монитора. Привожу в порядок архив по «Кундалини». За три года проскакивает невероятное количество косяков. Удивительно, но ни за один лист мне не стыдно. Всё-таки, вынужденные остановки, а порой и уничтожение поспешных листов оправданы результатом. Только одна работа почти утрачена (случайно сжал до размеров превью не джипег, а рабочий псд); приходится раскрашивать с нуля. Последняя из работ, нарисованных при Тане. Её любимая: с Кришной и оборотнем. К счастью, я не успеваю отправить в корзину первичный скан.

Выхожу пройтись уже в сумерках. Просто иду и дышу. Дождит два дня; воздух настолько пропитан влагой, что появляется желание раскрыть жабры и при движении помогать себе плавниками.

 

11 мая

Невероятно длинный день. Просыпаюсь без пятнадцати пять. Понимаю, что обратно не усну. В шесть стартую по пустынным улицам на велосипеде: осваивать въезд и съезд с поребриков, преодолевать страх перед горками и светофорами. Горок бояться не перестаю, со всем остальным справляюсь. В районе «Вечного огня» отпадает при торможении на перекрёстке подошва у мокасина. До допустимого приличиями визита к Елене Бушуевой остаётся ещё час, но я рискую. Меня принимают, поят кофе, выдают скотч, чтобы я замотал мокасин, и, когда просыпается Полина (дочь Елены), решаем отправиться все вместе на шопинг. Девочкам нужны новые джинсы, а мне обещают помочь выбрать правильные кроссовки. Так получается, что нормальных кроссовок у меня в жизни никогда не было. Кроссовкообразные тапочки были. Фирмы «Села». Развалились через месяц.

А, нет. Ещё свои старые зимние кроссовки передал мне Андрей Юрьевич. Но они прожили немногим дольше.

На карточке остаётся три тысячи, которые я держу на приезд Тани (будет ещё денежка в ближайшие дни, обувь – главнее всего). Оказывается, есть кроссовки для ходьбы (более двух часов в день и менее двух часов в день), для бега, для чего-то ещё, и отдельно для походов. Понятно, что надо мерить те, которые «для походов». Все модели хорошие, но все – не мои. Ищу сразу в районе трёх тысяч, не дешевле. У меня отношение к одежде и обуви такое: я должен ощущать вещь, словно она у меня уже вечность как есть. Елена Бушуева обещает добавить денежку и показывает на разновидность, которую носит её мужчина. Крайне странное устройство: литая подошва, а сверху такой сетчатый мешочек, который затягивается на шнурках. Увидел бы сам, без рекомендации, даже мерить бы не стал. Тем более, за такие деньги. Оказались мягкими и с кошачьим выгибом подошвы, что ноги сами просятся в дорогу. Наверняка, сапоги-скороходы по схожему принципу скроены.

Джинсы находим только Полине. В школу в настолько драных не пустят. Однако, в большинстве случаев на продажу выложен хлопок под джинсню, а эти – настоящие…

В кроссовках для походов на велосипеде ехать мучительно трудно. Шипованная подошва намертво врастает в педали. Приезжаю домой весь мокрый.

Принимаю ванну. Больше дома делать нечего. Кроссовки зовут в путь.

Иду до сестры Инны. Нужно выяснить две вещи: сможет ли она взять на себя «преподавание поэзии», от которого я решил отказаться, и какие мы с ней планы строим на визит в Екатеринбург поэтов Ивана Клинового и Марии Марковой?

Инна пятой точкой чует, что преподавать именно ей, и именно сейчас — не надо. Набираю номер Максима Беренова, чтобы отказать. Приходится объяснять: почему? И тут меня прорывает.

Несколько раз я провожу мастер-классы по двум совершенно разным технологиям: педагогической разработке Сергея Аркадьевича Новосёлова «Искусственные стихи» и семинарскому курсу Андрея Юрьевича Санникова. В итоге, я многие моменты из них объединяю. Но полученный гибрид, хотя и даёт быстрый результат, но не предполагает ступенчатого развития. То есть, человек может сверсифицировать текст почти в любой литературной традиции (и выглядеть этот  текст будет как настоящий), но поэтом от этого («Человеком, который совершает подвиги» по определению Андрея Юрьевича Санникова) не становится. При наличии реального таланта, у обучаемого может появиться и произведение искусства. Но, технология остаётся лишь поводом, а не опорой. Обе методики существуют на авторитете учителей-разработчиков. Я же являюсь только имитатором. И множить авторов-симулякров не хочу. Пока я не способен найти собственный метод, никакого морального права преподавать (что бы там ни было) я не имею.

Максим внимательно выслушивает меня и говорит, что ещё раз задаст те же вопросы в сентябре. Будто я до сентября обрету просветление.

Я передаю ему телефон Елены Бушуевой. В честь неё в Новотроицке фестиваль проводится, на котором Елена делает мастер-классы для детей по культуре авторской песни. Вдруг…

Инна выходит меня проводить по темноте. Этим маршрутом мы ходим уже лет двадцать. Но сегодня меня всё радует. Даже белокурая девчушка, промчавшаяся мимо нас на велосипеде с крохотными колёсами без фонаря на руле. И я говорю: «А Екатеринбург стал гораздо более приятным местом, чем во времена нашей юности». Инна смотрит внимательно на меня и отвечает: «Мы были маленькими, нам было не страшно, а интересно. В том городе я сына растить не смогла бы. Не понимаю, как мои родители отпускали меня шарашиться по ночам, когда вокруг стреляли, и только в нашем подъезде было три нарко-точки. Можно по всякому относиться к Евгению Вадимовичу Ройзману, но он сделал этот город лучше. И стихи у него очень хорошие есть».

 

12 мая

Вадим Балабан однажды мне очень подробно проговаривает, что пришёл к пониманию «тупика» в письме. И тот же «тупик» он видит у числа авторов Уральского поэтического мифа. Разговору почти полгода, а понимаю слова брата только сегодня.

Вчера я решаю, что не хочу преподавать на методической мозаике. Необходим собственный метод; никакая традиция и никакие учителя собственного метода не заменяют. Но ведь это необходимо и в письме, а не только в передаче опыта. Письмо и есть основа моей жизни, оно и есть моя первичная лекция-проповедь-исповедь-передача. И восхваление Александром Петрушкиным моего текста, который является не более чем «мичуринским гибридом» интонаций и тем Виталия Олеговича Кальпиди с мрачной иронией и акцентами Георгия Владимировича Иванова, совершенно чётко мне показывает, что действительно множество авторов вокруг меня пишут и думают по инерции. А инерция в письме – смерть. Имитация движения, лбом в стену. Имитация достижений. Именно ради преодоления инерции мышления поэзия и существует.

Не знаю, правильно ли, что всё написанное мной за последние полгода уходит в публикацию? Необходим хороший костёр. Буду сжигать что-то другое. Освобождаю чашку от старого холодного чая. В ожидании нового кипятка.

 

13 мая

Отдаю диск с иллюстрациями автору поэмы «Кундалини» Илье Будницкому. Пишу предисловие к подборке стихотворений Ивана Клинового. Рисую обложки к 30 дискам «Аквариума», которые записал в феврале, но так и не мог оформить.

В щенячестве у меня почти все кассеты переписанные, а вкладыши к ним — уникальные. Тех. данные и фамилии копируются бисерным почерком. Потому и помню всех музыкантов по именам. И порядок треков. А иногда и тексты песен. Иностранные пытаюсь переводить. Ту же Милен Фармер, или Фредди Меркьюри. Но петь русский текст не получается. Иное устройство у самих русских слов.

 

14 мая

Отправляю Тане с Главпочтампта денег на билет «Форсажем», чтобы она смогла получить в любом почтовом отделении Москвы. Выясняю имя одного из любимых фотографов: Sally Mann. Больше ничего не происходит.

 

15 мая

Выступаю на «Отчётном концерте гитарной школы Вадима Стройкина» (среди приглашённых гостей). Почти все музыканты выходят с дебютами и импровизациями. И я выхожу с дебютом. Читаю стихотворение, пришедшее в час ночи и записанное карандашом сквозь слипающиеся ресницы на четырёх клочках бумаги. Утром с трудом воссоздаю правильный порядок строф.

Элевсинская мистерия

                               Аркадию Бурштейну

Мы (каждый, кто остался на земле)
ловили боль, пекли мечты в золе,
выгуливали страх на длинной шлейке,
кормили счастье из разбитых рук,
наживкою насаживали звук
и ждали верных рыб на перешейке.

Мы (осаждённый город неделим)
образовали собственный Олимп,
как реквизит стяжали атрибуты.
И вот стоим во злате и шелках:
елей на дредах, пудра на щеках –
безумны, голодны и необуты.

Мы (воинство раскиданных камней)
садимся на обглоданных коней,
и кони сами восстают из дроби.
Поскольку впереди есть только мрак,
мы поместили свет в глаза собак
и убедились: мир внутриутробен.

Мы (пятьдесят оттенков немоты),
подъев свои последние понты,
по одному заглядываем в бездну:
увиденное выжигает речь,
а если слову нечего беречь –
и жизнь, и смерть отныне бесполезны.

 

Ещё читаю верлибры. Медленно. Зал слушает. Завершаю «Уточкой на голове», но не с мотивом из «Пятницы», который взял для выступления на слэме в библиотеке им. Белинского (вёл В. Емелин), а с собственным вокализом. Елена Бушуева отмечает, что не сфальшивил. Надо же.

Сама Елена совершенно без голоса, но новую песню выводит. Космическое путешествие бессмертной души с краткой остановкой на планете Земля ради того, чтобы вырастить дочь: ещё одну бессмертную.

После концерта захожу к Андрею Юрьевичу за денежкой (заплатили за баннеры и прочие дела к 9-му мая). Говорим о поэте и фотохудожнике Вадиме Балабане. От дома Андрея Юрьевича нахожу краткий путь: вместо привычных семидесяти минут дохожу за сорок пять. Просто большая часть пути проходит по тёмным аллеям.

 

16 мая

Утро начинается с ощущения, что простуда и постоянно обложенное горло оставляют меня. Я просыпаюсь здоровым и радостным. Только подозрительно постанывает левая пятка.

Думаю, что проведу день уединённо, ко дню рождения составляя трек-лист из 36 песен, крайне для меня важных… Список прикидывается заранее:

1. Сергей Курёхин – Воробьиные поля навсегда
2. Сергей Курёхин – Тибетское танго
3. Ольга Арефьева – Бритва Оккама
4. Ольга Арефьева – Оборотень
5. Ольга Арефьева – Не в такт
6. Ольга Арефьева – Ежедневник
7. АукцЫон – Глаза
8. АукцЫон – Дорога
9. АукцЫон – Птица
10. Леонид Фёдоров и сотоварищи – Бобэоби
11. Леонид Фёдоров и сотоварищи – Элегия
12. Аквариум – Капитан Африка
13. Аквариум – Сидя на красивом холме
14. Аквариум – Серебро Господа моего
15. Аквариум – Из сияющей пустоты
16. Аквариум – Лой быканах
17. Аквариум – 2-12-85-06
18. Аквариум – Небо становится ближе
19. Аквариум – Северный цвет
20. Високосный год – Лучшая песня о любви
21. Високосный год – Метро
22. Високосный год – Тихий огонёк моей души
23. Умка – Музыкант
24. Умка – Стрекоза и муравей
25. Гарик Сукачёв – Напои меня водой
26. Гарик Сукачёв – Ольга
27. Серебряная свадьба – Пищевая цепочка
28. Серебряная свадьба – Я – Луна
29. Зоя Ященко («Белая гвардия») – Переписка Антона Чехова и Ольги Книппер
30. Василий Уриевский – Я пришёл на эту землю
31. Василий Уриевский – Улыбайтесь чаще
32. Василий Уриевский – Не супер
33. Алексей Паперный – Скажилегко
34. Андрей Козловский и «Грасмейстер» – Нам хватит
35. Елена Бушуева – Стать Буддой
36. 5Nizza – Ты такая

Нужно только правильно расставить…

…но в 9 утра звонит сестра Инна и спрашивает: «А не желает ли благородный дон встать на колёса?»

Первым делом выясняется, что неделя без велосипеда сразу даёт о себе знать невозможностью нормально взять поребрик. Перехожу на более спокойный темп, чаще схожу с седла на перекрёстках, учусь огибать люки (на всякий). В процессе беседы с Инной на самые разные темы (от бритья лобка до настройки гитары) выясняю, что в первую голову для моего велосипеда нужны цепь с серьёзным замком и фонари на руль и капот. Едем их смотреть к Инниному знакомому. На скатке во двор (достаточно крутой и с металлическими штырьками по краям) чуть было не задеваю мужичка с детским авто-креслом в руках. На каком-то волшебном изгибе умудряюсь его обойти.

Подвальчик с вело-аксессуарами оказывается закрыт. Стоим и думаем: куда ещё можно ломануться в субботу за цепью с замком? И тут подходит тот самый мужичок с авто-креслом и говорит нам: «Чего-то вы рановато. Я с 11-ти открываюсь». Потом к Инне: «Тебе надо руль поправить». А ко мне: «Давно катаешься? Неуверенно как-то меня обходил». «Третий день», –  потупившись, отвечаю я.

Замок берём дорогой и тяжёлый. На нём можно велосипед под потолок подвешивать и качаться. А вот от фонарей меня Инна отговаривает, да и не остаётся у меня денег на местные (дорогие) фонари. Решаем заглянуть ещё в одно пристанище веломаньяков. В дороге выясняется, что некоторые не слишком давно спланированные куски городского рельефа можно оценить исключительно сидя в седле. Иначе эти асфальтовые подъёмы и звёздочки просто бессмысленны.

Когда мы спускаемся в следующий подвал, из сумрака к нам выходит ослепительно-рыжая красавица в оранжевом комбинезоне. «Ну, здравствуй, лиса!» – говорю я Кате. Дальше идут всевозможные велорадости со скидкой: и рыжие фонари, и велоаптечка, и смазка цепи, и чудесное общение наверху у входа. Инна давно не наблюдала, как я раскрываю павлиний хвост. От неожиданности начинает подыгрывать. Всё-таки, порой приятно быть взрослыми людьми: понимаешь, что от человека тебе ничего не надо, но поскольку млеешь просто в его присутствии, то сперва безопасно выкаблучиваешься, а потом с доброй улыбкой об этом вспоминаешь.

Ещё мне Инна показывает «Велосипедный рай»: новострой Екатеринбурга, район Академический. Помимо широких тротуаров с велодорожками, нам ещё и прокат велосипедов по пути раз пять встречается. Мы летим рядышком и обсуждаем, каких собачек можно наматывать на колесо, а каких не получается. Ветер дует нам в грудь, и наши куртки превращаются в крылья.

После такого ускоренного «курса вожделения автомобиля» появляются амбиции выйти в настоящую жизнь. И едем мы с Инной в центр города, в Союз Писателей: раз уж мне сказали, что я – член, могу теперь и велосипед там поставить у кабинета председателя. Инна слегка опасается встречи с Вадимом Дулеповым, поскольку они в Фэйсбуке погрызлись на тему литературной школы для подростков (Иннин сын Егор не должен писать стихи, на него и без того девушки заглядываются, голубые прозрачные камешки дарят). И, естественно, Инна и Вадим немедленно встречаются. И сцепляются языками. И вообще, находят друг друга. Инна ещё Вадимову сыну Константину объясняет, какой трос с замком нужен для его навороченного «Форварда». На мою же душу достаётся весьма претенциозная поэтесса Дарья, которая организует вечера молодых поэтов в маленьких кофейнях: проект «Живой слог». О современной российской поэзии она не знает почти ничего. Но знает милльён молодых авторов (слово «поэт» для Дарьи не существует, все поэты остались в 19 веке), которых кроме неё никто не слышал, потому им всем немедленно нужна площадка для выступлений. На сегодня с ней решаем, что поэтические чтения «Стихи о самом главном» в Союзе писателей, приуроченные к Ночи музеев, мы с ней делим пополам. Я веду первое отделение, где выступают именитые поэты, а Дарья во втором отделении представляет молодых «авторов».

В Союзе писателей стали очень хорошо выстраивать свет и звук. На эту сцену всходить приятно. Правда, я уже с середины мероприятия на неё запрыгиваю, но это детали.

Открывает первое отделение председатель ЕО СПР Евгений Касимов, победитель недавнего слэма. После председателя приглашаю читать Инну. Сам читаю с её телефона (тот же планшет, только маленький). Снова верлибры. Интересно мне подавать их как странное пение, а капелла. Приглашаю к микрофону Вадима Дулепова, выцепляю из зала Марину Лихоманову, убалтываю (чёрт языкастый) выступить Александра Вавилова (у него в соседнем здании намечается авторский вечер, в Союз он лишь «поздоровкаться» заглянул). А вот Евгению Викторовну Изварину убедить выступать не в силах.

Сразу по завершении первого отделения мы с Инной удираем: несколько тургеневских барышень в длинных платьях до пола изначально наводят на меня тоску. Одну из них я даже запоминаю на мероприятии, устроенном 9 октября 2014 года Мариной Владимировной Волковой, когда в библиотеке им. Белинского в течении суток должны были издать быстрый «срез» поэзии Екатеринбурга. 7 поэтов-редакторов (из 30-ки Галереи Уральской литературы) на разных этажах отслушивают поток пишущего люда всех возрастов. По итогам «прослушки» они должны свести наиболее удачные тексты в общую книжечку и издать её на базе библиотеки к 21:00. Книжечка с названием «ПроГУЛки.Екатеринбург» получается тощей. И сейчас я (в продранных джинсах, разбитых мокасинах, и кислотно-жёлтой футболке с надписью Rock-Line) рядом с этими «дамами 19 века» смотрюсь, как наглядное нарушение Ломоносовского закона о трёх штилях.

Пока мы читаем стихи за тяжёлыми синими шторами Союза писателей, начинается ливень. А я весь день только и слышу, что на моей резине в дождь ехать – смерти подобно. Но домой-то с велосипедом как-то попасть надо…

И последнее чудо за день: я ещё раз удивляю Инну, когда с утренним задором прохожу за ней весь путь обратно с отрывом в два корпуса.

Контакт щёлкает сообщениями, разрывается поздравлениями с наступившим днём рождения. Но я выключаю сеть и иду спать. Читать буду послезавтра.

 

 17 мая

Есть такой анекдот.
Призвал Бог к себе Адама и Еву и говорит им: «Дети мои, у меня для вас есть два дара…»
Адам сразу запрыгал: «Первый мне! Мне!»
Бог: «Первый – умение писать стоя».
Адам радостный побежал по Райскому саду. И на берёзку пописал, и на пальму, и на розовый куст. Ева смотрит на это дело в ужасе и шёпотом спрашивает Господа: «А второй дар какой?»
Бог также шёпотом: «Мозги, Ева, мозги»…

Я собираюсь идти на ежегодную «Майскую прогулку» в паре с Елизаветой. Но Елизавета адекватно оценивает погоду за окном и понимает, что радости от прогулки на 50 км по окрестностям Екатеринбурга под ливнем не ожидается. Да и левая пятка постанывала у меня накануне не случайно. Кроссовки я могу надеть, только старательно перетянув стопу эластичным бинтом.

Потому в полдень домой к Елене Бушуевой приезжаем: я, две Елизаветы, Артём и Марк Артёмович. Травим байки и едим курочку с картошкой.

Примерно в пять часов я встречаюсь на ЖД вокзале с Верой Ивановной Туровой (учителем русского языка и литературы из Красноуфимска), которая передаёт мне подарок от Татьяны Овчинниковой (усестрённой месяц назад перед концертом Александра Логинова). В честь знакомства обмениваемся с Верой Ивановной достижениями: я дарю свою книгу «Символы счастья», она – два диска лекций по космической азбуке.

К шести ко мне приезжают Алексей и Настя Ильиных с Андреем Алексеевичем. Привозят две коробки пиццы. Андрей умеет говорить чётко и внятно, потому превращается в неиссякаемый источник мудрости. Показывает на папу: « У папы мозги есть». Показывает на маму: «У мамы мозги есть». Показывает на себя: «У Андрея мозги есть». Показывает на меня: «А у дяди Серёжи мозгов не-е-е-ет».

Провожаю их, дремлю с часик, в дверь стучится семья Логиновых. Мокрые, замёрзшие; отпаиваю их горячим ройбушем. Максим Александрович и Михаил Александрович усталость проявляют по-разному. Максим замирает и слушает собственное замирание. А Михаил начинает максимально ускоряться, пока не сваливается на ровном месте. Такси мы ждём больше часа, нет машин с двумя детскими авто-креслами. За это время дети успевают квартиру мне и описать, и облевать. Встречаю серую Хонду, обнимаюсь на прощание с Дашей и Сашей (ни за что бы сам не поверил, что познакомились мы только в этом году), иду мыть квартиру. Праздник завершается эпично.

В районе двух утра раздаётся звонок. Почему-то Руслан Комадей звонит ко мне исключительно в окрестностях часа Быка. Руслан говорит, что в качестве поздравления он хотел бы пожелать мне, чтобы после развода моя избыточная гибкость не переросла в легкомысленность. Ещё полчаса не могу уснуть, обдумывая его рекомендацию.

 

18 мая

Среди множества поздравлений, прочитанных с утра, одно содержит конкретную информацию: моя подборка полностью (без сокращений и редактуры) входит в ближайший номер журнала «Зинзивер». Спасибо моему издателю Евгению Викторовичу Степанову. Этой радостью я делюсь в комментариях под статусом Александра Петрушкина, который в качестве поздравления вывешивает в Фэйсбуке список моих публикаций на курируемом им портале «Мегалит». Саша ворчит, что я обхожу вниманием его собственный журнал. Я парирую, что пишу мало и стараюсь напечататься там, где меня ещё не печатали. Тогда Саша сознаётся, что моё творчество последние два года ему не интересно, поскольку слишком отдаёт буддизмом. И только в двух крайних текстах я возвращаюсь в лоно Матери Церкви. Я обещаю Саше, начиная с «Элевсинской мистерии», собрать цикл стихотворений для журнала «Новая реальность». Стихи приходят, когда для них подготовлено «гнездо». В стол им приходить не интересно. Стол для поэзии должен быть накрыт и сервирован.

Ещё, сегодня родился Виталий Олегович Кальпиди. Если писать Уральскую Азбуку, то она может начинаться такими строками:

 

Все мы – дети Господа.
Каждого из нас Он любит.
После смерти мы все попадаем в Рай.
Урал – наша Родина.
Виталий Олегович Кальпиди – гений.

 

Но позвонить и поздравить В.О.К. я не могу, поскольку денег нет ни на интернете, ни на телефоне.

Ужин мне обеспечивает Максим Беренов, решающий зайти пообщаться. Максим приносит пакет профитролей. Этими профитролями под три или четыре чайника ройбуша два одиноких дона за беседой и ужинают до полуночи.

Двадцать лет назад мы вместе работали в газете «Седьмая пятница», и Максим очень любил слушать истории про мои похождения. Сейчас (кармический круг замкнулся) у Максима жизнь гораздо интереснее моей: некоторые его друзья напрямую связаны с государственной тайной, один из детей получает аргентинское гражданство, про его нынешнюю интимную жизнь лучше молчать, взявшись за голову. Я действительно живу монахом, в стихотворных молитвах и жежешных постах.

Максим рассказывает недавний сон:

Максима пара знакомых приглашает отдохнуть с ними на турбазе. Вскоре становится понятно, что Максим для них – третий лишний. Нафига его потащили – не понятно. Но на турбазу приезжает ансамбль песни и пляски, состоящий исключительно из женщин до сорока. И жизнь Максима как-то быстро начинает налаживаться. Он быстро со всеми задруживается, и девушки приглашают его с собой в сауну.

Максим только на минутку отлучается в свой номер за полотенцем и разными мужскими мелочами. Но… по привычке перед выходом из номера смотрит в зеркало. И в зеркале отражается совсем другой человек. Другой комплекции, с узким лицом, в рубашке с рюшами, явно из 16 века. Постепенно Максиму возвращается память о том, что Зазеркальник – и есть истинный Максим. А нынешний засорокалетний волосатый и бородатый Макс – результат метаморфозы после воздействия «Злой Воды». И у Истинного Максима есть Миссия: уничтожить Источник Мирового Зла, собственно эту «Злую Воду» и производящий. И помешать Максиму могут в исполнении Миссии именно эти танцовщицы из сауны. Поскольку сауна – есть ловушка. Но в сауну Максим всё равно идёт. Однако не заходит туда сразу, а через кусочек зеркала заглядывает за приоткрытую дверь. И оказывается, что танцовщицы все на одно лицо, клонированные, а также не совсем живые — наведённая иллюзия. И Максим бежит с турбазы в лес. В лесу ему открывается вторая часть Знания.

Оказывается, Максимов два. Второй Макс – грузный высокий блондин, живущий в Германии с толстой и весёлой Брюнхильдой, а также с крайне приятным и не менее дородным тестем. И вот прямо сейчас этот немец рубит дрова у себя в загородном домике, и осознаёт, где именно спрятался Источник Мирового Зла. Осознав свою двоичность, немец настраивает «мост»  со своим «тёзкой» и по телепатической связи сливает карту Максиму в голову. Теперь у первого Максима есть чёткий план действий: надо вернуться на турбазу и спуститься в подвал. Там широкие арочные ворота, но стандартная совковая бетонная лестница вниз. И внизу всё тоже очень по-советски: грязь, плесень, вода с потолка сочится. И когда Максим спускается достаточно глубоко, чтобы Источник Мирового Зла мог почувствовать опасность, потолок проваливается и на Максима падают тонны «Злой Воды». Первый Максим погибает. А связанный с ним блондин Макс теряет память. Поскольку от «Злой Воды» все люди тупеют. И немец только помнит: чтобы спасти мир, он должен кого-то убить. Но кого? Потому Макс убивает свою весёлую жену и милейшего тестя, а потом падает на газон и плачет.

Прорвавшиеся потоки «Злой Воды» затапливают все окрестности. Начинается весеннее половодье. Все люди в округе стремительно тупеют. Но на детской площадке турбазы слегка шевельнулось ухо у деревянного зайчика.

Простой деревянный зайчик в рост семилетнего ребёнка. Одно ухо направлено в небо, второе под углом смотрит в землю. Зайчик сложен из чурбачков, соединённых изнутри толстой проволокой, позволяющей нести функцию шарниров. Сущность Зазеркальника (Истинный Максим) перемещается в скульптуру и оживляет её. Деревянному зайчику «Злая Вода» не страшна, поскольку зайчик уже мёртвый и не тонет. Зайчик спускается в подвал, из которого успела уйти вся влага, проходит в дальний зал, где стоит Источник Мирового Зла, внешне похожий на сепаратор (привет далекам!), и отламывает у механизма самую тонкую деталь. Мировое Зло повержено. «Злая Вода» теряет силу. Начинается Вселенский Праздник. Но сам Деревянный Зайчик уходит в лес. Поскольку нет места мёртвому деревянному зайчику среди (пусть даже и спасённых им) людей.

Трактовать этот сон не нужно.

 

19 мая

Рискую доехать до работы на велосипеде. Относительно стандартного расчётного времени на дорогу через метро (55 минут) выходит на двадцать минут дольше. Возвращаюсь назад с работы той дорогой, которой хожу пешком (100 минут) – на двадцать минут быстрее. Основное время в пути – огибание пешеходов. Терпение, и ещё раз терпение.

Получаю маленький аванс. Могу оплатить сеть и телефон, купить продуктов. Сразу же звоню и поздравляю Виталия Олеговича Кальпиди с прошедшим днём рождения. Разговор выходит дурацкий. По-другому у меня с обожаемыми людьми не получается. Нужно либо сродниться, либо отстраниться.

Звонит Таня из поезда. Прибывает из Москвы в без полчаса полночь. Просит приготовить резиновые сапоги, раз в Екатеринбурге идут дожди. Приходится разбирать склад её вещей, спрятанный за книжными шкафами, чтобы найти коробку с обувью.

Слушаю подряд все альбомы Ольги Арефьевой. Пока не могу ничего смотреть и читать. Очень сильно устают на работе глаза. Только слушать.

 

20 мая

По дороге из офиса на презентацию журнала «Здесь» у меня спускает заднее колесо. Понимаю, в чём дело, когда не могу взять поребрик. До этого чувствую: ехать тяжело, но думаю, что так устал за день – ноги не двигаются. А сам на ободе еложу, дополнительно камеру режу. Довожу Дебору до дома-музея Павла Петровича Бажова в поводу (кварталов десять), обиженно глядя на других двухколёсных, пролетающих мимо. Насоса у меня нет ещё, а велоаптечку продали, но пользоваться не научили. Да и смысл без насоса?

Сарай на заднем дворе дома-музея (есть красивое название, но я его не помню) полон народа, действие началось. Пустует (по традиции) исключительно первый ряд. Я протискиваюсь и сажусь. И моментально попадаю в симбиотическую атмосферу Театро Ди Капуа (был в Санкт-Петербурге на спектакле «Жизнь за царя») и радиопередачи Сергея Курёхина «Ваша любимая собака» (качал с торрентов). Среди бревенчатых стен, на фоне рыжего холста при свете единственной рампы на высоких табуретах, залитых белой краской, сидят три поэта. Перед ними на столике лежат несколько разодранных экземпляров журнала, привлекает внимание перевязанный бечевой голубой свёрток, и стоит бутылочка минералки. Руслан Комадей – главный редактор журнала направляет действие. Кирилл Азёрный время от времени вскакивает с табурета, вышагивает к залу и произносит гипотетические солилоги (принца Гамлета), якобы имеющие отношение к журналу. Солилоги абсолютно прекрасны в своём идиотизме. Да и Кирилл в свете рампы как-то особенно жирафоподобен. Явно, не одна девушка в зале в эти моменты влюбляется в него. В качестве приглашённого автора выступает Артём Быков, интервью с которым занимает большую часть журнала. И по курёхинским правилам (если у Руслана и Кирилла было всё отрепетировано и схвачено) Артёму предоставляется импровизировать. Происходящее – это именно спектакль с элементом импровизации.

Темой номера заявляются «Литературные понты». К примеру, авторы, у которых таких понтов совершенно нет, и авторы, у которых амбиции зашкаливают. Открывает номер большая подборка неопубликованных текстов культового поэта Сандро Мокши, собранная Русланом Комадеем. И в свете этой подборки рассматривается прочее содержание номера.

 

* * *

На коне с пятиконечным тавро
накалённый мчался кентавр
по равнине покрытой ковром
из цветов и трав

Грудь кичливо выгнулась колесом
мирово прогремело вокруг
и в грохочущем камнепаде косом
погребён был воинственный круп

Наконец-то мне друг серый труп
наклонился бы корм дать коню
не сочту это за труд
и останки тугого тандема
на пуховике поля похороню

(с) Сандро Мокша

 

Филологические разборы текстов Кириллом, по сути, являются неприкрытым глумлением. Особенно остро это чувствуется, когда Кирилл начинает перечислять имена великих слепцов-поэтов (под пятой которых трое выступающих поэтов живут вслед за Арсением Александровичем Тарковским), и рядом с именем Гомера называется Эдуард Асадов. После такого «сближения» начинаю ржать в голос: комедия раскрывается.

Далее речь Кирилла о поэте Михаиле Хабурдине, начавшись как семейная трагедия в духе «Похороните меня за плинтусом» Павла Санаева, сливается в сон о явлении поэту призрачного страстотерпца Гарри Поттера. На фразе «Урал краёв не имеет, Урал – бескрайний», я не выдерживаю и рычу сакраментально-митьковское: «Но-но, фраерок, по полной. Краёв не видишь?»

Прекрасный беспредел внезапно прерывается на цитировании второго (после Мокши) поэта журнала. Руслан протягивает раскрытый экземпляр Артёму и просит читать. Не уверен, что лицо Артёма было сыграно. Человек явно видел эти тексты и читал их вслух первый раз в жизни.

 

* * *

Концлагерь неделю закрыт на учёт
и пахнут олифой
живой коридор и цветы.
Строение длится – оно не уймёт
подкожную память из немоты.

Фонарь-провожатый линяет следы
и тени забитых колом на морозе
стоят.
Подавленный смех – позывные беды
вникают в сквозной звукоряд.

Последний отряд. Номерное сукно.
Где выбор урезан на треть,
виток родословной – эффект домино:
ребёнок (синхронно) наследует смерть.

(с) Елизавета Шершнёва

 

На последней строке в заднем ряду начинает плакать ребёнок. Я автоматически повторяю строку вслух. И ещё несколько голосов в темноте сарая эхом делают то же…

Артём прочитывает подборку полностью. Из всех прочих текстов журнала вырывает по одной фразе, а Елизавету читает медленно, опасаясь сбиться. Мне хорошо знакомы эти стихи, но я, благодаря трепету голоса, слышу их, словно впервые, вижу в свете единственной рампы более контрастную фактуру: царапинки, крапки, выемки…

Как только спектакль заканчивается, меня сразу из публики вынимает сестра Инна, привезшая мне насос. Подкачиваю, едем покупать насос мне. Оказывается, что ближайший веломагазин находится в моём (!) доме, просто с другой стороны. Но покупать там можно только срочно необходимое. За всем другим лучше катить до Кати (Лисы). На пару дней Инна одалживает свою чёрную трубочку.

В районе десяти вечера за мной заезжает Алексей Ильиных и отвозит на ЖД вокзал. До поезда 090 остаётся ещё полчаса. Мы выходим на первый путь и, фланируя под звёздным небом мимо свежеокрашенных чугунных решёток и патриотических растяжек, говорим о межконфессиональной гармонии, о визите далай-ламы в Россию, о новом римском папе, разрешившем гомосексуальные браки, о расстреле редакции скабрезного журнала исламскими фундаменталистами, о воскрешении Иисуса (в прежней материальной оболочке или в заново материализовавшемся тонком теле?). Сейчас я пишу эти перечисления и вижу, что они не менее кошмарны, чем сопоставление Гомера и Асадова, но в момент разговора всё ложится рядом совершенно логично и вытекает одно из другого.

Поезд приходит на второй путь. Я подаю руку Тане, спускающейся из тамбура. Но к человеку, который вслед за ней (случайный попутчик) выносит кофр с саксофоном, она испытывает больше эмоций, чем теперь ко мне. Меня для неё давным-давно не существует. Таня почти сразу же приникает к принимающей её семье кришнаитов. А мы с Лёхой следом за пёстрой троицей просто несём до их автомобиля многочисленные «узелки».

Выехав с привокзальной площади, Алёша предлагает мне погонять по ночному городу. Даже лучше: рвануть к «Битлам». Ставим на рэндоме полную дискографию Четвёрки и под «Сержанта Пеппера» с криками «па-пА-ПА!» проносимся по центральной площади мимо Администрации города.

Алексей решает взять томатного сока. Я заскакиваю в киоск, выбираю две литровых коробочки и накидываю сверху цилиндр «Принглс». Последний раз эти чипсы ел лет в восемнадцать (год девяносто седьмой). Доезжаем до «Битловского дворика». Парковка рядом пустая. Людей нет. Небо чистое. За рекой сияет дворец резиденции полпреда президента. Садимся на ступеньку перед изображением Ливерпульцев, чокаемся упаковками сока, открываем чипсы. Лёша рассказывает, как мечтает пройти по реке Жом-Болок (район Саянской ГЭС) на катамаране (5-я категория сложности). Отсмотрено всё видео в Ю-Тьюбе, куплено себе личное весло, рассчитаны сроки подготовки по курсам и основным тренингам на Урале. Только и приговаривает: вода голубая, пена белая, красота… Спускаемся к нашей реке. По цвету воды и пены можно предполагать, что местное пиво действительно берут из Исети, напрямик.

Мир не без мудаков. Стоит отвернуться, как наша упаковка с чипсами пинком отшвырнута в угол под изображение входа в клуб «Пещера». Жёлтые лепестки разлетаются по «дворику». Два туриста с крохотным планшетиком. Предлагают в качестве примирения нас сфотографировать. Драться накануне развода нехорошо. Приоритеты другие. Расходимся. Но весь мой негатив уносит вместе с ними. Становится совсем спокойно. И вкус у чипсов именно такой, как в детстве. Кисловатый. Можно ещё лет восемнадцать не притрагиваться.

Лёша отвозит меня домой. К той самой съёмной квартире, в которой жил и он, и множество наших друзей. В тёмный двор въезжаем под «Один день из жизни».

 

21 мая

Сегодня подаём заявление на развод. Оплачиваю госпошлину и за себя, и за Таню. Решаем вопрос с подтверждением Татьяной процедуры развода в Ярославле так, чтобы ей не нужно было снова приезжать через месяц в Екатеринбург. Если я не появлюсь в ЗАГСе 22 июня с 9 до 17, то заявление о расторжении брака будет аннулировано. Говорить о том, что сопутствует подаче заявления, не имеет смысла.

После я доезжаю в магазин к Кате, покупаю насос, ключи, заменяю крепление на переднем фонаре. Отправляюсь на работу и закрываю макеты для курорта в Соль-Илецке. На презентацию книги Андрея Эдуардовича Якубовского «Беспощадный постмодерн» опаздываю всего на полчаса.

Книгу я прочитываю заранее. Присутствую на семейном торжестве по случаю её выхода. И книга мне не нравится. При том, что автора я люблю и как человека, и как поэта, и как прозаика, и как специалиста в различных областях. Но стихи создаются для голоса. И вот, Андрей Эдуардович, читая себя на презентации, вдруг их подаёт так, что я слышу эти стихотворения очищенными от моих соотношений их со всем, что вообще пишется на Урале (как минимум). Слышу обнажённые стихи, вне встроенности в сонм традиций. И мне они (отдельно от книги, и от культурного бульона) оказываются близки.

 

Подарок под елкой

Ты можешь верить в Деда Мороза,
Или можешь не верить в него —
Это лишь демонстративная поза,
не отменяющая волшебство.

Да, для детского сада ты уже старый,
И в магазине полно конфет,
Но если ты не ищешь под елкой подарок,
То это не значит, что там его нет.

Это не тайна и не угроза,
Я тебе открою правду, любя:
Неважно, веришь ли ты в Деда Мороза —
Гораздо важней, что он верит в тебя.

И поэтому забирай свой подарок,
И заказывай новый шлем.
Привыкай к седлу, разучи на гитаре
Песню про «je vous aime» —

И будут встречи, и будут потери,
Но нам не избежать дороги,
Пока в нас верят
Драконы и единороги.

 

Но презентация – не только чтение стихов автором. Каждая – маленький спектакль (по воле поэта, или по воле  Мироздания). У Андрея Эдуардовича Якубовского всё-таки работает первый вариант, в котором есть два важных момента.

Первый: Андрей Эдуардович на семейном междусобойчике дарит книгу Наталье Васильевой, которая обещает подумать о переложении некоторых стихотворений на музыку. Поэзия Андрея Эдуардовича Якубовского имеет именно песенную основу, она работает как навершие, предполагающее расширяющийся книзу сосуд, или сундук. Если ты имеешь доступ к видению или слышанию нижней ёмкости, то начинаешь ценить слова Андрея Эдуардовича.

Как сказала сама Наталья: в первый день песня слишком походила на Окуджаву, во второй день – на «Ивасей». Когда же она попыталась совместить оба полюса, то на экваторе возник Михаил Щербаков. Пришлось срочно перелетать на другую планету. Стихи Андрея Эдуардовича, спетые под одну гитару, не становятся традиционной «бардовской классикой», они остаются стихами, просто завершёнными.

Второй: Андрей Эдуардович читает два рассказа. Рассказ «Бутылки» достаточно традиционен, но в нём есть какая-то удивительная защита провинциальной интеллигенции. Создание удивительного «камертона», через который понимаешь, как именно звучит каждый из окружающих тебя людей. Я давно мечтаю предложить этот рассказ в какой-нибудь журнал, но в «Урал» его не взяли, а те редактора, с которыми я работаю, в основном ждут поэзии. И сегодня во время чтения меня осеняет. Около полуночи отсылаю рассказ Юрию Куроптеву – редактору журнала «Вещь».

Рассказ «Бесплатные образцы» скорее относится к фэнтази, но на самом деле объединяет русла двух гениальных писателей второго ряда (указание самого Андрея Эдуардовича): Фэн Мэнлуна («Развеянные чары») и Жюль Верна (великого технического пророка). У Андрея Эдуардовича Якубовского получается написать стимпанковскую сказку на русском языке. Даже скорее стимпанковскую сагу, состоящую из множества маленьких историй. Андрей Эдуардович показывает публике самую добрую, душевную, детскую. Влюблённость зала в него такова, что воздух можно нарезать кусками и раздавать на фарфоровых блюдечках, даже не украшая сверху вишней.

 

22 мая

Утром заднее колесо спускает окончательно. Иду на работу пешком, выбирая самый странный маршрут. Выясняю, что при ходьбе и при езде на велосипеде задействованы разные группы мышц, так что когда я дохожу до офиса, ноги приятно болят независимо от положения тела.

В офисе празднуем совместный день рождения (22 мая – день рождения Алевтины, нашего контент-менеджера и по совместительству преподавателя культурологии в Горном университете). Много лет подряд я дарю ей тяжёлые книги по искусству. В этом году передаю раритетный диск, который так и не поступил в продажу, дуэта «А-либитум» (Рустам Паймурзин – электроорган, Мария Истомина – виолончель). В 2005 году ребята делают программу «Стать Фениксом» на мои стихи: барочная музыка перемежается короткими поэтическими вставками, задающими слушателю угол восприятия каждого следующего музыкального произведения.

Директор дарит нам с Алевтиной очень схожие по цветовой гамме букеты. Но у Али фиолетовое и жёлтое чередуется россыпью, а у меня в центре раскрывается множеством сердцевин большой лиловый шар, а по краям его стерегут лимонные тюльпаны.

Андрей Юрьевич Санников вытаскивает меня с работы на полчаса. Сидим с ним и его сотрудником Степаном в маленькой кофейне на первом этаже торгового комплекса «Парк-хаус». Андрей Юрьевич передаёт мне за 10 копеек французский складной нож «Опинель». Феноменальная вещь, никаких пружин, простая технология поворотного фиксатора, которой лет триста. Документ для полиции прилагается.

Вечером я брею станком голову, оставив на лице из растительности исключительно о-де-муш, мою плиту, прибираю комнату.

23 мая

В девять утра я шагаю по улице Пролетарской (Литературному кварталу), где начинают выставлять на столиках книжную продукцию издатели и просто любители книг в рамках ежегодного фестиваля «Читай, Екатеринбург!» Возле столика Издательства Марины Волковой стоят Роман Япишин и Карен Даллакян. Роман говорит, что Марина с дочерью ушли в кафе при кинотеатре «Космос».

Когда мы втроём садимся за столик, то припоминаем, что это тот же самый столик, за которым год назад мы на этом же фестивале обсуждали проект «ПроГУЛки» и мою возможную книгу, которая в итоге превратилась (пусть и у другого издателя) в «Символы счастья».

Программа челябинских поэтов начинается в доме-музее Решетникова в 12, а в 11 часов на Конюшне при доме-музее я участвую в презентации журнала «Урал». Захожу на Конюшню чуть пораньше и приглашаюсь за стол радостными библиотекарями пить чай. Кусочек колбаски мне попадается с косточкой. Зуб трескается. Больно. Прошу пассатижи. Захожу в туалет и перед зеркалом над раковиной его вынимаю.

Боль отпускает сразу же. Главное, не есть несколько часов. Спирта – прополоскать рот – всё равно ни у кого не находится.

Презентацию журнала «Урал» ведёт Надежда Колтышева (редактор отдела детской литературы). Основная тема: приглашение на фестиваль «Толстяки на Урале», который проходит с 5 по 9 июня и собирает редакторов 10 толстых журналов России. Также собираются авторы новых номеров журнала и регулярно печатающиеся в журнале поэты. В Конюшне, под взглядом соломенной лошади в натуральный размер почему-то возникает желание читать стихи именно про лошадей. Каждый про них родимых что-нибудь припоминает. И я, начав с «Бандьеры россы» (большинство публики – люди пожилые, их надо ввести в лирический мир с чего-то им знакомого, получается даже петь), читаю своих коней – «Элевсинскую мистерию».

Дальнейшее – тишина.

 

24 мая

Утром смотрю в Ю-Тьюбе, как заменяют и латают велосипедную камеру. Разбортовываю, вынимаю, заклеиваю, ставлю обратно. Дома находиться, когда извлечены из-за книжных шкафов Танины коробки, практически невыносимо. Ухожу под дождём пешком до Елены Бушуевой. Дохожу примерно за час. Вместе едем к Анне Андрейчук, с которой когда-то вели музыкально-поэтический фестиваль «Свезар». Не виделись 5 лет, а будто вчера расстались: мне кажется, что Анна не изменяется, Анне кажется, что не изменяюсь я. Разве только обрил голову и отрастил бороду.

У Анны и её мужа Максима два лабрадора: Нюша (жёлтый) и Дрёма (чёрный). Нюша ловит момент и вылизывает гостям пальцы: просит кусочек еды. Дрёма спокойная, больше принюхивается, выжидает: сами всё дадут.

Так расслабляюсь в этом доме, что засыпаю, сидя на кухне. Будит меня телефонным звонком мамина сестра Лора, чтобы спросить: «Сейчас по телевизору сказали, что день рождения поэта Бродского. Ты такого знаешь?»

Анна и Максим дарят мне каталог иллюстраций Сальвадора Дали к «Божественной комедии», а Елене – к Библии.

Вечером приходит текст:

* * *

Поднимаются веки Вия. Остановлено видео.
Четыре ровные полосы по стене.
Дальше обои ободраны.

Самое интересное – рифмовать предметы:
пепельницы и визитницы,
монеты и ножи,
цветы и флаконы.

Люди – интереснее всего, когда от них ничего не ждёшь.
Рассматриваешь подетально,
заглядываешь в глаза,
приоткрываешь верхние и нижние губы,
нюхаешь подмышки,
засыпаешь, уткнувшись в них носом,
словно осчастливленная собака.

Мир зачем-то двигается,
хотя обязан стоять романтическим парком.
Никаких тропинок: холм, тень, ложбина, пронзённая солнцем.
Только ты его слушаешь, только ты его видишь, целуешь,
ласкаешь.
Не трогайте меня, пожалуйста, не трогайте меня.
Не отжимайте паузу.
Не поднимайте
веки Вия.

 

25 мая

Приходит Таня. Разбираем коробки и сумки с её вещами. Больше рассказывать нечего.

 

26 мая

Сегодня покупаю себе блокнот с чистыми и желтоватыми плотными листами, для того, чтобы записывать стихи в нём перпендикулярно. Я решаю отпустить свой почерк, пусть ему будет вольно в строке, пусть его не пугает близкий край страницы.

27 мая

Ночью возникает кусок текста. Довожу его до ума почти к утру. Прямо пальцами ощущаю сложный конструктор речи, который ненадолго рассыпается на элементы, а потом намертво застывает. И надо в эти секунды рассыпания переместить элементы так, чтобы цепная реакция от того или иного переставленного слова вывела итоговую застывающую форму в нужную тебе пластическую последовательность. Так устаю от стихотворения, что начинается болезнь Китахары, слепое пятно распространяется на любую поэтизированную речь.

А в обед выхожу в сеть и вижу, что любимая библиотека им. Белинского отметила вчера 116 лет, а 27 мая – вообще Всемирный день библиотек; и решаю: пусть ночное стихотворение по такому поводу получает амнистию, выпускается из карантина и живёт, как само знает.

* * *

Колтыхаясь с пятки и на носок,
торопилась книга наружу выйти:
там оставят надпись наискосок,
корешок об стол до лохмотьев вытрут,
уголки загнут, «Офигеть» и вскл (!),
даже ногтем отчёркнуты будут строки…
Ну а мальчик (тот, что её раскрыл)
позабыл про ужин и про уроки.

Отдышалась – и дальше, мечтая, как
по рукам пойдёт, по столам плацкарта,
как заснёт над ней, подстелив рукав,
обездоленный трикстер и провокатор,
как во сне увидит надёжный дом
и жену с винтовкою за спиною,
и заложенный гильзой тот самый том,
что как знамя вывешен над страною.

Вот полоска света, вот скрип ключа,
и на ржавых петлях проснулось масло.
Вот осколки сыплются по плечам.
Вот звезда скатилась с небес, погасла.
Вот сдувает ветер с бумаги шрифт,
и накрыла мгла половину Ада.
И заныла книга в костях, как штифт,
и во всех вдохнувших взошла рассада.

 

Вывешиваю текст в ФБ и Контакте. Радомира мне сразу же пишет, что это про «Василия Тёркина», что у её бабушки было такое издание: с протёршимся корешком и подчёркнутыми ногтем строками. Но я считаю, что каждый видит свою книгу. Потому только текст, без названия и посвящения.

Из прочей жизни: объясняю на работе клиенту, что он не прав, что есть технические возможности, есть чувство вкуса дизайнера, есть опыт менеджера по продажам, и если он будет настаивать, то просто потеряет вложенные деньги… И клиент меня понимает… Вынимаю из заднего колеса четыре сломанных спицы. На оставшиеся деньги везу Дебору в магазин к Кате. Катя сводит с мастером Александром. Пока Александр настраивает спицы, любуюсь слегка матерной, но мирной словесной перепалкой между мастером Александром, Катей и новым Катиным «ухожёром» (отделочником). Под происходящее поминаю анекдот под Адама и Еву. Катя радуется, что я рассказываю его в усечённой форме (распространённый финал не соответствует реальному положению вещей). Обод выправлен так, что теперь при торможении колесо поёт.

Ещё, в обеденный перерыв открываю на читалке присланный файл от Михаила Борисовича Богуславского со второй частью романа «Другая судьба» (когда-то я высказал мечту, что если книга будет дописана, то возьмусь за иллюстрации). С первых же строк вспоминается сон Максима Беренова: его Зазеркальщик – явный персонаж романа Михаила Борисовича. Нити захлёстываются одна за другую.

 

28 мая

Явно есть проблема с педалями. Подшипники? Это потерпит до зарплаты. Хотя грядущая денежка вся расписывается заранее по долгам и выплатам. Однако велосипед приносит столько радости, что тревога о деньгах не глушит, а лишь рингтоном тренькает где-то на заднем плане. К тому же с велосипеда внимательней разглядываешь мир. Сегодня вижу: девочка лет восьми добровольно отпускает голубой шарик и радуется тому, как он летит. Мир не по Окуджаве.

На фирме директор решает устроить «Тотальный диктант». Я его писать отказываюсь, берусь распечатать и продиктовать. И проверить (вместе с допустимыми вариациями). У директора пара запятых, у главного менеджера – идеально, только в заголовке засомневалась. Экспедитор и кладовщики – ничего серьёзного, мелкие описки и невнимательность.

В качестве соуса к мантам смешиваю васаби и горчичное масло. Добавляю специй. Получается прилично.

Пишет в Контакте режиссёр Алина Волкова, что в рамках продвижения фильма «Виктория и Харитон», который открывается моим затихающим в отдалении голосом, надо записать клип: в людном месте я читаю своё стихотворение о «символах счастья». В тексте: ночь на берегу пруда и обнажённые девушки, одна из которых моя племянница Надин, но если надо при дневном свете и публично в центре города, то… Соус придумается…

 

29 мая

Сегодня понимаю, что Таню больше не увижу. Долгое время точно. Этот кусок жизни завершается, превращается в книгу, которую можно поставить на полку. Провожать не нужно, денег не нужно: новая семья всё собирает, всё обеспечивает. Объявляю себе, что это я – любимец Бога, а они – его служители, ремонтирующие мой новый мир.

Дают на фирме маленький аванс (для перестраховки, если в понедельник не хватит денег на зарплату), еду на велосипеде раздавать долги. Всё-таки, иметь возможность срываться через город, чтобы пять минут постоять во дворе – это чудесно. Сестра Натали про то, что мы пиршество в ночь на 1 мая покупали в складчину, давно забыла, но чек остаётся у меня. Счета, пусть спустя столько времени, закрываются. Хороший день для подведения итогов.

Встречаю после концерта Радомиру. Вместе со сменой имени меняется весь человек. Стала выше, сильнее, насыщена огнём и облаками, перистыми. Разгуливает по моей (идеальной, по её мнению) квартире, сверкает лодыжками…

30 мая

1-е мая, я мучаюсь выбором между компанией Наташи и Володи, с которыми меня знакомят Нина Александрова и Данила Матросов, и уютным домом Анны и Андрея, куда меня регулярно вытаскивает сестра Натали. Тогда я остаюсь на набережной Исети с Наташей и Володей; сегодня Натали меня всё-таки вызванивает к  Анне и Андрею.

Сидим на балконе на 14 этаже и любуемся на зелёный ковёр верхушек деревьев под нами, на огни, уходящие к горизонту: какой Екатеринбург красивый… Едим филе утки с соусом табаско и картошку с сырным соусом.  Ребята пьют тёмное холодное пиво, я – сначала сок, потом чистую воду.

Но это всё вечером. А утро начинается почти в восемь, поскольку до четырёх говорим с Радомирой обо всём подряд. Кофе варится в походном котелке, поскольку джезвы у меня никогда не было. Геркулесовая каша с грушей. И снова сумасшедшие разговоры на самые невероятные темы. Окончательно просыпаюсь, берусь за обещанный массаж. Всерьёз я и Татьяну прожимал почти год назад. Думал, что не смогу, но руки помнят. Трижды приходится ополаскивать холодной водой ладони.

30 мая – последний срок сдачи Радомирой заявки на какой-то Сибирский и Дальневосточный конгресс литераторов. Сажусь за её файл. Старательно убираю все заглавные буквы в началах строк, расставляю заново абзацы и паузы. Радомира ждёт, гудит от любопытства. Показываю – исключительно итог. Принимается всё.

 

* * *

Коллекционируя женщин, как музыкальные инструменты,
он в своей жизни каждой находил место,
соответствуя образу человека- оркестра
старался играть без фальши,
предельночестно.

Арфы, альты, скрипки, виолончели,
друг с другом соперничая красотой и богатством звучания,
ему одному во все свои струны пели
про то, что одной засыпать невыносимо
в двуспальной…

Девушка-джамбе сменяет застенчивую окулеле.
Башкирский варган –
освоена за неделю…
вторую,
третью.
Далее –
осточертела.

Концертный рояль с полутонным строем,
идеально оттемперированный,
инструмент не оркестровый,
всегда солирующий
стал для него несбывшимся настоящим,
нечитаемой партитурой,
желанием
недореализованным.

Она стоит дороже квартиры,
машины, яхты…
Равнодушна к цветам, элитному алкоголю,
мехам, бриллиантам…
Она принимает как данность чужое непостоянство,
отвечая
тем же в самый
неподходящий.

Когда она говорит,
даже когда просто дышит
или кричит в полный голос о своем счастье,
кажется, будто на небесах
ее слышат и слушают
Те,
что предпочитают обычно быть
безучастными.

Чтобы владеть ею,
чтобы только к ней прикоснуться,
надо несколько лет (чел)овечьей жизни
постигать по крупицам искусство беглости пальцев,
обуздать эмоции, приучить себя не бояться
одиночества и необратимости его
последствий.

Что с ним случилось, рассказать не сможет, пожалуй,
ни одна из его обиженных
предыдущих.
Вроде бы с той,
которая…
Яркая вышла пара.
Не долго.

Что ни случается –
к
лучшему…

(с) Радомира Цыганкова

 

На прощание меняемся кольцами. Я вручаю ей серебряный перстень с изображением Симаргла. Радка мне – копию кельтского кольца 11 века: с одной стороны оттиснуто условное изображение петуха, а с другой – план храма.

 

31 мая

Просыпаюсь с чётким планом: до полудня сделать литературную обработку трёх сказок. Срок сдачи: вчера. Сделано. Башкирская сказка про двух братьев Арамши и Таныпа, поставивших свои деревни на реке Еримие. Марийская сказка о пяти деревнях на реке Сылве. Русская сказка о двух братьях Полюде и Ветлане, превратившихся в каменные зубцы по берегам реки Вишеры. В библиотеку им. Чехова, где должен пройти поэтический конкурс «Классическая строка» приезжаю за полтора часа, оставляю Дебору принайтованной к перилам у входа.

Сегодня, находясь в жюри, я пробую сделать две вещи:

а) не видеть читающего, его личность, наши связи, слышать только то, что звучит, и

б) стараться услышать не-инерционные тексты, некомфортные, инакие.

Андрей Юрьевич Санников по итогам чтений проговаривает, что на первой «Классической строке» графомании было 90 процентов, на второй, где первое место взял Антип Одов (совершенно не классический автор, мастер гротеска), примерно пополам, а на третьей – графоманов нет вообще. Есть люди, которые по-разному понимают то, ради чего они пишут. Можно делать тексты, похожие на хорошие стихи. Такие стихи легко принимаются, потому что они сразу же входят в устоявшуюся систему представлений. Можно изобретать силлабо-тонику заново, и тогда появляется странная энергия, позволяющая стихотворению спасать нас. То есть у каждого культурного человека есть стихотворение, порой несколько строк, часть строки, которые он повторяет в минуту духовного кризиса.

Далее – по каждому. Но, уже с моими комментариями, и по личности.

Анастасия Куанышева. Первое место. Андрей Юрьевич рассказывает, что когда делегация екатеринбургских поэтов приезжает в Пермь на фестиваль и снимает общую квартиру, Анастасия, ввиду того, что воспитание не позволяет ночевать в квартире с незнакомыми людьми другого пола, уезжает за 300 километров в Березняки к родственникам, чтобы утром вернуться обратно. Натянутая, словно стальная струна. До сегодня не воспринимал её всерьёз. Не слышал. И тут закрываю глаза, и проваливаюсь.

 

* * *

Закрывайте двери на замки,
к вам сюда идут по коридору
чёрные большие башмаки,
закрывайте окна, ставни, шторы,

запасайтесь наскоро едой,
платьями, чернилами, свечами,
и бумаги вы возьмите той,
что сухими стелется ручьями,

напишите ваши имена
на страницах памяти и света,
ждите, ждите ваши времена,
и вопрос не будет без ответа,

двигайтесь, но тихо, по шагам,
чтобы стук ваш превратился в шёпот,
и читайте только по губам,
слово в слово как неслышный ропот,

проходите в сонные врата
и смотрите далеко глазами
в воздух, где ночная простота
заструится ветрено над вами…

 

Владимир Калитаев. Второе место. Когда Владимир приносит свои тексты на семинар Андрея Юрьевича, тогда ещё в клуб «Капитан ЛебядкинЪ», на окраине Екатеринбург работает маньяк. Разыскивают его долго, трупы множатся, разговоры висят в воздухе. И тут Владимир начинает читать, и подозрения всех присутствующих на семинаре падают на него. «Нормальный» человек так не пишет. Сегодня же, по словам Марины Лихомановой, «в конкурсе на округлость второе место берёт треугольник».

 

Бензин

Когда я был ребёнком, я не спал с игрушками –
я курил Пьер Карден и пускал по венам бензин.
Друг говорит: Отстой.
Постой, разве ты не знал!?
что под стекловатные маты в подвал
слетаются звери, сбежавшие от Заратустры;
грифы закрывают глаза не клювом, а крыльями;
зайцы охраняют твоё детское тело:
они разрывают задними ногами
животы цветных живодёров,
приходящих за тобой
в подвал хрущёвского пятиэтажного замка?!

А через тринадцать лет Кураев, Кирилл и Кинчев
рассказывают про Рай. Но разве они зрели его?
Рай растворился как сигареты Пьер Карден.

 

Татьяна Мартьянова. Третье место. Городская блаженная. В платье с оборками и широкополой траурной шляпе. Вызывающая у меня прежде бешенство напополам с омерзением. Закрываю глаза. И слышу её «лечу с ведёрком мусорным». Какая-то дикая помесь Юнны Мориц и Нины Искренко. И ничего общего ни с одной из них.

 

* * *

Лечу с ведёрком мусорным,
шампанских пробок полным,
с амурчиком замурзанным
под зонтиком огромным!

Лечу, играя с банками
обманутых факиров,
согнув судьбы баранками
в бараний рог банкиров!

Лечу с медовым месяцем
разбившимся сердечком,
звеня по резвым лестницам
потерянным колечком…

Лечу с ведёрком мусорным,
шампанских пробок полным,
с амурчиком замурзанным
под зонтиком огромным!

 

Наша русская матрёшка

Распрекрасных трёх матрёшек под волшебным ламинатом
стопроцентного бессмертья золотой души Матрён
два озлобленных козлища, что набатом, кроют матом
с неземною перегрузкой домостроевских времён,
безрассудно сотрясая красоты их каждый атом!

Но куда чертям рогатым до святой души Матрён?

Распрекрасных трёх матрёшек
под волшебным ламинатом
стопроцентного бессмертья!

…кто в них до смерти влюблён.

Марина Лихоманова. Приз зрительских симпатий.

 

* * *

Звери мои, ангелы!
Ангелы мои, звери!
Зубы ли ваши саблями?
Бритвы ли ваши перья?

Сферой ли, полукружием.
Светом или же отблеском.
Хочешь – зови оружием.
Хочешь – щитом. Пропуском.

Мера тоски и веры.
Взгляды горят наголо.
Ангелы мои, звери.
Звери мои, ангелы.

 

На самом деле среди читающих присутствуют три сестры-близнеца. И приз надо давать всем троим, умеющим держать зал, потому что они пишут честно и чисто, пусть и в созданном до них пространстве. Рядом с Мариной ставлю Злату Волчарскую:

 

Завтрашние вчерашние чайки

Я буду – горбатая чайка –
в своих фиолетовых крыльях
нести облаков истеричность
и томную мятную нежность,
и легкую свежесть полета.
Летать – это дело привычки.

Я стану на розовых прядях
выкладывать главное имя,
и вы в небесах на закате
увидите слово «свобода»
и роспись крыла махового,
и «чайка» – петитом пунктирно.
В малиновой слабости «завтра»,
которого нет в самом деле,
крылами (стирают до крика)
пахтают из капель эфира,
сбивают творожное «будет»
смешные печальные чайки.
Летать – это больно, но надо.

Дородные телом хозяйки
хватают упавшее «завтра»,
на кухонных плоских «сегодня»
катают и месят, и гладят,
и лепят ватрушки и сдобы,
и хлеба квадратные булки.
Они домовиты, горласты,
но добрые, милые в целом.
Летать им совсем не пристало.

И вечером с жара в прохладу
утицами медленно в красный
вплывают закат, как пирóги,
и чайкам голодным и звонким
бросают вчерашние булки –
ловите, несчастные птахи,
«быльё», что уже зачерствело,
сгустите нам новое «станет».
Летать – это радость и горе.

И все-таки – дикое счастье,
что эти простые пичуги
нам делают новое «завтра»
в жару или мятую стужу,
в которой они застывают,
впечатав в янтарные тучи
и тело, и крылья, и клювы.
Но снова и снова летают
вчера из сегодня и завтра…

и Юлию Долгановских:

 

Верблюды и люди

Верблюды вербуют людей, чтобы те,
зажав между ног шерстяные бока,
несли их наощупь, в густой темноте –
туда, где гора прорвала облака.

Верблюд к сибаритству не склонен – вода,
кустарник солянки – пожалуй и всё,
что нужно ему, но зовут иногда
ступени наверх – их три тысячи сто.

– Послушай, верблюд! – говорит Моисей,
– Ступени для тех, кто уверовал во..!
Для вас, кораблей, есть тропа, что левей –
там Левий Матвей ждёт бакшиш страховой.

Бакшиш невелик – человечья душа,
зажав между ног шерстяные бока,
должна вознестись (слышишь, крылья шуршат?)
туда, где гора прорвала облака.

…Верблюды и люди, скрижали топча,
встречают рассвет на Синайской горе –
одни дуют на бедуиновый чай,
другие жуют в неизбежность билет.

 

Аника Петкевич. Второй тур. Невероятная лёгкость. Обширнейшие знания. Пронзительные отдельные строки. Но как-то всё без цельной структуры, одной ногой в хаосе.

Егор Белоглазов. Второй тур. Чудесный и милый. Сбежавший на книжные страницы, поселившийся между строк любимых сказок. Екатеринбургский аналог барда Олега Медведева.

Евгений Ивачевский. Второй тур. Его литературность более брутальна, более нуарна, чем у Егора. Евгений читает остросоциальные книги. И нацелен на остросоциальные стихи. Но стихия его – туман. Потому созданные конструкции видятся руинами завода, проступающими сквозь молоко листа.

Елена Бакшутова. Второй тур. Знакомы лет двадцать. Всё та же. Маленький чёрный ферзь. При другом жюри вполне может взять лауреатство. Однако рядом с пронзительной лирикой ложится много клоунады. Я сам – точно такой же, у нас были общие учителя, но пока воспитывается ребёнок у Елены, я занимаюсь исключительно литературой. Потому я сейчас сижу в жюри, а она читает иронические стихи, старательно меня не замечая.

Николай Смирнов. Второй тур. Хороший актёр. Персонаж прозы Петра Вайля, способный перед воинской частью наизусть прочитать стихи Игоря Северянина. Обширная песенная и балладная библиотека, где у каждого экземпляра с костей ободрана музыка.

Андрей Сальников. Организатор. Честный и заботливый. Его письмо продиктовано благодарностью к близким, и потому часто воспринимается как эхо.

Вера Белоглазова. Поэт-призрак. Отдельные стихотворения печатались, вроде бы все её знают, но ничего ни в её письме, ни в отношении к ней со стороны из года в год не меняется…

Ольга Ядрышникова. Та же история, но, в отличие от Веры, у Ольги вышли книги.

Маргарита Мастицкая. Крайне экспрессивна. За эмоциями текста практически не слышно.

Александр Бредихин. «Если где-то вокруг пребывает Христос, то заноза копья – это я». Данная цитата представляет его избыточно. Один из самых интересных мне молодых авторов. Но пока что отрабатывает чужие приёмы. Своего нет ничего, кроме гордости и вкуса. И это – уже не мало.

Иван Плотников. Прозвучал одним текстом в решетовской традиции. Присутствие в стихах мотивов Алексея Леонидовича Решетова – золотой камертон.

 

***

…и тучи замыкаются в кольцо.
Туманом неисхоженные дали
Окутаны. И морось мне в лицо
Разгуливает по горизонтали.
И я не разберу: скворец ли, грач.
Но где-то дальше, за чертою речи –
Не птицы, а самой природы плач,
И крик её похож на человечий.

 

Призы вручены, идём вместе с Андреем Юрьевичем над железнодорожными путями по мосту, несу Дебору на ступеньках под мышкой. Говорим о преодолении инерции в нашем письме, как сегодня мы оба преодолевали инерцию в оценке. Переходим на личное. Возвращаемся к стихам. У меня в голове звучит моё личное «спасительное» стихотворение:

 

* * *

Ликование вечной, блаженной весны,
Упоительные соловьиные трели
И магический блеск средиземной луны
Головокружительно мне надоели.

Даже больше того. И совсем я не здесь,
Не на юге, а в северной царской столице.
Там остался я жить. Настоящий. Я – весь.
Эмигрантская быль мне всего только снится –
И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.

…Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,
Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идем,
Как попарно когда-то ходили поэты.

(с) Георгий Владимирович Иванов