Раздробленность литературного процесса: тревожный симптом — или шаг в будущее?

За последнее время несколько очень разных критиков высказались об эстетическом размежевании.

«Континент русской литературы увлечённо распадается на всё большее количество островков, и они, в свою очередь, уменьшаются в размерах. <…> … признаки раздробления видятся в том, что литературы давно утратили вкус к публичным и заочным дискуссиям, прекратили бурные споры, разбрелись кто куда по своим редакциям, площадкам, сетевым ресурсам и, кажется, в большинстве своём вообще не очень интересуются, чем заняты соседи по общему литпространству. Да и сам факт существования подобной общности вызывает всё больше сомнений. Нет сейчас ни такой премии, ни даже таких книг, которые могли бы — хотя бы на время — вовлечь в дискуссию многих, хороших и разных авторов, помочь сверить эстетические позиции. Взглянем на результаты опросов по итогам литгода, проводимых рядом изданий. На вопрос о наиболее значимых именах-событиях сезона 10-20 экспертов могут ответить настолько вразброд, ухитрившись не пересечься ни в одной точке, что порой кажется, они существуют в разных культурных мирах. Оптимизм снова увидит здесь повод для энтузиазма — налицо широта контекста и плюрализм мнений. Но как-то больше тянет вспоминать хрестоматийное: «Когда в товарищах согласья нет…», — пишет Артём Скворцов в рубрике «Лёгкая кавалерия» на сайте «Вопросов литературы» (февраль 2019).

«Признаться, мысль об этом тексте не вызывала у меня особого энтузиазма, и вовсе не потому, что мне надоело писать о происходящем в литературном пространстве — рефлексировать по этому поводу я всегда готова. И происходящего в нём хватает, и практически всё можно посещать, не рискуя свернуть себе скулы от скуки, как это случилось с д’Артаньяном во время визита к Арамису, решившему писать диссертацию по богословию. Однако интереса со стороны литературной публики (о прочей и говорить не приходится) к подобного рода статьям я не ощущаю, да и вообще время любви к рефлексии явно осталось — не берусь определить точнее — где-то в 00-х. Иначе говоря, идёт себе литературная жизнь и идет, и слава Богу: пишут много, печатают тоже, презентуют почти всё изданное, проводятся фестивали, вручаются премии. Но возникает ощущение невероятной раздробленности: хотя соцсети работают, общего информационного поля фактически нет. <…> Даже конфликты в нашем литературном пространстве какие-то нелитературные, всё больше сугубо личного характера, с обвинениями, далёкими от проблем эстетики и даже организации литературного поля» (Людмила Вязмитинова, рубрика «Кто? Где? Когда?» на портале Textura, 22.05.18).

«Каждый имеет право назначать литературой то, что ему важно. Скажем, для меня многие модные или громкие авторы не имеют никакого отношения к подлинно литературному качеству, но поди и докажи людям, считающим писателем Донцову, что Лимонов — это не про художественное качество текста? Никому ничего не докажешь. И это ещё одна сложность ситуации с пост-искусством. Лет десять назад я написал колонку про конец литературной полемики, которую, разумеется, никто не заметил, так как размежевание произошло ещё раньше…» (Дмитрий Бавильский, интервью газете «Музыкальное обозрение», 12.12.18).

Состояние современной русской литературы — с её размежеванием, рассредоточенностью на сегменты, представители которых не замечают друг друга, — действительно вызывает обеспокоенность у литераторов самых разных эстетических взглядов. Textura обратилась к нескольким писателям, критикам, участникам литпроцесса с вопросами:

1. Наблюдаете ли вы раздробление современного русского литературного процесса? Если да, когда, по вашим наблюдениям, оно приобрело необратимый характер — и в чём вы видите его истоки? Что кардинально изменилось в этом смысле за последние годы?

2. Видите ли вы — обращаясь к словам Артёма Скворцова — в этой раздробленности повод для энтузиазма или придерживаетесь мнения о том, что отсутствие «согласья» — отрицательный симптом современной литературной ситуации? Считаете ли вы необходимым в этой ситуации способствовать попытке объединения различных эстетических секторов — в рамках принципиально «непартийных» изданий, других литературных институций, — или видите такую попытку невозможной/не соответствующей моменту? Какие литературные институции, на Ваш взгляд, совершили такую попытку за последние годы, а какие остались в своих «партийных» границах — и чья деятельность Вам видится более плодотворной?

В опросе участвуют:

Игорь САВЕЛЬЕВ — прозаик, литературный критик;

Анатолий РЯСОВ — прозаик, поэт, эссеист, кандидат политических наук, лауреат премии «Дебют» (2002);

Марина КУДИМОВА — поэт, прозаик, литературовед;

Кирилл АНКУДИНОВ — литературный критик;

Владимир АРИСТОВ — поэт, прозаик, эссеист;

Наталья ИВАНОВА — литературный критик, первый заместитель главного редактора журнала «Знамя»;

Елена ИВАНИЦКАЯ — литературный критик, прозаик;

Анаит ГРИГОРЯН — поэт, прозаик, литературный критик;

Константин КУПРИЯНОВ — прозаик, лауреат премии «Лицей» (2018);

Ирина СУРАТ — филолог, пушкинист, доктор филологических наук;

Алексей КОЛОБРОДОВ — литературный критик.

Игорь САВЕЛЬЕВ:

1. И наблюдаю, и не наблюдаю. На мой взгляд, то, о чём говорят коллеги в приведённых вами цитатах, — это не совсем эстетическое размежевание, а побочные эффекты чего-то другого. Потому что собственно эстетическое размежевание произошло очень давно — точно не в этом веке. Потому что если главной, определяющей эпохой, когда это размежевание оформилось, мы назовём 1980-е годы, когда окончательно разъехались «направления», «лагеря», «традиции», «школы», то, копнув глубже, обнаружим, что и к тому моменту разным сегментам литературы и литературного процесса только оставалось юридически оформить развод. Почвенническая традиция, эстрадная традиция, официозная традиция, предпостмодернисткая традиция и т.д. и т.п. — всё это уже почти утратило контакт друг с другом и к 80-м. В этом смысле если в последнее время что-то и меняется, то только «технологически». Если в условном 1989 году вы принадлежали к условной среде неподцензурной поэзии, то вряд ли вообще что-то услышали бы из условного окружения Вознесенского. А сейчас, когда есть вагон блогов, телеграм-каналов, профильных сайтов и т.д., вам волей-неволей приходится выхватывать какие-то незнакомые фамилии, неблизкие строчки, чуждые новости, и вот так создаётся ощущение «всё большего количества островков».

В последнее время — я беру период за 15 лет, свидетелем которому был, — действительно что-то происходит, и с какой-то точки зрения это близко к тому, о чем говорят коллеги в приведённых цитатах, но это не размежевание. Это общее усиление катакомбности литературы в принципе. Камерности. Не знаю, как лучше сформулировать. Может показаться, что я говорю очень попсовые вещи, потому что, когда я был студентом-литературоведом и начинающим писателем, это было общим местом, но тогда было принято сравнивать другое — условно, 2 миллиона и 8 тысяч «новомирского» тиража образца 1990 и 2004 года. Сегодня, сравнивая 2004 и 2019 годы, я вижу явление другого качества и вспоминаю, например, 8-10 рецензий в общенациональных газетах (пусть не топовых, пусть это будет какой-нибудь «Взгляд» и «Время новостей», если кто-нибудь ещё помнит, что это и кто этим занимался) на заметную толстожурнальную публикацию — даже не на книгу. Может быть, это пространство сузилось. Может быть, оно перетекло в другое пространство (в те же получитательские, полукритические телеграм-каналы). Может быть, это проблема оптики, а не перемены качества. Но мне кажется, коллеги говорят скорее об этом, чем о каком-то принципиально новом эстетическом размежевании.

2. Объективные процессы можно более или менее верно понимать, но вряд ли правильно «испытывать энтузиазм» или называть что-то отрицательным симптомом. По крайней мере, у меня нет к этому какого-то личного отношения. К тому же вопрос о «партийности» тех или иных изданий и попытки сколачивания союзов — что-то, по моим ощущениям, глубоко несовременное. Я могу говорить только о перетекании пассионарности, которая вдруг просыпается в одних очагах и угасает в других: мне, например, очень интересно, что Сергей Шаргунов сделает с «Юностью», а Игорь Дуардович, Сергей Чередниченко и др. — с «Вопросами литературы». Кто бы мог подумать ещё десять лет назад, что «Знамя» и «Дружба народов» начнут — ну, не борьбу, соревнование — за площадку молодой тусовки, а «Октябрь» не просто выпустит эту инициативу из рук, но и в принципе рухнет.

Мне интереснее то, что будет происходить в принципе, — например, сможет ли русская литература предложить какие-то новые смыслы революционно меняющемуся обществу, как было во второй половине 80-х, или в новых условиях это уже невозможно, и сможет ли она рассказать что-то новое миру, как было, опять же, в 80–90-е, когда был всплеск мирового интереса и востребованности новых переводов.

Анатолий РЯСОВ:

Для начала вспомню одну историю. Пять лет назад вышел юбилейный сборник журнала «Октябрь», в котором были опубликованы короткие рассказы многих известных писателей. Больше всего меня заинтересовал ранее не публиковавшийся текст Саши Соколова. Большинство рассказов, включая его «Озарение», не были доступны в «Журнальном зале», но меня это даже обрадовало и мотивировало приобрести бумажный номер. Журнал распространялся только по подписке, а официальный сайт у издания отсутствовал. Но разве сложно ради Битова и Соколова потратить пять минут на звонок в редакцию? Выяснилось, что для приобретения журнала нужно подъехать в редакцию, взять квитанцию на оплату, дойти до ближайшего банковского отделения и потом, вернувшись с оплаченной формой, получить пресловутый номер. Для жителя Москвы — сущие пустяки. Я уже готов был осуществить это путешествие, но в итоге всё оказалось проще: мой приятель раздобыл журнал через знакомых. Не знаю, часто ли обсуждали в редакции «Октября» кризис культурной политики и раздробленность литературного процесса, но я понял, что диалог с читателями у этого издания выстраивается весьма своеобразным образом. В этом смысле — да, литературные сообщества давно похожи на крохотные секты, не способные даже на то, чтобы вовлекать в свои ряды новых участников. Но прежде чем сетовать на разобщённость, возможно, стоило бы исправить элементарные механизмы взаимодействия между издателем и читателем.

С другой стороны, во всех этих разговорах о раздробленности есть что-то банальное. Так называемый литературный процесс слишком часто оказывается занят выстраиванием своего будущего как некоей энциклопедии с заранее определённой иерархией статей. Интересно, что эту потребность в превращении своей деятельности в музейную экспозицию испытывали даже хулиганы. Встречи дадаистов или сюрреалистов документировались так, словно проводились специально для публикации отчётов, и это не столь уж сильно отличается от формата современных окололитературных мероприятий. Разговоры о раздробленности свидетельствуют прежде всего вот о чём: многим хочется, чтобы эта энциклопедия не выглядела как стопка оборванных брошюр, а обзавелась толстым переплётом с золотым тиснением. Однако мощные взрывы в словесности чаще связаны не с выстраиванием социальных мостиков, а с опытами предельного одиночества, которые и обуславливают неизвестность литературного будущего. При жизни авторов этот опыт иногда попадает в фокус литературных дискуссий, но чаще — нет. Владимир Казаков, Ольга Комарова, Виктор Iванiв, Ян Никитин окунались в язык не для того, чтобы сделать литературный процесс более или менее раздробленным. Я иногда пишу заметки о прочитанных текстах, и мне стыдно, что пока Ян Никитин был жив, я не записал ни слова о его стихах.

Марина КУДИМОВА:

1. Необратимый характер сегментарность литпроцесса приобрела с возникновением письменности. Скажем, в начале 12 века возникла масса удельных литературных школ: смоленская, новгородская, галицкая, туровская, ростово-суздальская, черниговская. В XVII веке «законодателем Парнаса» был Буало и его канон непреложного авторитета античной поэтики. Но уже в конце 1680-х вспыхнул «спор древних и новых»: классицизму противостала «христианская эпопея». Литература не превратилась в нерасчленимый монолит даже после образования СП СССР, когда государство взяло процесс под жёсткий контроль: группировки и школы продолжали конкурировать. Истоки этого явления заложены в самой природе познания и отражения мира художественным способом. Эта природа глубоко индивидуальна и неоднородна. Всегда есть лидер, и есть те, кто по разным причинам (отнюдь не только по согласию с «эстетической платформой») примыкает к нему. Противостояние «западников» и «почвенников» продолжается без малого 200 лет.

Изменился уровень «процессуальной осведомленности», тревожно сузился диапазон аналогов. Литераторы почти каждой группировки всё более напоминают челюскинцев, дрейфующих на отколовшейся льдине без связи с «большой землёй». В рамках любой дискуссии приходится натыкаться на «слепые пятна», зияющие пробелы участников диалога в знании истории литературы при полном отсутствии каких бы то ни было ограничений в получении знаний. По ощущениям, неосведомлённость часто имеет характер ложной психологической защиты (меньше знаешь — лучше пишешь). Это порождает наивные и поверхностные умозаключения, в частности, при спорах о традициях и новаторстве. Проблема в равной степени касается как авторов, так и «экспертов».

2. В самой ситуации нет повода ни для энтузиазма, ни для пессимизма. Всё зависит от конкретного результата. «Тихий Дон» и «Белая гвардия» написаны людьми, имеющими противоположные идеологические и эстетические взгляды. «Непартийные» издания — утопия. Даже альманахи по принципу «всякой твари по паре» типа «Дня поэзии» демонстрировали явные или подразумевали тайные предпочтения составителей. Разделение на «своих» и «чужих» было всегда, поскольку искусство вообще, а литература стократно — дело вкусовое, заведомо лишённое объективной основы, и одновременно соревновательное. Другой вопрос, что сегодня аннулированы любые критерии оценки, а вкус заменен рекламными и пиар-позициями.

Несмотря на всё сказанное, наиболее на нынешний момент плодотворна работа литературных курсов и школ мастерства. Во-первых, их зачастую ведут действительно признанные мастера. Во-вторых, дело там не ограничивается только разбором рукописей, но попутно решаются задачи и образовательно-просветительские. Это, впрочем, не отменяет «партийных границ» и данных институций.

Кирилл АНКУДИНОВ:

1. Истоки раздробления современного русского литературного процесса берут начало в советском периоде, когда вроде бы раздробления не было. В «Литературное обозрение» приходили три критика разных взглядов — и обсуждали одно произведение, роман или сборник стихов. Советский мир пытался сделать из людей ангелов; и обсуждение в «Литературном обозрении» тоже носило полуангельский формат. А люди — не ангелы, и литература им нужна не для ангельских целей.

С падением советской системы реабилитировалась массовая литература — так реабилитировалась, что для современного человека, не принадлежащего к гуманитарному цеху, «современная литература» — это массовая литература. Принято считать, что массовая литература регулируется рынком, а к рынку у нас с советских времён плохое отношение. На деле и рыночные отношения — тоже надстройка. Базис культуры — мифологическое поле; и российская массовая литература — транслятор мифов. Российская «высокая литература» — тоже транслятор мифов, но не столь чисто работающий.

В постсоветский период экспертов, привыкших к советскому полуангельскому формату, постигло потрясение от того, что люди стали читать не то, что эксперты привыкли обсуждать. От досады и от желания сохранить свой культурный мир эксперты начали швыряться определением «не литература». Определение прижилось — теперь им швыряются все подряд. Для «толстожурнального сегмента» всё массово-коммерческое или провинциально-традиционное — «не литература». Для «инноваторов» всё, что «не несёт в себе приращение смыслов», — «не литература». Для «традиционалистов» — напротив, всё, что непонятно или чересчур смело, — «не литература». Наконец, для «гения из подполья», придумавшего очередную «теорию всего-всего-всего», то, что не сообразуется с его персоной и с его теорией, — «не литература». Известные, читаемые, обсуждаемые авторы — «не литература», а «коммерция» и «пиар». Неизвестные авторы — «не литература», потому что их никто не знает, а значит, они никому не интересны. В итоге «литературой» оказывается лично визави плюс малое сообщество его друзей и знакомых. Литературный процесс превращается в строительство Вавилонской башни. Наступает семиотическая катастрофа — утрачивается язык понимания понимаемого понимателями. Мы потеряли способность интерпретировать текст, который «не наш».

Причина ясна. Российское общество — очень иерархическое общество. Для «иерархической личности» проявление сочувствия к тому, что «расположено ниже», — «позор», «унижение», «зашквар». Но и проявление симпатии к тому, что «расположено выше», тоже предосудительно. Это — «выделывание», «умничанье», «карьеризм». Поскольку иерархии российского социума слоятся, современный русский литературный процесс тоже дробится, осыпается, обессмысливается.

Ситуация скверная, но не безнадёжная. Чтобы повернуть её к норме, надо провести маленькую операцию. Надо отказаться от определения «не литература». Надо представить себя в едином-неделимом океане культуры (и литературы как части культуры), где нет «хорошего» и «плохого». Точнее, «хорошее» и «плохое» есть. Но это связано не с иерархическими ориентирами, а с объективными (эйдетическими) критериями. Это — грамотность. Это — осмысленность, осознанность текста. И это — субъективный (но всё же объективный) критерий текста — его красота. Всё, что видится мне грамотным, осмысленным и красивым, — для меня «хорошо». Всё, что безграмотно, неосмысленно, и уродливо, — для меня «плохо». Я выстраиваю оценки не по (искусственным) корпоративным «маякам», а по (изначальным) «звёздам». Для того чтобы началась игра, нужно установить её правила. Для того чтобы понимать друг друга, надо договориться об исходных пунктах. Хотя бы о том, что есть общие для всех языковые нормы.

2. В непонимании не может быть ничего хорошего — никогда, нигде! Непонимание — это зло! Никакого повода к энтузиазму в раздробленности современного русского литературного процесса я не нахожу и, будучи вменяем, находить не могу! Литература не оторвана от жизни, и в раздробленности современного литературного процесса я вижу не только признаки литературных проблем (чёрт с ними), но и предвестья тяжких политических проблем. Общество слепо, общество не может увидеть себя, по крайней мере, не может увидеть себя в зеркале литературы. Общество не понимает, чего оно хочет. Общество презирает авторов, которых любит читать, — верх абсурда…

С учётом этого одобрение у меня вызывают такие институции-ресурсы, как сайты «Проза. Ру», «Стихи. Ру», «Самиздат», издательский проект «Ридеро». Они предоставляют всем свободу публикаций и тем способствуют (хотя бы стихийному) диалогу в литературной части культурного поля. Максимум неодобрения вызывают у меня такие «ультраэлитарные» и «суперпрогрессивные» институции, как журнал «Новое Литературное Обозрение». Насколько он является умным, тонким, наблюдательным и полезным в отношении прошлого (даже недавнего советского прошлого), настолько он скуден при освещении современного литпроцесса. Да и некоторые электронные литературные ресурсы превратились в «вестники зарубежной детской литературы» или в «филиалы Википедии» — только потому, что никому не хочется «мараться о родную современность». По этой же причине в бумажных литжурналах вместо критики — литературоведение и краеведение. Сами от себя шарахаемся, так и живём.

Кого-то такое положение устраивает. Меня оно не устраивает. Меня беспокоит отсутствие единой методологии, дающей возможность осмыслить любой текст (не оценить, а именно осмыслить, понять, почему он появился, что его породило).

Хотя некие попытки побороть беду семиотического распада предпринимаются. Хотя бы на микроуровнях. Я узнал, что московский поэт Богдан Агрис собрался издавать альманах с «синтетической», объединительной программой. Удачи ему! И удачи всем подобным проектам!

Владимир АРИСТОВ:

Разделение на множество литературных фракций произошло и происходит. Понятие необратимости произошедшего подразумевает противопоставление его возможной обратимости, но желаем ли мы возвращения в прежнее состояние? Думаю, что нет, — если мы и хотели бы единства, то на новых основаниях.

По-моему, стоит взглянуть на вопрос шире. В обсуждаемых «литразъединениях» (как некой противоположности «литобъединений») проявлена общая нынешняя тенденция разрастания жизни во всём: возникновение новых авангардных идей в искусстве, направлений исследований в науке, отраслей производства, видов спорта и т.д. С другой стороны, нашей литреальности далеко до происходящего, например, во Франции или США, где соприсутствуют в огромном количестве журналы и журнальчики, группы и подразделения литераторов с разными художественными программами и притязаниями. Подключение мирового опыта и современного, и исторического позволит избежать лёгкой паники от литдробления.

Сто лет назад стихотворцев тоже было множество, достаточно напомнить о недавнем трёхтомном издании «1001 поэтесса Серебряного века». Хотя сейчас число литераторов и особенно стихотворцев выросло на порядок и острота вопросов понятна. Благодаря интернету «литературный цех» разросся до невообразимых прежде размеров. Надо учесть, конечно, и нашу специфику с многодесятилетним опытом разделения на официальную и неофициальную (андеграундную) литературы. Выход из подполья одних и провал и забвение других не могли быть безболезненными. На собственно литературные интересы наложились политические представления, что усилило дифференциацию наших литсообществ. Благородна работа, которую ведут некоторые литераторы по возвращению забытых, полузабытых, прежде неизвестных поэтов — она освежает застылость представлений, но и дополнительно способствует возрастанию множественности.  Кто-то полагает уже, что нет общего знаменателя — перед нами несовместимые и, по сути, разные области литературы. Хотя надо отметить, что помимо возникновения все новых групп со своими лидерами, премиями, печатными органами и т.д. происходит и обратный процесс. Не все его отмечают, следя только «за своим». Но вряд ли прошло незамеченным, что, например, премия «Поэт» и журнал поэзии «Арион» перестали существовать.

Для «смягчения» проблемы можно использовать во многом традиционные два измерения одного и того же явления «по горизонтали» и «по вертикали» (речь не идет о «двойной бухгалтерии»). Горизонталь — экспансивность литературного процесса, цветение непредсказуемости, вертикаль — «ценностей незыблемая скала». Вернее, шкала вертикали, выстроенная иерархичность тоже динамически изменяется и пересматривается, подключение неизвестных имён происходит всё время, что зыбит «пирамиду Хеопса», не превращая её тем не менее в мираж в пустыне. Причем каждое сообщество, хотя имеет свои групповые приоритеты, но, если не хочет впасть в предельную провинциальность, ориентируется и на некоторые общие и «вертикальные» литературные авторитеты, но эти «безусловные имена» для разных сообществ тоже могут оказаться разными. И все же есть некие инвариантные несгибаемые во времени ценности. Иначе может возникнуть ощущение потерянности в смутном океане нынешних литвозможностей и достижений. Постоянное обращение от горизонтали к вертикали (и обратно) позволяет не рассыпаться нынешнему сложному множеству литературных сообществ, — всемирная литература, великая русская литература способны внушить то спокойствие, которого не хватает, если пытаться объять необъятное. И надо научиться жить в условиях разветвляющейся сети литературных ручьёв и речек, которые, однако, принадлежат одной литературной стихии.

Пирамидальность и иерархичность культуры способна ассоциироваться с централизованной властью «литературных классиков-начальников». Сейчас перед критиками и вообще литераторами стоят в этом смысле очень сложные, но всё же, кажется, не безнадежные задачи. Можно даже сказать и о некоторых совсем новых гипотетических связях, что минуют упрощённые модели. Попытки объединения различных эстетических секторов происходит — возникают неизвестные прежде сетевые структуры. Но надо стремиться формулировать глобальные теоретические идеи, подключаясь к мировому опыту, без этого литкарта предстанет набором мнимостей. Какие могут быть новые способы и формы взаимодействия разобщённых единиц, которые казалось бы и не ищут связей с другими? Утопией кажется возникновение мирового поэтического журнала (хотя, может быть, такой уже есть?). Представимо и гипотетическое новое взаимодействие литфракций, допустимо спонтанное взаимодействие самодостаточных сообществ в новом единстве — здесь может помочь вводимое нами понятие Idem-forma — отождествление уникальных сущностей, но не взаимопоглощение их.

Наталья ИВАНОВА:

1. Это началось давно, не меньше тридцати лет тому назад — центробежность литературного калейдоскопа, мозаичность, разбегание в стороны, неостановимое деление, а сначала — яростное размежевание: «гражданская война» в литературе и «баррикадное» (идеологически) сознание. С нового времени два литературных лагеря заняли противоборствующие позиции: демократы и либералы — и условные «патриоты» (вплоть до краснокоричневых). Истоки этой войны идут из прошлого — отмечу как момент вспышки, переход холодного противостояния в горячую дискуссию — «Классика и мы» конца 70-х. И именно там были обозначены и даже обнажены не только идеологические лица и исторические корни, но и полное эстетическое — более чем размежевание (Анатолий Эфрос versus Вадим Кожинов и т.п.)

После того, как «оковы» пали, при наступлении гласности и относительной свободы размежевания пошли дальше — каждое событие вызывало раскол в рядах либералов. Эстетическое расхождение прояснилось ещё больше с пришествием постмодерна (опять-таки условно: Вячеслав Курицын versus Станислав Рассадин). Среди прогрессивной части литистеблишмента пошли расколы — демократы-консерваторы категорически не приняли постмодернизм. (А потом и с «демократией», и с «либерализмом» стали завязывать). Опять-таки условно: «Вопросы литературы» versus «НЛО», «Арион» versus «Воздух». При этом настоящей полемики, общелитературной дискуссии не случилось (по аналогии — как в России не случилось общенациональной дискуссии по историческому прошлому). А поскольку нет полемики — упало количество и качество литературной рефлексии (аналитика практически не проявляется: она присутствует на междисциплинарных и литературоведческих конференциях, в академической, а не живой литературно-критической среде). Рефлексия подразумевает диалог — а диалог фактически исчез, торжествует монологическая форма: один читает, другие слушают, потом наоборот. И так далее, по кругу. (В СМИ это приняло форму заочного ответа на вопрос, сформулированный редакцией; вот и сейчас мы здесь не обсуждаем, а каждый высказывает свою точку зрения. Без дискуссии). Общение в кулуарах после презентации имеет мало отношения к рефлексии. И репортажи о презентациях, и рецензии чаще всего называют собравшихся и пересказывают книгу. А критик — это Хороший Человек, если ему нравится моя книжка. И сразу же Плохой, если моя последняя книга (спектакль, фильм) нравится меньше предыдущей. Иерархия кончилась — за отсутствием общепризнанных авторитетов. А нет судей, так нет и гамбургского счёта. Ожесточение против толстожурнальной институции есть желание освободиться от стороннего взгляда на процесс и зажить без намёка на дистанцированное суждение. Которое, конечно, не может не раздражать.

Вызывает ли у меня чувство обеспокоенности то, что каждый может при помощи ridero назначить себя писателем? Литературные боги, в которых я верю, в конце концов разберутся.

2. Литературе необходимо «место сборки», а для настоящей легитимности нужно признание других.

Нужно ли теперь объединяться? А на каких началах? На эстетических? Это звучит нелепо. Объединение возможно только на практических началах — и там, где можно что-то просчитать. Например, объединение гильдии переводчиков — чтобы гонорар за литературный перевод не пал ниже определённого уровня. А представьте себе гильдию поэтов! Ну и где тут прагматика, где издания и гонорары? а иначе зачем профсоюз? Но объединение возможно: вокруг литературных клубов, вокруг издательств, вокруг «площадок». Но оно и произошло! Вокруг премии объединиться можно только за фуршетом.

Но сейчас я себе чуть возражу.

У нас исчезли ежегодные жанровые премии по прозе: «Русский Букер», «Премия Ивана Петровича Белкина» (за лучшую повесть года), «Казаковка» (за лучший рассказ). Несмотря на все «премиальные» недостатки и проблемы, здесь шло объединение вокруг жанра. Можно сказать — формальное, или форматное. Но это было правильно и даже необходимо: в конце года перетряхивать добытое, смотреть вещи на просвет, как хорошая хозяйка перетряхивает меха перед началом нового сезона.

Поэтому-то я всегда приветствовала прирастание жанровых премий своими изданиями — альманахами, ежегодниками, сборниками. И до сих пор обращаю свой взор и взоры своих студентов в сторону таких изданий, как «Новый Белкин» и «Русский Букер-25».

А пока вроде бы объединяет — сеть. В сети обнаруживается множество мнений, идет перебрасывание репликами, есть свежая литературная информация, почти полемика. При всей фрагментированности сеть едина, она наброшена на всех участников. Каждый из которых — писатель, и читатель.

Только этого мало.

Елена ИВАНИЦКАЯ:

От современной русской литературы ушёл читатель. Все проблемы — именно, только и единственно в этом.

Если 10–20 экспертов на вопрос о самых значимых именах и событиях отвечают десятью или двадцатью позициями, — это, по-моему, называется не «раздробленность», а «очень мало».

Что такое 20 заметных литературных явлений для страны с многомиллионным населением? Капля в море.

Если 100 экспертов назовут 100 имён и событий, ни разу не повторившись, и это будет мало.

При том условии, конечно, что читатели есть. Но их нет.

Что делают в таких обстоятельствах литераторы — объединяются или разъединяются, дискутируют или помалкивают, дружно выступают на страницах «непартийного» (что бы это значило?) издания или сидят по своим углам —

… никакого значения не имеет.

Анаит ГРИГОРЯН:

Начать нужно с того, что раздробленность в том или ином виде существовала всегда, но для нас, оглядывающихся в прошлое, она не очевидна — хотя бы потому, что во времени сохраняется лишь малая толика литературы, которая, может быть, и выглядит как некое единое целое, в действительности является только его частью, а остальное становится достоянием филологов и историков литературы. Причины сегодняшней раздробленности литературного поля, распадения «литературного континента» на множество обособленных друг от друга «литературных островков» следует, как мне кажется, искать не в «литературном процессе», потому что причины эти как раз от литературы очень далеки и являются следствиями эволюции даже не культурного, но в целом — информационного пространства. Насколько я помню, число активных социальных связей, которые может поддерживать индивидуум, колеблется в диапазоне от 100 до 250 при условии развитых интеллектуальных и коммуникативных способностей. Виртуальное пространство позволяет человеку поддерживать даже не в разы, а на порядки большее количество связей, открывает доступ к огромному числу книг, статей, фильмов, и так далее, однако это «позволяет» — иллюзорно, и вместо объединения и общего обсуждения волнующих нас культурных и литературных вопросов мы получаем, наоборот, обособление, замыкание людей в как будто прозрачных, но совершенно непроницаемых колбах. Виртуальные связи просты для поддержания и так же непрочны на разрыв. Нам не нужно выходить из дома или покидать рабочее место, чтобы узнать о том или ином мероприятии или даже «посетить» его. Я не думаю, что эта ситуация может как-то кардинально измениться: конечно, есть энтузиасты, пытающиеся создавать литературные объединения, собирать весь этот распавшийся паззл, но существуют объективные законы, действие которых человек отменить не в силах. С другой стороны, здесь присутствует и другая иллюзия, не столь очевидная: нам кажется, что всё раздроблено и рассыпано, именно потому, что сегодня мы отчётливо видим, насколько современное литературное пространство в принципе огромно, и это если говорить только о русскоязычной литературе, если же мы говорим о литературе вообще, то она представляется и вовсе необъятной. Если коротко, то мир, в общем-то, всегда был довольно большим, а теперь, когда литературные салоны сменились группами в социальных сетях, мы в этом воочию убедились.

Я не вижу смысла в создании каких-то специальных объединяющих институций. У нас есть всевозможные Союзы писателей, многочисленные литературные школы, да чего только нет, но наладить бесконфликтное взаимодействие между ними всеми кажется чем-то утопическим. Я согласна с Людмилой Вязмитиновой в том, что конфликты в нашем литературном пространстве какие-то нелитературные, а скорее личные, и с Дмитрием Бавильским в том, что никому ничего не докажешь, потому что даже само понятие «авторитетного мнения» в современном информационном поле стёрлось. Если человеку что-то не нравится в словах оппонента, или просто в том, как именно оппонент выражает свои мысли, можно нажать кнопочку «удалить из друзей» и благополучно о нём забыть. Да, мне бы не хотелось, чтобы создалось впечатление, будто я в чём-то обвиняю интернет и социальные сети. В действительности, это просто инструмент — очень мощный, хороший, быстрый инструмент, который можно эффективно использовать — при условии, что мы всё-таки отвлечёмся от личных споров и тем более обвинений в пользу литературных дискуссий, в которых участники не будут бояться высказать своё обоснованное мнение и попасть за него в «бан». Никакого «общего согласья», на мой взгляд, добиться невозможно — просто потому, что нас очень много, даже списки новинок крупных издательств — вот, кстати, ещё одна «объединяющая институция» — и то невозможно прочесть целиком, разве что заниматься только чтением прозы, как делают это профессиональные критики. Но научиться нормальному человеческому общению, уважать своих собеседников и воспринимать их как коллег не только на словах, а на деле — вполне возможно. Мы ведь, в конце концов, работаем с текстами, зачастую довольно сложными, должны же мы в какой-то момент освоить искусство конструктивного диалога. В этом мне видится путь к нашему объединению.

Константин КУПРИЯНОВ:

Недавно я написал эссе, в котором достаточно подробно изложил свои взгляды на литературный процесс. В частности, я выразил мнение о том, что литературный процесс априори не может быть консолидирован и всегда формируется из бесконечного количества сменяющихся очагов, которые представлены индивидуумами: писателями, читателями, критиками, блогерами и т.д., а также институциями: издательствами, литературными журналами, культурными порталами, образовательными заведениями и т.д. Эволюционировать им помогает технический прогресс и факт написания авторами новых текстов.

Сосуществование этих субъектов и составляет содержание литературного процесса, поэтому не вполне ясно, почему вопрос поставлен таким образом, словно где-либо презюмируется существование «центра» процесса, относительно которого происходят некие девиации, влекущие «раздробление».

На мой взгляд, правильнее задаться вопросом, существуют ли точки консенсуса между многочисленными очагами литпроцесса. На самом деле, таких точек соприкосновения не много. На мой взгляд, главная из них — личность самого писателя. Существует более-менее закреплённая в общественном сознании группа писателей, безоговорочно признанных большинством участников процесса. В русской традиции их иногда называют «великими русскими писателями», и число их пополняется весьма медленно, однако, однажды попав в пантеон, такая личность редко исключается из него какой-либо силой, кроме естественного забвения. Статус обретается при жизни, но сохраняется посмертно, особенно если соответствующий писатель попадает в образовательную программу учебных заведений.

Статус, эстетическая принадлежность и уровень мастерства писателя — основная тема для споров в литературном процессе, и, собственно, именно точки зрения на эти факторы «дробят» процесс на бесконечное количество субъектов. Каждый из них, понятное дело, имеет право на своё мнение. Поскольку это образует сущность конкуренции, продвигающей литературное творчество в сторону развития (не качественно, а развития как такового — появления новых текстов), я не думаю, что какая-либо институция когда-нибудь сможет объединить различные эстетические сектора. У меня вызывает сомнение, нужно ли подобное объединение.

На это в принципе ни у кого нет запроса, потому что цель литературного процесса — это не мир во всём мире и не объединение субъектов в хоровод дружбы, а проявление, посредством тяжелейшего эстетического, социального, даже психологического отбора, — великих русских писателей, а также всех остальных — писателей рангом пониже, вплоть до распоследнего графомана, которому также процесс должен указывать на его место. По сути, литературный процесс с этой точки зрения выступает механизмом — не всегда идеально эффективным — отбора лучших текстов и авторов, действует сходным образом со слепой силой рыночной экономики или естественного отбора по Дарвину.

Ирина СУРАТ:

1. Сразу скажу: сама постановка вопроса о «раздроблении литературного процесса», о разобщённости литературных группировок кажется мне праздной, искусственной. Да и вообще, что такое литературный процесс? Есть литература, есть работа художника со своим даром — и есть побочная активность, которая к самому творчеству процесса не имеет. По существу, все это неважно. Правильно говорил Битов, литературный процесс — это процесс создания текста. И всё.

Если уж говорить о раздроблении, то разве когда-нибудь было по-другому? И почему писатели, критики, читатели должны стремиться к единодушию оценок и общности вкусов? Я вижу проблему, которая здесь поставлена, по-другому: для меня очевидно, что утрачены критерии качества. И вот это действительно плохо. Признание разного рода литературных инстанций получают очевидно плохие тексты. Называть мне их не хочется, я тут не пишу литературную критику, а просто делюсь ощущением; кстати сказать, это относится и к самой критике: авторитет почему-то имеют плохие критики, называть их тоже не хочется. Плохие критики успешно продвигают плохую литературу. А те редкие люди, которые держат планку качества, нечасто высказывают свое мнение — зачем им это?

При этом рядом с нами живут и работают большие художники, в основном — поэты (с прозой хуже дело обстоит), и им, поверьте, более или менее все равно, есть ли описанное вами «раздробление литературного процесса» — или нет его.

 2. Мне кажется, моделировать литературную ситуацию, пытаться кого-то с кем-то объединить — дело совершенно не нужное. А нужно поддерживать уровень литературных изданий, каждого в отдельности, преодолевая столь привычную нам групповщину. Иногда диву даёшься: как в хороший, авторитетный журнал мог попасть такой слабый, бессмысленный текст, такая неадекватная рецензия? Да по знакомству, только и всего. И это всегда видно невооружённым взглядом.

Вы спрашиваете про литературные институции, деятельность которых мне кажется плодотворной, — назову толстые журналы, где стараются печатать не только «своих», но и самых разных авторов. Это всё те же «Новый мир», «Знамя», «Звезда». Главное — чтоб они выжили.

Алексей КОЛОБРОДОВ:

Наблюдаю, разумеется; все обозначенные диагнозы бессмысленно отрицать. Причины: во многом технологические. Которые повлекли за собой пресловутую атомизацию, в т. ч. информационного пространства, частью которого — пусть малой и даже маргинальной — литературный процесс является. Однако не надо забывать, что вслед за прерыванием рефлексии по общим литературным поводам были сняты или потеряли былое напряжение и многие сопутствующие проблемы: скажем, вечная линия разделения между столичной литературой и литературой провинции — если не в событийном, то в понятийном ключе. Практически растворился в нынешней анархической атмосфере некогда принципиальный конфликт поколений, ушли многие надуманные иерархии. Строго говоря, как бы парадоксально не звучало, и некогда казавшиеся незыблемыми идейно-мировоззренческие размежевания остаются в прошлом. Не то чтобы такая реальность мне роднее и ближе, но она объективна, диалектически продолжает явления идеологии и политики, и надо понимать, что только с таким положением вещей придётся работать. Мы видим рождение и укрепление индивидуальных писательских проектов, и порождённых ими контекстов — иногда выходящих, и далеко, за рамки литературы. Которая сама по себе тоже не тождественна сопровождающему процессу. Она продолжается.