Что можно сочинить за пятнадцать минут

Все эти тексты написаны авторами  одновременно за 15 минут на только что объявленную тему. Потом по кругу прочитаны вслух. Таковы условия  игры «Египетские ночи». «Египетские ночи» — это сеансы литературной импровизации  в формате creative writing. Цель — активизировать личный творческий ресурс, конвертировать дремлющие переживания, оперативно разобраться с драматургией короткого высказывания — что многим и удаётся в условиях жесткого регламента и легкой конкуренции.

Куратор Анна Аркатова

Публикуем восемь лучших эссе — выбор главного редактора «Textura» Андрея Фамицкого

«Египетские ночи» в Клубе «Журнального зала» — 16 апреля 2019 года

Тема 1. «Дмитрий перестал ходить на работу, но никому об этом не сказал»

Тема 2. «До табуретки дело не дошло»

Авторы эссе:

Анна Аркатова — поэт, колумнист

Петр Образцов — литератор, научный журналист, кандидат химических наук

Татьяна Риздвенко — поэт, прозаик, эссеист

Софья Оршатник — поэт, студентка Литературного института им. А.М. Горького

Яна Юдина — поэт, редактор журнала для детских психологов

Сергей Костырко — литератор

Кирилл Кузнецов — финансист, поэт, стэндапер

«Дмитрий перестал ходить на работу, но никому об этом не сказал»

1. Петр Образцов

Дмитрий Ильич Ульянов перестал ходить на работу, а работал он в Кремле по сантехнической части. Но никому дома об этом не сказал. А жил он с семьей, включая дочь Ольгу, в просторной коммунальной квартире, изготовленной из трапезной при колокольне Ивана Великого. Вторую и третью комнату занимала Инесса Арманд, которая формально не входила в эту семью, но принимала активное участие в ее жизни.

Именно из-за Инессы Д.И.Ульянов и утаил от семьи свое пренебрежение службой, потому что ушел из сантехники, стесняясь своей работы перед Инессой, в которую был тайно влюблен. Как-то раз она пренебрежительно отозвалась о фановых рубахах и резиновых прокладках, которыми заведовал Дмитрий Ильич, и работу пришлось бросить.

Через месяц случилась катастрофа — отказала канализация трапезной колокольни Ивана Великого и остальных храмов Кремля, так что все кремлевские отходы жизнедеятельности начали поступать в недавно перестроенный Мавзолей брата Дмитрия Ильича, бывшего Предсовнаркома. Именно тогда патриарх Тихон произнес свою знаменитую фразу: «По мощам и елей», — за что был тут же наказан и переведен в отдаленный приход.

Ну а что же Дмитрий Ильич? Да, конечно, его манкирование работой немедленно вскрылось. Жена устроила ему скандал, но это еще что! Его прокляла Инесса, забыв про свое презрение к канализационной арматуре. Ей, видите ли, не понравился запах в Мавзолее, куда она регулярно ходила общаться с тенью своего бывшего возлюбленного.

Хуже того, и это подлинный факт, из-за нечистот в городе началась эпидемия холеры, от которой Инесса вскоре и отошла в мир иной, в компанию своего Ильича.

И все из-за того, что Дмитрий Ильич Ульянов поставил любовь выше партийного долга.

2. Анна Аркатова

Сложности начались в первые полчаса. Дмитрий вышел из подъезда, дождался троллейбуса и сел на свободное место. Ехать нужно было примерно 40 минут. Но почему-то он решил проехать дольше. Не сразу, а после первой остановки стал размышлять — где ему теперь надо выходить? У работы — исключено. До работы — неинтересно, он там уже был — а вот после работы нет, не был ни разу. Остановка называлась Санэпидемстанция. Дмитрий встревожился, как любой на его месте. Дмитрий вышел и первое что он увидел — была столовая. Обед — от 100 рублей. Это хорошо, подумал Дмитрий и заметил себе это местечко. Потом шло длинное здание, в конце которого был травмопункт. Это хорошо — подумал Дмитрий и прикинул — сколько от остановки до травмопункта. Дальше стояло желтое здание с зарешеченными окнами — санэпидемстанция, догадался Дмитрий и закурил. Все-таки не знал он своего города.

Дмитрий перешел на другую сторону улицы и сел в троллейбус. Троллейбус привез его обратно домой. Дома уже никого не было. И Дмитрий переодел тапочки и зашел в туалет. Бачок тек. Он делал это все двадцать лет жизни Дмитрия в этой квартире. Но вдруг стал раздражать. Дмитрий достал инструменты. Снял крышку и стал дергать помпу. Ржавчина колыхнулась. На дне бачка блеснула монетка. Дмитрий запустил руку — и достал ее. Это оказалась не монетка, а обручальное кольцо. Его жены. Она сказала, что потеряла его два года назад. Дмитрий не поверил, устроил скандал, жена ушла. Потом он долго возвращал ее, пил, пытался выслеживать. Потом приехала теща их мирить, он чуть не убил тещу дверью. Пошел делать анализ ДНК, срезав клок волос с головы сына. Теща уехала, Дмитрий уволился, а жена вдруг сказала, что никого не любила в жизни так, как Костика. Кто такой Костик — подумал Дмитрий и спустил воду. Бачок исправно вернулся к своей функции. Да какая разница. Вот кольцо, вон там на остановке санэпидстанция. Потом вспомнил. Костик — это бульдог у тещи на даче. Сдох этим летом. Дмитрий сунул палец в кольцо и заплакал. Кольцо застряло. Дмитрий дернул его три раза и поехал в травмопункт. Вечерело.

3. Кирилл Кузнецов

Природа задумала Дмитрия супергероем, а судьба и потребность сытого существования заставили работать в офисе.

К началу весны он скопил небольшую сумму и перестал ходить на работу. А дома никому не сказал об этом.

Он решил поступить так по принципам Родиона Раскольникова — тварь он дрожащая или право имеет. Точнее даже не так. Он решил назвать это актом полной и безоговорочной свободы. «Это будет мой акт полной и безоговорочной свободы!» — так и написал себе в дневнике Дмитрий.

Первый день он просто бесцельно прогуливался подобно перышку на ветру.

На второй стал знакомиться с незнакомыми людьми и разговаривать за жизнь.

К третьему он задался более высокой целью — делать доброе. Как супергерой, только наоборот — не ночью, а днем.  Проблема в том, что ничего плохого вокруг него особенно и не происходило.

Поэтому на четвертый он купил гитару в старом магазине и стал играть иногда на Арбате, неся людям искусство.

День пятый — пока Дмитрий пел на Арбате, он заметил, что банда из ростовых кукол — Бегемот, Лошадь и Зебра, сами предлагают сфотографироваться взрослым и детишкам, а после вымогают у них деньги. И он стал песни про то, чтобы люди не подходили к этим куклам. «Не подходите люди к Бегемоту, он хочет у вас выманить что-то» — так и пел Дмитрий (поэтом он был соответствующим).

Был бит. Но несильно, все ж таки рядом полиция ходит.

День седьмой. Следующий удар Дмитрий решил нанести по микрофинансовым компаниям, тем самым из-за которых люди разорялись и теряли последнее. Он стоял возле таких и всем посетителям говорил, что им не в коем случае не надо туда идти, а также призывать объединяться и бороться с грабительскими процентами, что не могло оставить без внимания службу безопасности микро-финансовых компаний.

День 30-й

— Дмитрий приходит усталый домой, падает на диван.

Жена Маша рядом, ходит кругами вокруг дивана, подбирает слова — вступление, не находит подходящего, говорит:

— Дима, я все знаю. Я нашла твою запись про акт свободы.  Тебя не было на работе уже месяц, Александр Петрович сказал. У тебя другая, я все понимаю. Ты подлец, и я не прощу тебе этого, но разойдемся как взрослые люди. Завтра я с Катенькой съеду.

— Маша, все не так.  Ты не поверишь, но я возглавил борьбу с микрофинансовым холдингом, который обирал людей, нам удалось скоординировать усилия кредиторов, теперь у него отбирается лицензия/компания ликвидируется, с людей списываются запредельные долги, но это только первый этап, дальше мы будем бороться и с другими и обязательно победим, я наконец нашел свое предназначение — нести добро людям!

 — Лучше бы у тебя была любовница… — грустно вздохнула Маша.

4. Татьяна Риздвенко

Дмитрий перестал ходить на работу, а дома никому не сказал об этом. На работу он теперь ездил. На автобусе, а потом на метро. Дома вообще не интересовались ни Дмитрием, ни его работой, ни, тем более, каким способом он туда попадает. Интересно, что на работе, как на прежней, так и на новой, Дмитрий удивлял и радовал коллег обаятельной разговорчивостью. Он много шутил, пускал в обиход веселые присказки типа «два два раза раза не повторяю не повторяю». Никто лучше Дмитрия не презентовал проекты важным клиентам, вызывавших у остальных естественную робость и скованность. При этом Дмитрию не требовалось перед презентацией приложиться к фляжке с коньяком.

Этим он с успехом занимался дома: глухо молчал и регулярно прикладывался. Дуальность такого существования делала его скучноватую внешне жизнь яркой и наполненной, как у двойного агента.

Следует, наверное, добавить, что жил Дмитрий вместе с женой, сыном-подростком, близняшками-дошкольницами, тещей, тестем, незамужней сестрой жены и тремя собачками породы рассел-терьер.

«До табуретки дело не дошло»

1. Сергей Костырко

Много ли надо, чтобы не встать на табуретку.

Много. Очень много.

Ну, ну, скажем, нужна женщина, которая будет идти в твоей компании, в переходе под Пушкинской площадью к метро, и в тот момент, когда ты, совсем обессиливший от необходимости общаться с друзьями, повернешь к ближайшей лестнице наверх, в сторону Страстного бульвара, чтобы остаться, наконец-то, одному, женщина эта вдруг скажет: «Ну что ты такой грустный. Не надо так переживать. Ерунда все это. Вот увидишь!». И привстанет, чтобы поцеловать тебя в щеку. И с той же силой, с какой тебя только что корёжило и плющило, ты вдруг ощутишь, что нет, жить еще можно!

Или — проснувшись утром с ощущением чего-то случившегося, непоправимо случившегося, ты выходишь в лоджию, раскрываешь окна, взлетают две незнакомые тебе птицы, примостившиеся на ветке груши, которая — ветка — как раз на уровне твоего пятого этажа, а чтобы увидеть верхушку груши, надо еще голову поднять — так тесно деревьям у тебя за окном, так упорно тянутся они вверх, к солнцу, что груша постепенно обрела фигуру пирамидального тополя. Две, повторюсь, птицы слетают с ветки, и ты непроизвольно провожаешь их глазом, и взгляд твой погружается в серое небо с длинным темно-сизым облаком, и хоть понимаешь ты, что облако —  это кусок пара, что век его неимоверно короток, но в этот момент для тебя, стоящего в трусах, босиком в лоджии перед раскрытыми окнами, и облако, и прочерк по небу двух черных птичьих тел, и легкое колыхание оставленной птицами ветки груши становятся, все вместе, персонификацией — абсолютной — понятия вечности. То есть — так было, так есть, так будет всегда! А значит и ты — был, есть и ты будешь. Как долго будешь? Глупый вопрос. Как будто ты или кто-то в состоянии измерять время. И чем его измерять, время? Часами, днями, секундами? Или вот этими вспышками жизни, которые слепят тебя полнотой ее — жизни — света.

Есть такой эффект при разборе старых фотографий, снятых твоим цифровым Кэноном, на которых — фотографиях — в полноте цвета и света остались мгновения проживавшегося когда тобой пейзажа — морского, лесного или песчаных холмов Иудейской пустыни, и, соответственно остался в этих фотографиях ты, стоявший в той пустыне, у того моря, или, скажем, пробиравшийся почти на ощупь в густом утреннем тумане под приморскими сопками неподалеку от Японского моря. И вот сейчас, задним числом ты вдруг чувствуешь, как полна и прекрасна была жизнь в тот момент.  Но почему ты чувствуешь это, только вспоминая, и не чувствовал тогда?

Вот что отделяет нас от реального течения нашей жизни — неспособность жить «здесь и сейчас». Неспособность в полной мере ощущать, что ты здесь и сейчас, что ни «до» ни «после» для тебя в этот момент не существует. И правильно, что не существует.

Тогда можно — очень надеюсь — забыть и про табуретку.

2. Яна Юдина

— Будь прутом. Будь гибким металлическим прутом этого шикарного каркасного кресла.

Алёна села в холодноватое кресло, выгнулась и послушно стала прутом. Фотоаппарат защёлкал.

Она снималась в рекламной кампании модного мебельного магазина, и ей повезло работать с крутейшим фотографом из «Вог». Сейчас она уже сомневалась, что эта возможность действительно была настолько ценной для её карьеры.

— А теперь встань на эту бомбическую хайтековскую кровать. Вот так. Подопри навес, как будто ты пластиковая кариатида-робот.

Робот так робот, кариатида так кариатида. Алёна вытянула руки над головой, квадратно согнула их в локтях. Щёлк, щёлк.

Фотограф из «Вог» не унимался:

— Ложись на этот умопомрачительный розовый диван в стиле поп-арт. Хорошо. А теперь струись, струись, как будто ты вся — хвост.

Алёна растянулась на розовой коже питона, украшенной фотографией зелёного Микки-Мауса, и прикрыла глаза.

Как же она устала. Принимая неестественные позы, изгибаясь, выпячиваясь, она будто переставала быть Алёной. Она уже вовсе не чувствовала себя человеком, скорее какой-то сверхестественной махиной из материалов будущего.

Последняя комната была в этническом стиле. Как только Алёна вошла в неё, ей стало легче дышать.

Вспомнился бабушкин домик у речки, незабудки да подсолнухи, птичьи голоса. Алёна сама подошла к шкафу, пахнущему смолой и живыми зелёными соками, облокотилась устало и вдруг пропала, слилась. Она стала деревом, просто деревом, подмосковной ивушкой. Пустила корни, зазеленела, распустилась пушистыми почками.

Так до тумбы с индийским орнаментом, комода с ловцами снов и соломенной табуретки дело и не дошло.

3. Софья Оршатник

Мне было восемь лет. Рак. Ну конечно, рак. Я потыкала страшную штуку пальцем. У меня на шее — синеватая, пухлая, мягонькая. В диаметре как пять рублей.

Мать вернётся в семь. А если агония начнется раньше? Нет, нет, нет! Ни за что! Прервать не начавшиеся страдания! Скорее.

Я притащила с общей кухни табуретку, поставила под люстрой и собиралась отыскать в шкафу крепкую верёвку, но шестилетний сосед Зёпа завопил за стеной, и я вспомнила: его отец работал то ли фтезиологом, то ли псезоилогом.  Это был бритый наголо сизолицый мужик уголовного вида.

Идти к нему без мерзавчика было нельзя, нести мерзавчик в руках по общаге — тоже. Сопоставив входные данные, я спрятала бутылку в блестящий мамин клатч со стразами «Сваровски».

Закрыв нашу комнату, я постучалась в шестьсот третью. Удача. Зёпин отец был дома. Он открыл дверь и тупо уставился на меня бычьими навыкате глазами. Солнечный зайчик поигрывал на его лысине.

— Здравствуйте. У меня, кажется, рак, — начала я. Он молчал. — Не посмотрите? — Он продолжал поигрывать лысиной. Тогда я убрала с шеи волосы и потыкала пальцем в штуку. Он схватил меня и начал душить странными пульсирующими движениями, словно вошёл в ритм; на мой сдавленный писк отвечал солидно: — Я пальпирую.

Как только я начала получать от этого даже какое-то удовольствие, Зёпа, о котором я забыла, вытащил у меня из рук клатч и помчался по коридору. Я завопила, дёрнулась и рванула за ним.

Пробежав полкрыла, я почти догнала засранца, но вдруг передо мной материализовалась некогда бывшая белой дверь, из-за которой вылетел большущий клуб дыма.

— Наташка, спасайся, горим! — прокричала хозяйка комнаты и, сцапав меня за рукав, поволокла вниз по лестнице. Рядом бежали какие-то люди. В солнечном свете лениво перекатывались мускулы дыма.

Сбив турникет и толстую вахтершу Сулейму, мы оказались на улице. Кто-то кашлял. Издалека вопила сирена. Солнце бежало по крышам домов, проницало шевелюру близобщажного клёна.

А я думала о том, что вот-вот откроются передо мной двери иные, двери особые, а этот гад Зёпа, а эта гадина из шестьсот восьмой…

Пожарная тревога окончилась спустя три часа. Вокруг смеялись, лузгали семечки и пили квас, кем-то купленный в ближайшем ларьке.

Я поднялась к себе. Мать должна была прийти через пятнадцать минут. Электричество на этаже отключили. Шлёпали чьи-то босые ноги по коридору.

Нащупав на двери замочную скважину, я минут пять ковырялась с ключом, в темноте наступила на мамины дорогущие замшевые туфли и хотела уже упасть на панцирную продавленную кровать; но споткнулась о табуретку.

4. Петр Образцов.

Министерство Правды островного государства Мирославия было устроено по классическому монархическому принципу. Министр сидел на троне с балдахином, его зам в кожаном кресле, начальники отделов на высоких стульях, их замы на обычных стульях с металлическими ножками, а рядовые сотрудники на табуретках.

Таким образом, поступающие «Дела» о нарушителях Правды, то есть о лжецах, направлялись сначала к самому трону. Министр просматривал «Дело» и отсылал его заму с рекомендацией — выкинуть к черту или рассматривать далее. Зам делал то же самое по отношению к начотделами и так далее.

И вот в тот злосчастный день «Дело» сотрудника таможни г-на такого-то насчет досмотра корабля с чернокожими мигрантами попадает к Министру, страдающему расизмом. Нет, чтобы выкинуть, он злорадно переправляет его заму, отличающемуся такой же болезнью — просто чтобы насолить. Тот повторяет операцию, и начальник одного из отделов с изумлением рассматривает это неприятное «Дело» — потому неприятное, что таможенник, как назло, оказался его родным братом.

Он-то и отправляет дело в утиль, так что до табуретки «Дело» не дошло, и рядовой сотрудник N продолжает бездельничать. А Правда так и не восторжествовала.