Двое на одного
«Textura» продолжает рубрику, в рамках которой два критика разбирают один стихотворный текст, говоря о его достоинствах и недостатках, значении или отсутствии такового для современной поэзии. В этот раз мы решили остановиться на «Поэме о родине» рэпера Хаски. Произведение разбирают Кирилл АНКУДИНОВ и Олег ДЕМИДОВ.
Кирилл Анкудинов
Литературный критик, доцент кафедры литературы и журналистики Адыгейского государственного университета, кандидат филологических наук. В 1996 году защитил кандидатскую диссертацию по теме «Русская романтическая поэзия второй половины века: два поколения (Андрей Вознесенский, Юрий Кузнецов)». В настоящее время работает на кафедре литературы и журналистики в Адыгейском государственном университете. Как литературный критик публиковался в журналах «Октябрь», «Новый мир», «Знамя», «Зинзивер», «Москва», в газетах «Литературная Россия», «Литературная газета» и в «Независимой газете», в интернет-газетах «Взгляд» и «Частный Корреспондент», портале «Лиterraтура» и др. Печатался в изданиях Краснодара, Воронежа, Владивостока. Стихотворения публиковал в многочисленных местных и центральных сборниках и альманахах, а также в альманахе «Встречи» (США).
Олег Демидов
Поэт, прозаик, литературовед. Окончил филологический факультет МГПИ. Литературовед. Составитель книги «Циники: роман и стихи» (М.: Книжный клуб Книговек, 2016), а также двух собраний сочинений – Анатолия Мариенгофа (М.: Книжный клуб Книговек, 2013) и Ивана Грузинова (М.: Водолей, 2016). Готовится к печати книга «Первый денди страны Советов» (М.: Редакция Елены Шубиной). Со стихами печатался в альманахах «Ликбез» и «Лёд и пламень», в журналах «Кольцо А», «Нижний Новгород» и «Новый мир». С прозой – в «Волге». С литературоведческими статьями – в журналах «Октябрь», «Homo Legens» и «Сибирские огни». С публицистикой – на порталах «Свободная пресса», «Кашин», «Перемены» и «Rara Avis: открытая критика». Работает преподавателем словесности в лицее НИУ ВШЭ.
Публикацию подготовили Олег Демидов и Борис Кутенков
Хаски
ПОЭМА О РОДИНЕ
Бараки-недоростки топорщатся кое-как,
Неприветливые, словно пропойцы на голяках,
Или как из крадущейся кареты ППС
Две пары глаз блестящих, что конфеты M&M`s.
Небо подпирают новостройки-костыли.
Всё та же чёрная девятка разрезает пустыри.
И работяга тащит горб, что тарантул кокон.
И человечья требуха в фоторамках окон.
Я пройду, как по Манхэттену, по улицам Восточного,
От солнечного света не пряча лица отёчного.
Дети сопят в колясках, укачанные рессорами.
Все мои одноклассницы рядышком нарисованы.
По улицам полуденным, будто по Монпарнасу,
Я позволю обмануть себя каждому оборванцу.
До одури в подворотне я буду бухать и дуть,
И бомбою водородною рухну тебе на грудь.
Припев:
Моя Родина – моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна.
Моя Родина – моя любовь, и в каждом окне
Солдаты трущоб улыбаются мне.
Моя Родина – моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна.
Моя Родина – моя любовь, где я невпопад
Читаю стихи в автомат.
Наши люди на войне и наши люди на тюрьме.
Я помню поминутно понедельник в октябре,
Как я собирал на взятку розовому менту,
Боясь, что впарит десятку, как кенту-у-у.
Другой братан сказал, что ему нех… выбирать:
Уехав на войну, он уехал умирать,
А я остался здесь птицей-говоруном,
Испуганным ребёнком за пластиковым окном.
Мы выглядим, как ровесники, в вагоне-ресторане
За соседними столами нечаянные сотрапезники.
Помнишь, ты умерла, и мы твоё мясо ели
Что пахло, как мумия, забытая в Мавзолее.
Потерянного халдея шлю, куда он привык.
Потея и холодея, осклабился проводник.
И я в любви рассыпаюсь, громко и без стыда
Тебе в вагоне-ресторане поезда в никуда.
Кирилл АНКУДИНОВ:
Этот текст может быть лёгкой поживой. Но не буду превращать его в поживу, лучше разберусь в том, какие претензии к нему возможно предъявить.
Начну с претензий к жанру вообще. Конечно, рэп – не благообразный жанр. Но этот жанр – полуфольклорный. Он так укореняется в русской культуре потому, что по некоторым жанрообразующим особенностям близок жанрам русского фольклора – раёшникам, прибауткам («бухтинам»), «обзывалкам». Эти жанры не были благообразными, и жанр частушки тоже не был благообразным, пока был живым: в частушечники когда-то и в рэперы сейчас шли и идут люди одного склада. Ни один фольклорный жанр не благообразен, пока он жив. И жанр былины не был благообразным в те века, когда он был живым; а сейчас самый живой фольклорный жанр – анекдот.
Чисто литературные претензии… Конечно, я знаком со многими лучшими текстами на ту же тему, в том числе с текстами майкопских авторов – но эти тексты принадлежали к другим жанрам. Я не предъявлю рэп-тексту нормы, предъявляемые к «высокой поэзии» (и даже к рок-поэзии и бард-поэзии). Дискурс рэпа ограничивает авторов. Рэп – особый жанр, выстроенный на акцентном стихе и на мастерстве рифмовки; семантическая нагрузка рэповой строки переносится на рифму. Рэп всегда должен быть написан от лица «простого парня»; хотя автор рэп-текста может быть тонким интеллектуалом, но всё равно его лирический герой – «простой парень». Рэп тяготеет к стихии грубой эксцентрики (которая может быть весьма тонкой в своей грубости – опять-таки это близко фольклору). Рэп-текст, как правило, описателен и экстенсивен; рэп-жанровость не благоволит сюжетности (эпичности) – это позволяет выявить в ней потенциалы лиризма. С учётом сказанного многие мои замечания к тексту Хаски снимаются. «И работяга тащит горб, что тарантул кокон» – сравнение работяги с тарантулом могло бы быть неуместным: кокон тащат только самки тарантулов, и на брюшке, а не на спине – но «простой парень» не обязан разбираться в биологии. Спасибо за то, что вообще знает о тарантулах и о коконах.
Но есть ещё один аспект: рэпер Хаски в данном тексте говорит не только о том, что его герой знать не обязан, но ещё и… собственно о предмете разговора. И здесь у меня – тоже вопросы. «Как я собирал на взятку розовому менту, боясь, что впарит десятку, как кент-у-у». Розовый мент, пускай хоть занимающий высокий чин, впарить десятку не может. Впаривает суд после вердикта прокурора, а мент – всего лишь предоставляет прокурору дело. «Десятку» дают за преступления особой тяжести; если фигурирует «десятка», значит имело место преступление, за которое получил «десятку» кент лиргероя и не получил «десятку» лиргерой, давший взятку розовому менту. Меня интересует: что это было? Вот ещё: «…я невпопад читаю стихи в автомат». В телефон-автомат, надо полагать. Хочется узнать, где сейчас расположена такая провинция, в которой действуют телефоны-автоматы? Может быть, она находится в пространстве советской культуры? «…переждать не сможешь ты трёх человек у автомата», «плачет девушка в автомате»… Читать возлюбленной стихи в телефон-автомат – это культурный (а не сейчас-реальный) жест.
Собственно говоря, текст о чём-то – голограмма чего-то, осознанная или не осознанная. У Мандельштама в стихотворении «Домби и сын» – множество подробностей, отсутствующих в одноимённом романе Диккенса. Однако эти подробности либо есть в других романах Диккенса, либо могли бы существовать в романах Диккенса, поскольку не противоречат «диккенсовской парадигме». Наши представления об истории в нашем сознании голографируются подобным образом почти всегда. Можно говорить, что ныне почти нет живых свидетелей Гражданской войны; поэтому наши представления о Гражданской войне – голограммы-суммы сотен источников (в свою очередь, созданных преимущественно не свидетелями Гражданской войны, а её интерпретаторами). Но ведь и наши представления о современности, в которой все мы живём, тоже могут быть голограммами. Суммами семантем прошлого («читаю стихи в автомат»… Вознесенского-Осина и Тушновой-Пугачёвой) и настояшего («менту, боясь, что впарит десятку» – менту из сериалов и таблоидов, а не из жизни).
«Песня о Родине» Хаски – «голограмма нашей нынешней Родины». Говорят, что, начиная с определённого возраста, человек должен отвечать за собственное лицо, поскольку лицо становится знаком души этого человека. Родина тоже должна отвечать за собственные голограммы. Родину автор видит такой. Кто в этом виноват? Не автор – ведь голограмма Родины, представленная им, – не исключительно его личная голограмма, а голограмма наша общая (народная). И не «пятая колонна» (по той же причине). Думаю, что виноваты все мы, являющие собой нашу Родину (и её отражения в зеркалах Культуры).
Олег ДЕМИДОВ:
Необходимо договориться.
Ни бардовская песня, ни рок, ни рэп – ни одно другое музыкальное направление не может оцениваться по литературным критериям. Если отделить текст от музыки, останется оборванный «голубой цветок», который продержится в вазе памяти пару дней и увянет. При этом ни в коем случае всё это нельзя игнорировать.
Кем бы был Сергей Есенин без фольклорных песен и цыганских романсов? Состоялся бы поздний Георгий Иванов без опыта юных лет, когда была ориентация на эстрадные шлягеры и протошансон? Была бы поэма «Двенадцать» Александра Блока без песенок Михаила Савоярова? То, что происходит в музыкальном мире, завораживало, завораживает и будет завораживать. Каждому поколению – своя музыка. Сегодня необходимо говорить о рэпе.
Хаски – он же Дмитрий Кузнецов – один из самых необычных исполнителей не только в России и на постсоюзном пространстве, но и в мире. Его манера чтения – камлания шамана (определение Захара Прилепина), читка с обожжёнными губами («А губы я сжег ненароком. Ай! Когда отпускал парашют. Ай!» – «Ай!»), акафисты из спальных районов («Мой рэп – это молитва, но с бритвою во рту» – «Пуля-дура»).
«Моя Родина» – песня, с которой начались проблемы у рэпера: отмены концертов по всей стране, задержания, резкие выступления музыканта, предъявленные обвинения в мелком хулиганстве и обещания прокуратуры провести лингвистическую экспертизу его текстов.
Дело в том, что в строчках «Помнишь, ты умерла, и мы твоё мясо ели / Что пахло, как мумия, забытая в Мавзолее» – господа в форме увидели призывы к каннибализму. Смешно, ей-богу! Насколько надо быть тугоухим и невосприимчивым, чтобы не разглядеть здесь обращения к стране? Ни каннибализма, ни экстремизма нет в помине. Есть ряд действенных образов и отсылок к знаковым текстам эпохи.
Хаски – один из самых интеллигентных (в кавычках и без) рэперов. Его песни наполнены аллюзиями и реминисценциями на всё, что угодно, начиная от Библии и мировой художественной культуры и заканчивая философией и современной литературой.
Вот и в треке «Моя Родина» постоянное смешение «Восточного» района условного российского моногорода с Манхэтеном и Монпарнасом навевает строчки из Бориса Рыжего: «Я пройду, как по Дублину Джойс, / сквозь косые дожди проливные / приблатнённого города, сквозь / все его тараканьи пивные».
При этом приблатнённость высвечивает у Хаски во втором куплете:
Наши люди на войне и наши люди на тюрьме.
Я помню поминутно понедельник в октябре.
Как я собирал на взятку розовому менту,
Боясь, что впарит десятку, как кенту-у-у.
Приблатнённость выдаёт здесь всё – и стилистика («люди на тюрьме»), и «розовый мент» (т.е. холёный, разжиревший; хотя возможна и аллюзия на Маяковского: «Розовые лица. / Револьвер / жёлт. / Моя / милиция / меня / бережет» («Хорошо!»)), и «впаренная десятка». На каком ещё языке говорить со страной?
Хаски – 1993 года рождения, то есть ровесник РФ. Его позиция чётко прослеживается – уход от отождествления себя с «большой криминальной революцией» (определение Юрия Кублановского) и последующей «бешеной стройкой» новой страны.
Мы выглядим, как ровесники, в вагоне-ресторане
За соседними столами нечаянные сотрапезники.
Неудивительно, что и роковые события октября 1993 года становится для него определяющими: «Я помню поминутно понедельник в октябре» – 4 октября – расстрел Белого дома.
Строчки же, на которые обратили внимание в прокуратуре…
Помнишь, ты умерла, и мы твоё мясо ели
Что пахло, как мумия, забытая в Мавзолее.
– не что иное, как «мясо Родины», «мумия», то есть В.И. Ленин – с характерной аллюзией на Владимира Сорокина, знакового писателя 1990-х годов; если быть точнее, на его рассказ «Настя». Там главная героя Анастасия Саблина отмечает шестнадцатилетие. Она понимает, что это самый важный день в её жизни. Собираются гости. Накрывается стол. И девушка ложится на противень. Её кладут в печку. Через час – блюдо готово. Гости трапезничают и хвалят именинницу.
Вот он, искомый каннибализм. Намёк на него. Умелое обыгрывание в песне. Не более. Сам Сорокин писал, что эта новелла «”не про Настю, а про русскую интеллигенцию накануне «века долгожданной свободы”». Как не соотнести это высказывание с 4 октября 1993 года?
Припев – пожалуй, именно то место, где проступает самая настоящая поэзия – какие отличные образы: и «моногородок в платье серого сукна», и «солдаты трущоб», «читаю стихи в автомат». Автомат здесь, конечно, не телефон, как подумал Кирилл Анкудинов, а именно оружие. Пролистайте фотографии рэпера из ДНР. Почитайте интервью.
Приходят на память другие строчки:
Я не хочу быть красивым, не хочу быть богатым –
Я хочу быть автоматом, стреляющим в лица.
У Хаски всегда есть «в рюкзаке стихотворенье на собственном языке». Из-за причудливой стилистики не все слушатели добираются до самой сути текстов. Хотя ничего сверхсложного тут нет. Переслушать разок-другой, походить с плеером недельку, когда на репите целый альбом – и всё встанет на свои места.
Что же до прокуратуры и её желания провести лингвистическую экспертизу, то стоит людям в форме дать один совет: не надо воспринимать художественный текст как агитационный. «Поэма о Родине» – лирическая биография Хаски, его выяснения отношений со страной. Не более.
Хочется, чтобы тема была закрыта.
