Михаил Москалев учился на филологическом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова. Работал преподавателем, переводчиком. Рассказы выходили в журналах «Венский литератор», «Новая Юность», «Кольцо А». Принимал участие в семинарах прозы Совещания молодых писателей (2017).
Автомобиль начинает исчезать
Припоминание, давно известно, – дело непростое, особенно если рядом нет человека, который смог бы умело тебя расспросить и навести на мысль о том, что когда-то ты хорошо знал да позабыл в ежедневных хлопотах. Почти забыл. Так как одно слово, звук, обрывок уличного разговора, что-то второстепенное, ненужное, какая-нибудь совершеннейшая дрянь обязательно останется, и не просто останется, а воткнется прямо в середину мозга, да так замысловато, что с ней не справится и целая армия хирургов, вооруженных самыми изощренными инструментами для извлечения всякой дряни из мозга. Откуда, например, могла появиться такая глупая фраза как «автомобиль начинает исчезать»? В какой из прошлых жизней ты видел начинающие исчезать автомобили? Из какой подворотни они выпрыгнули и лишили тебя покоя? А если из сна, то где была хваленая фрейдовская цензура, подпустившая к тебе эту дикость?
Все выходные ты бродишь по дому, уверенный, что очень скоро, стоит только начаться рабочей неделе, от навязчивой фантазии не останется и следа. Но наступает понедельник, и никаких перемен не происходит. Ты думаешь, что к среде или четвергу в твоей голове не останется ничего кроме служебных забот. Но вот уже конец пятницы, и ты с чувством досады замечаешь, что образ начинающего исчезать автомобиля не только не растворился среди договоров и ведомостей, а наоборот, стал еще ярче и реальнее. Очередной уикенд не приносит облегчения: автомобиль неотступно следует за тобой из комнаты в комнату, из дома на улицу и обратно, так что на исходе воскресенья ты все-таки решаешь принять меры, чтобы избавиться от надоевшего средства передвижения и вернуться к спокойной жизни.
Первая твоя мысль – сходить в магазин, полистать журналы и узнать о последних событиях в автомобильной индустрии. И хотя ты не особо увлекаешься этой темой, и даже совсем не увлекаешься, и не удосужился, дожив до своих не совсем юных лет, получить права, тебе кажется, что раз уж и ты начинаешь думать про автомобили, с ними произошло что-то действительно серьезное, настолько серьезное, что затмило своей значимостью и политику, и экономику, и культуру, и все остальные сферы человеческой деятельности. Ты слышал, что уже давно появились автомобили, работающие на электричестве и апельсиновых корках, ты знаешь про рекорды скорости в четыреста с лишним километров в час, ты видел в фильмах летающие и плавающие автомобили, однажды даже побывал, впрочем совершенно случайно, на автоконкурсе красоты, где победил гориллообразный внедорожник с гориллообразным же водителем за рулем, но существование автомобилей, которые начинают исчезать, даже и представить себе не мог. Возможно, власти города, уже не первый год сражающиеся с пробками и плохой экологией наконец победили, и дорожный трафик стал потихоньку уменьшаться или объявился вирус, смертельно опасный для железнобоких, отчего их поголовье резко упало? Да нет. Каждый день время, которое ты проводишь в пробках по дороге на работу в общественном транспорте, не сократилось, а наоборот, увеличилось настолько, что ты стал подумывать, не подыскать ли тебе место поближе к дому. Наверно, что-то другое, решаешь ты, добравшись до стеллажа с журналами в большом супермаркете. Не иначе какой-то действительно новый вид автомобиля, исчезающего автомобиля, перевозящего своих пассажиров из одного пункта в другой за исчезающе короткое время. Массовое производство такого средства передвижения будет означать новую эпоху в истории человечества, перестановку сил на политической карте мира, тектонические сдвиги в искусстве, и, кто знает, поспособствует обнаружению жизни на далеких планетах. Ну уж о таком точно напишут везде, целые номера будут посвящены этому выдающемуся инженерному чуду, думаешь ты, открывая журнал. На первых, самых лучших страницах, конечно, идет реклама, – даже ради такого события издатели не стали отходить от своих правил, хотя, учитывая масштабность произошедшего, можно было ими и пренебречь. Затем колонка главного редактора, которую ты быстро пробегаешь глазами в надежде найти нужные тебе три слова, но ничего похожего не обнаруживаешь. Только моторы, лошадиные силы, обивка салона. Главный редактор, конечно же, дурак, сразу решаешь ты, остается надежда только на его подчиненных. Ты продолжаешь листать страницы, пропуская целые блоки рекламы, заманчивые фото, явно не относящиеся к автомобилям статьи, всматриваешься в то немногое, что остается, и очень скоро оказываешься на последнем форзаце, откуда на тебя взирает томная красавица с бутылкой дорогущего виски, который тебе предлагается немедленно приобрести. Несколько секунд ты стоишь в недоумении, пытаясь понять, почему этот паршивый журнал, в чью прямую обязанность входит освещать такие важные темы, как новый вид автомобилей, даже не потрудился упомянуть об автомобиле, который начинает исчезать. Не придумав ничего лучше, ты берешь с полки похожий журнал и начинаешь переворачивать страницы, больше не удивляясь обилию рекламы и информации, не касающейся заявленной на обложке тематики. Наконец, точно так же ты добираешься до последнего форзаца, с которого на тебя смотрит уже не томная красавица с бутылкой виски (ее ты видел где-то в середине этого журнала), а поросший седой щетиной мужчина с дымящейся сигаретой в руке. Сигареты тоже предлагается приобрести как можно скорее, но ты не куришь и остаешься к предложению равнодушен. Ничего, совсем ничего – ни в журналах, ни в газетах, ни в ворохе рекламных буклетов возле кассы. Выйдя из супермаркета, ты возвращаешься домой, теперь-то уже не сомневаясь, что вспоминать об автомобилях тебе придется только при переходе через дорогу на красный цвет.
На следующий день ты, как всегда, являешься на свое рабочее место и принимаешься за исполнение обычных, успевших поднадоесть тебе обязанностей. Ты что-то пересчитываешь, переписываешь, переводишь, перезваниваешь по телефону, просишь перезвонить других, опять пересчитываешь, чтобы не дай бог не ошибиться в переведенном и переписанном, перезваниваешь по этому поводу кому-то уже сто раз успевшему тебе перезвонить, наконец устраиваешь перекус, перетряхиваешь почту, перепроверяешь все и, перекрыв электричество своему орудию труда, перебежками отправляешься домой, потому что на улице дождь, а зонта у тебя нет. И хотя ты уже полностью отключился от проблем, связанных с работой, и думаешь только о том, как бы побыстрее вернуться домой и засесть за ужин, и хотя дождь, усиливающийся с каждой минутой, гонит тебя только вперед, к станции метрополитена, где можно будет спрятаться от пронизывающих холодных капель, и толпа таких же как ты людей, обманутых прогнозом погоды, и не захвативших с собой зонтиков, увлекает тебя в том же направлении, не давая возможности задержаться на месте дольше одной наносекунды, ты, подобно любопытной жене Лота, оглядываешься назад на несущийся прямо в тебя поток народа и с ужасом понимаешь, что цифра в последней ячейке того самого отчета, который завтра с утра тебе нужно будет выставить на обозрение начальству (и который ты готовил сегодня полдня), совершенно не вяжется с числами, полученными на прошлой неделе от подрядчика, а те, в свою очередь, разительно отличаются от сумм, на поступление которых в следующем месяце рассчитывает отдел планирования. На соляной столп иррациональная сила толпы не действует, и вокруг тебя немедленно образуется свободное пространство. Ты единственный среди этой бегущей из офисной Гоморры орды посмел оглянуться назад, и получил по заслугам. Но так как времена нынче гораздо суровее, то настоящим наказанием для тебя будет не вечное пребывание в неподвижном состоянии посреди загазованного пешеходного перекрестка, а возвращение. Возвращение к тому, от чего все бегут. И ты, вновь превратившись в двуногое десятиперстное офисное существо, бредешь обратно, чтобы пересчитать, переписать, перепроверить и переделать отчет. Было бы неплохо еще и перезвонить кое-кому, чтобы уточнить цифры, но так как в целом городе никого уже не осталось на своем рабочем месте, то звонить тебе некуда, и ты просто доводишь себя до состояния уверенности в проделанных тобою калькуляциях. Когда ты вновь оказываешься на улице, то там уже так темно и так поздно, что даже ливень давным-давно прекратился. Ты идешь в сторону метро в полном одиночестве, не оглядываясь назад, чтобы не дай бог не вспомнить еще какие-нибудь не совпадающие друг с другом цифры. Голова твоя словно утрамбована битым кирпичом и едва-едва способна координировать движение рук и ног. И откуда бы в ней вдруг могла возникнуть мысль про автомобиль. Который что? Правильно – начинает исчезать.
Дома ты видишь свою жену. Она лежит на диване и читает. Вы давно женаты, пожалуй, лет пять, а то и все десять, и ваши отношения достигли такой точки, что она обращается с тобой иронично-снисходительно, а ты привык этого не замечать, или, наоборот, беспрерывно и с воодушевлением что-то рассказывает, но ты научился половину пропускать мимо ушей, что она, конечно, прекрасно видит, но продолжает рассказывать с нарастающим воодушевлением, желая помучить тебя, против чего ты, в общем-то, и не возражаешь. Или, например, даже так. Вы можете просидеть в разных комнатах весь день, если у вас двухкомнатная квартира, или пролежать на кровати в одной комнате, отвернувшись друг от друга к разным стенкам, если у вас однокомнатная квартира, а кухня такая маленькая, что в ней можно только стоять или , в крайнем случае, полусидеть на краешке стула, не вдыхая полные легкие воздуха, – так вот, просидеть, говорю я, в одной комнате или пролежать в двух разных весь день, – она, конечно, читая свои бесконечные книжки, – а ты, занимаясь не пойми чем, а потом, ближе к вечеру, не сговариваясь, встретиться в коридоре, обуться и пойти вместе гулять, потому что не весь же день мариноваться в четырех стенах и выслушивать семейную жизнь соседей. Короче говоря, вы с женой дожили до такого запутанного состояния, что дальше либо рубить все сплеча, либо продолжать запутываться еще больше. Ритуалы, которые вы исполняете перед отходом ко сну, перед совместным ужином, походом в кино, в гости, к родителям, простые и почти незаметные, являются результатом долгого развития, в котором были этапы плавной эволюции и внезапных катастроф, грозивших погубить все живое на расстоянии в несколько световых лет. Так вот, все это тебе сегодня вечером не нужно. Вернее, оно и раньше тебе не особо было нужно. С тех пор, как ты заметил постепенное усложнение ваших отношений, ты начал мечтать о том, чтобы вернуться к тому незамысловатому чувству, которое испытал в первый день знакомства с ней. В то доисторическое время, когда не было еще и намека на холодную иронию с ее стороны, когда ты действительно слушал, а не притворялся, когда вы еще не выражали чувство привязанности друг к другу, она – с помощью язвительных замечаний, ты – через равнодушное молчание. Что тебе нужно сегодня, так это отбросить несколько веков мирной жизни и войн между вами, отложить в дальний ящик историю дипломатических отношений, и как-то так по-первобытному, что ли, ее приобнять и рассказать про автомобиль, который начинает исчезать. Но нет.
Она, конечно же, принимается остроумничать. Хотя позволяет приобнять себя, не по-первобытному, может быть, но как минимум по-средневековому. Не тот ли это автомобиль, который ты все собираешься купить, но никак не купишь? Может, поэтому он кажется тебе исчезающим? А почему он только начинает исчезать? По мне, так он давным-давно исчез. Его и не было никогда. А почему автомобиль? Что за ломание?Даже моя прабабушка не использовала этого слова. Ты говоришь так, потому что не можешь выговорить «машина»? Замещаешь проблемное слово идиотским? Оттого что ты так поступаешь, проблема не исчезает. – А я, – думаешь ты, – не перестаю быть идиотом.
Итак, средневековое объятие, минуя возрождение, сразу же становится капиталистическим, сухим, жестким, рациональным, – объятием корысти и барыша. – Значит, вот, что ей нужно, – думаешь ты, – значит, пять или сколько там лет совместной жизни были всего лишь холодным расчетом, – и твои руки, сомкнутые у нее на животе, уже не так сильно цепляются друг за друга, – расчетом на материальное благополучие, которое я должен был добыть для нее, надеждой на уровень жизни, который должен был держаться на моих плечах, верой в спокойное размеренное существование за мой счет, ну что, как это называется? – Так вот, значит, – думает она, – вот что ему только и нужно было все эти годы, только это? И больше ничего? – Висеть на мне, когда ему этого захочется, будто я гардеробная, выскабливать из меня утешения и жалость в самые нелепые минуты его жизни, беззастенчиво игнорировать все мои попытки превратить эту то ли одно- , то ли двухкомнатную помойку в нечто, напоминающее человеческое жилище, – и ее прежде такое податливое тело напрягается так сильно, что на животе начинают чувствоваться квадраты пресса, о которых ты, проживший с ней то ли десять, то ли всего лишь пять лет, даже не подозревал. – Да что же это и как так получилось?
Окончательно отцепившись друг от друга, вы расходитесь как бы по делам, словно ничего не произошло, ибо ритуалы, выработанные вами на протяжении всей предыдущей совместной жизни, требуют такого невозмутимого поведения для дальнейшего сохранения вашего симбиоза. Такое было, и не раз. И тебе, и ей заползали в голову разные мысли относительно того, зачем вы прилипли друг к другу, зачем смешались до почти неразличимого состояния и, имея серьезные подозрения, – и ты, и она, – что любая попытка разбежаться может грозить почти летальным исходом для вас обоих, вы изо дня в день продолжаете соблюдать ритуал, стараясь как можно меньше вдумываться в его смысл.
Спасительное следование правилам не избавляет тебя от фантазма, с которым ты, оставшись один то ли в комнате, то ли на своей половине кровати, возобновляешь некое подобие борьбы, прилагая все силы, чтобы выманить его из бессознательного в более цивилизованные части твоего существа и там расправиться с ним по всем законам рацио. Но нет, протеистическое, неуловимое, холодное тело автомобиля, похожее скорее на тело ящерицы, постоянно ускользает, оставляя после себя только след в памяти, зудящий отпечаток, ведущий к бесконечной череде таких же зудящих отпечатков, которые в конечном итоге ни к чему не приводят.
За следами шин поперек твоей памяти ничего не стоит, думаешь ты; пожалуй, вещи, которая могла бы оставлять эти отпечатки, просто не существует, а что существует, так это фраза, три слова, согласованные между собой по всем законам твоего языка, имеющие смысл отдельно друг от друга, но мгновенно превращающиеся в полную ахинею, оказавшись вместе. И не в твоих силах разорвать образовавшуюся между ними связь, не в твоей власти вернуть их в привычную обстановку, – единственное, что тебе остается, это регистрировать с дотошностью счетчика голосов случаи появления в твоей жизни автомобиля, который начинает исчезать. И ты не перестаешь удивляться его изворотливости и неразборчивости в выборе средств.
Он возникает в самых неожиданных и неприспособленных для этого местах– на днях рождения, когда в разгар всеобщего веселья ты словно выпадаешь из реальности, забиваешься в угол и судорожно копаешься в своей памяти, пытаясь понять, какое событие из твоего детства постоянно напоминает о себе таким странным образом, – в библиотеках, когда ухватившись уже было за мысль автора лежащего перед тобой кирпичных размеров фолианта, ты с досадой обнаруживаешь, что она, эта мысль, только что была безжалостно раздавлена колесами начинающего исчезать автомобиля, – во время ремонта недавно приобретенной с большим трудом квартиры, когда ты внезапно замечаешь, что ровный ряд поклеенных тобою обоев прерывается совершенно невообразимо висящим куском бумаги цвета машинного масла, – в ресторане, когда от заказанного тобой супа нестерпимо начинает нести запахом бензина и выхлопных газов, – на концерте классической, джазовой, рок- или какой угодно другой музыки, когда сквозь звуки гобоя, бас-гитары или саксофона ты вдруг отчетливо слышишь сигналы автомобильного рожка и скрежет шин – на море, в парках, за завтраком, по дороге на работу, в кинотеатрах, во сне – да мало ли где еще – всех мест и случаев не перечислишь.
Постепенно ты приближаешься к возрасту воспоминаний. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Твое тело износилось настолько, что больше не может самостоятельно себя поддерживать. Оно буквально расползается по швам. Возможно, это его месть за предыдущие годы, в которые ты не уделял ему никакого внимания. Раньше оно было твоим слугой, послушно исполнявшим все твои пожелания и прихоти. Теперь вы поменялись местами. Ты постоянно думаешь о том, как угодить твоему телу, как сделать так, чтобы хоть ненадолго забыть о его существовании. Ты носишь его врачам на обследования, ты выводишь его на прогулку и кормишь по расписанию, ты заботишься о том, чтобы его не продуло и не припекло солнцем. Оно же чем дальше, тем все более равнодушно относится к твоим заботам, и ты, замечая день за днем его деградацию, впадаешь в отчаяние, из-за которого не можешь думать больше ни о чем. Мысль о неминуемом распаде, день ото дня становящемся все ближе и неумолимее, занимает все твое время, которое ты проводишь теперь по большей части в постели или в кресле. Иногда тебя навещают заботливые и не очень родственники, друзья, чьи тела оказались более устойчивыми к действию времени и пока позволяют им без проблем перемещаться в пространстве, но это случается нечасто. Да и их попытки отвлечь тебя от распада, с которым ты начинаешь постепенно смиряться, скорее раздражают.
Однажды, в один из тех редких моментов, когда тебе удается углубиться в мысли, не связанные со старением, тело заявляет о себе особо настойчиво и властно. Какой-то чересчур замученный временем и своей беспрерывной работой тросик внутри тебя обрывается, следом за ним выскакивает небольшая пружинка, что-то лопается, и вот тебя уже везут через весь город на скорой, распугивая прохожих мигалкой и звуками сирены, потом катят по длинным только что вымытым хлоркой коридорам, перекладывают на раз-два-три под яркую лампу, заглядывают поочередно в правый и в левый зрачок, загоняют в вену холодный шприц, и ты, измученный и уставший, забываешь про свое существование и тихо самоустраняешься.
Потом ты снова видишь родственников и друзей, собравшихся вместе, чтобы с плачем закопать твое тело в землю. Ты в общем-то даже рад, что от него наконец избавятся и тебе не нужно будет о нем думать. Его капризы настолько тебе надоели, что ты не совсем понимаешь, почему собравшиеся, скажем прямо, на твои похороны люди так печалятся по этому поводу. Ты вообще-то уже много чего не понимаешь, хотя все отлично помнишь. Ты помнишь свою прекрасную жену, но уже не знаешь, что тебя с ней связывало и зачем вы так нелепо вели себя друг с другом, ты помнишь свое рабочее место и те действия, которые ты там выполнял, но уже не совсем ясно можешь объяснить себе, в чем заключался их смысл, ты без труда назовешь по именам своих родственников и друзей, прилежно, очень прилежно навещавших тебя в твои последние дни, но не сможешь сказать, для чего им были нужны эти посещения, и еще ты много чего можешь вспомнить даже такого, что давным-давно успел позабыть, например, из очень раннего детства или из взрослой жизни, спрессованной в череду однообразных будничных дней, прерывавшихся столь же однообразными выходными, но все эти неожиданно нахлынувшие на тебя события скорее удивляют и изумляют тебя, потому что каждый твой шаг, каждое твое движение тогда, при жизни, кажется тебе сейчас полнейшей нелепицей. И добравшись до самых глубин своей памяти, ты вспоминаешь свою давнишнюю манию, которая последнее время мучила тебя все реже и реже. Вернее, ты даже не вспоминаешь, а видишь ее почти наяву, почти, потому что в своем нынешнем состоянии уже не очень понимаешь, что такое явь, но пока какие-то тоненькие ниточки между тобой нынешним и тобой прежним еще не оборвались,еще смутно представляешь, что такое фантазия. Так вот, медленно удаляясь в неизвестном направлении от людей, собравшихся вокруг твоего тела, уже спущенного в большую яму, ты видишь, если выразиться твоим прежним языком, блестящий черный автомобиль с несколько увеличенным кузовом, большими окнами, через которые можно заметить маленькое возвышение, столь удобное для транспортировки длинных плоских коробок. В такой коробке привезли сюда и тебя, и ты, не обремененный теперь никакими тревогами и страхами, довольно равнодушно, впрочем, не без некоторого эстетического удовольствия от внешнего вида автомобиля, наблюдаешь, как он, выполнив свою работу и уже успев отъехать на довольно почтительное расстояние, вкатывается в жидкий полупрозрачный туман и неспешно, со знанием дела, начинает в нем растворяться.
