Сергей Оробий
Критик, литературовед. Кандидат филологических наук, доцент Благовещенского государственного педагогического университета. Автор ряда монографий. Печатался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Homo Legens», «Новое литературное обозрение» и многих других.
«Никак о Солженицына!»: одна странная рецепция Достоевского1
0.
Достоевский – частный гость современной прозы, нередко действующее лицо, в общем, виновник торжества, причём иногда виновник и в буквальном смысле. Например, в нашем случае. Речь пойдёт о рассказе Сергея Носова «Попытка портрета» – истории путаницы, едва не превратившейся в идеологическую диверсию. Помимо того, что сюжеты типа quiproquo и сами по себе – благодатный материал для разборов, носовскому рассказу свойственно изящество, выдающее шедевр. Рассказ о том, как один чересчур старательный советский мальчуган рисовал для школьной стенгазеты Достоевского, а получился у него Солженицын, кажется забавным уже в пересказе – и в то же время привлекает богатой метатекстуальной инструментовкой. Чувствуется, что шах и мат классике здесь поставлен в два хода, остаётся выяснить – как.
1.
Герой рассказа вспоминает один школьный эпизод начала 1970-х годов, когда «страна праздновала 150 лет со дня рождения Достоевского… А тут такая беда: завтра вывешивать, а главного – про юбилей Достоевского – нет ничего… В те времена юбилеи классиков у нас в стране отмечали высокоторжественно, с большим всесоюзным размахом. Юбилей Достоевского должен был претендовать в стенгазете на передовую официальную часть, а её, получается, проигнорировали».
Герою поручено «спасти положение: нарисовать к завтрашнему дню большой портрет Достоевского» – и он соглашается, потому что знает способ, позволяющий с помощью разлиновки исходного изображения создавать по клеточкам копию любого размера. Вооружённый этим методом, он не считает творческую задачу слишком трудной: «я, хоть и не читал ещё Достоевского, но имел представление об его облике и возлагал определённые надежды на бороду: мне казалось, что её наличие, избавив меня от необходимости прорисовывать нижнюю половину лица, сильно упростит задачу».
Всё неслучайно в этих на первый взгляд наивных воспоминаниях: запомним и способ создания портрета, который сослужит плохую службу, запомним и бороду. Приступая к работе, герой Носова сталкивается с главной трудностью – отсутствием портрета Достоевского (писателя, имевшего в советское время неоднозначную репутацию, и, в самом деле, не слишком знакомого глубоко доинтернетным школьникам). «Пушкин был, Гоголь был, даже Козьма Прутков был, со всклоченной шевелюрой, а Достоевского – не было… И тут я вспомнил, что у бабушки в комнате висит за дверью на гвоздике женский отрывной календарь и что 150-летию Достоевского обязательно в календаре должно отвечать какое-нибудь изображение юбиляра». В календаре обнаруживается «крохотульный портретик Федора Михайловича Достоевского – слабая реплика на хорошо известный (отмечу сейчас) прижизненный портрет, написанный Перовым. Я возликовал…»
Будучи уверенным в методе («Разлиновал в мельчайшую сеточку картинку… приступил к поквадратному переносу изображения»), герой, однако, вскоре начинает сомневаться в результате: «Не скажу, что я был доволен работой. Что-то у меня получалось не совсем так, как того бы хотелось. Вроде бы внутри отдельно взятого квадрата все в моём Достоевском соответствовало содержимому исходного квадратика на календарном листочке, но в целом у меня Достоевский получался каким-то другим, не таким, каким изображался в первоисточнике, в женском календаре за 1971 год». Но пока смутным сомнениям не суждено приобрести четкие очертания.
Тем не менее работа закончена, одобрена родителями, наутро портрет доставлен в школу и повешен на стену. Ничто не предвещает беды… однако героя внезапно вызывают с первого же урока: «Они стояли перед нашей стенгазетой и смотрели на моего Достоевского. А когда я вошёл к ним в зал, все четверо перевели взгляд на меня. Они – это директор школы Федор Иванович, учительница обществоведения, учительница истории в старших классах и наш Степан Степанович. Первые трое выглядели, на первый взгляд, сердитыми… Преподавательница обществоведения показала рукой на плод моих вчерашних трудов: – Кто это?»
Странность этого вопроса будет беспокоить наивного героя долгие годы: «А Достоевского сняли, в тайне сердца я тому был только рад. Забыть. Нет, почему же забыть. Эту историю я действительно не вспоминал долго, но потом, однажды вспомнившись, она так и стала с годами сама вспоминаться… Как я его рисовал. Округлить углы и – анекдот анекдотом. Но всё равно мне в этой истории что-то самому оставалось не ясным. Не очень-то углы округлялись. Что-то было в этом такое, что сопротивлялось правдивому пересказу. Недопонимал я чего-то – в чём и должен себе был признаться».
2.
Пересказу в носовском рассказе, в самом деле, поддается не всё – и в первую очередь его тонкая интертекстуальная подоплёка. В широком смысле сюжет следует популярному романтическому мотиву таинственного портрета. Но следует как-то неявно, мерцающе, иронически. Прежде всего начать надо не с Гоголя, а с Довлатова, ведь главный интертекстуальный ключ предложен самим рассказчиком. Размышляя о причинах школьного инцидента, он вспоминает: «Однажды мне вспомнилось, как читал (давно уже) у Довлатова что-то тоже связанное с Достоевским. Не хочу уточнять – не важно. Там кто-то к Довлатову домой пришел не то милиционер, не то ещё кто-то, а у Довлатова на стене портрет Солженицына, – пришедший увидел и говорит: «Достоевский!»
Как нетрудно установить, речь идёт о диалоге из рассказа «Поплиновая рубашка»:
«– Вам можно доверять. Я это сразу поняла. Как только увидела портрет Солженицына.
– Это Достоевский. Но и Солженицына я уважаю…»
Герой Носова вспомнил всё наоборот – и диссидентски настроенная героиня Довлатова, и бдительные носовские учителя имели таки дело с портретом Достоевского. Однако увидели то, что, по всей видимости, хотели (или боялись?) увидеть. Тогда как идейно невинный рассказчик убеждается в случайном сходстве классиков лишь задним числом: «Мать честная, они ж моего Достоевского за Солженицына приняли! Ну, конечно – всё сходится. В семидесятом Солженицын Нобелевскую получил. И в газетах кампания была против Солженицына… Как выглядит Солженицын, я не знал, потому что его ругали в газетах без портретов ругаемого. Как он выглядит, я узнал позже».
Примечательно, что чем старательнее шла работа, тем непредумышленнее оказывалось сходство: «А на то замечание, что в те времена борода у Солженицына не столько-де метёлкой была, как у Достоевского, сколько, скорее, шкиперской, ухоженной, смело возражаю, что бороду как раз я облагородил тогда, прибрал, потому что с формами её достоевскими не в силах был справиться. А взгляд у них действительно разный: если Достоевский на классических портретах, я уже говорил, словно в себя смотрит, то Солженицын так стреляет глазами, будто съесть вас хочет. Не надо мне было зрачки прорисовывать». Тут вспоминается «Неведомый шедевр» Бальзака, герой которого так увлёкся прорисовкой деталей, что загубил портрет как таковой. В этом смысле старания носовского героя оказываются более результативными: в тактическом смысле портрет загублен (автор им недоволен), в стратегическом же – результат превосходит все ожидания. И «чистое (стенгазетное) искусство» невольно превращается в искусство самое что ни на есть идейное.
Невольно прописанное сходство тем забавнее, что Солженицын и Достоевский действительно «на одно лицо», и не только в портретном смысле. И если для носовского рассказчика это сходство до последнего остается непонятным, то для других оно вполне очевидно. О множестве общих биографических черт двух классиков любит напоминать Дмитрий Быков: «Оппозиционер, эволюционировавший в государственника; писатель, открытый главным редактором крупнейшего либерального журнала, поэтом горя народного; начинал с плохих стихов; автор остроактуальных романов и повестей, из которых наиболее известный эпизод – спор Ивана с Алёшей… Каторжник, написавший об этом своём опыте документальный роман. Автор нашумевшей работы по еврейскому вопросу. Убеждённый славянофил. Идеальный семьянин во втором браке. Вождь и учитель для одних, объект жестокой сатиры для других…» Какова же завершающая деталь? Сугубо портретная: «Носитель бороды»2.
Но вернёмся к Довлатову. Мотив портретного (не)узнавания у него удивительно последователен. Вот, например, предисловие к «Чемодану»: крышка чемодана, с которым уезжает герой, изнутри заклеена фотографиями: «Рокки Марчиано, Армстронг, Иосиф Бродский, Лоллобриджида в прозрачной одежде. Таможенник пытался оторвать Лоллобриджиду ногтями. <…> А Бродского не тронул. Всего лишь спросил – кто это? Я ответил, что дальний родственник…»
Обыгрывается путаница не только визуальная, но и вербальная, ономастическая:
«Как-то раз я водворил над столом фотографию американского писателя Беллоу.
– Белов? – переспросила Таня. – Из «Нового мира»?
– Он самый, – говорю…»
Было бы соблазнительно включить рассказ петербургского писателя Носова в «петербургский» же текст русской литературы. Ведь мотив магической силы портрета, пусть и травестированный, прямо отсылает к Гоголю. Пронзительный взгляд носовского Солженицына, например, не может не напомнить жуткого взгляда в «Портрете». Ирония в том, что как история Носова взята «из материала жизни», так и самая точная параллель её с Гоголем отыскивается не в повести, а в биографии классика. «Гоголя самого настигло возмездие портрета: Михаил Погодин без спросу опубликовал в своём журнале «Москвитянин» плохую литографию с медальона кисти Иванова [ср. у Носова «крохотульный портретик» – слабую реплику на хорошо известный портрет Перова. – С.О.], на котором, как счёл писатель, он был выставлен в слишком непарадном виде. Гоголь был возмущён и качеством литографии, и тем, что интимный предмет, экспромт, предназначенный только для самых близких друзей, оказался выставлен на всеобщее обозрение. До конца жизни Гоголя мучила мысль, что из-за случайного портрета публика якобы всегда будет видеть в нём неопрятного и торопливого человека».3
Гоголя огорчало качество литографии, но всё же никто не перепутал его с, допустим, Пушкиным. О Пушкина он сам споткнётся в анекдоте Хармса.
_______________________
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках проекта «Достоевский в медийном пространстве современной русской культуры», № 18-012-90003
2 Достоевский в век медиа. Опрос // Textura. 23.10.2018.
