БАГАЖ

СТРОЕМ ОНИ НЕ ХОДЯТ

Греческим старикам раз в месяц выдают социальный набор пенсионера; в нём чечевица, бобы, шоколадка и ещё какая-то ерунда. Забиты все лари, шкафы, кладовки по всей стране. Но не выдают ни мыла, ни стирального порошка, ни шампуня. Дорого. Тут всё дорого. Тут же успешная сувениризация национального: явление всемирное, давно замеченное, но раньше я не знала, чему приписать моё отвращение к сувенирам вкупе с туризмом. Ныне язык правды обретён.

Глобализация, ощерившись, пролезла и в каменистый грунт оливковых рощ. Крестьянам предлагают по тысяче евро, чтоб они резали свои вечные, древние оливы вместе с корневой системой и сажали быстрые сорта. Сажаешь – у тебя не через пять лет ягодки, а через два года. И всё цветёт, но недолго. Через пять-шесть лет олива-скороспелка прекращает свою жизнедеятельность, и крестьянин обязан закупать у фирмы новые деревца. То есть деньги должны вращаться. Глобализация питается деньгами. Какая там вечность! Некогда. То же с пшеницей. Раньше часть урожая греческий крестьянин оставлял на семена. Сейчас нельзя. Семена надо покупать каждый год у специально обученной организации. А рыбакам дают деньги, чтоб они порубили на дрова старые суда, на которых выходили в море все их предки и искусство изготовления которых утрачивается вместе со стариками. Цель та же: бежать за прогрессом, убивая национальные традиции. В итоге рыбы на острове нет. Нет.

Теперь я гораздо лучше понимаю, чем Россия мешает прогрессу. Более того, я понимаю, зачем вознесён украинский национализм: инструмент для политической экспрессии – жгучий, неутолимый порыв, яростный, как меч. Но по схеме первым будет сломан именно национальный меч. Когда настанет время запрещать Украине сало, как сейчас оливы – грекам.  Вышиванки ладно, мировую моду не перебьют, а вот сало это хрюшки. А хрюшки это фермы, корма, технологии, люди наконец. Греки могут картинно плясать свои сиртаки, гениально придуманные Микисом Теодоракисом, а вот промыслы древние, пришедшие с отцами-прадедами, увольте: я думаю, в их правительстве тоже есть свои псевдолибералы. Только тут давно пора определиться с терминами. Наш либерал XIX века свою родину любил и желал улучшить. Стремился к освобождению личности. Выйди, личность, на простор, но – тут моральное попадалово – убей царя вместе с чадами и домочадцами. Идея, прямо скажем, нефизиологичная, поскольку индивидуализм, распоясавшись, выделяет человеку парадоксально малую территорию для бытия. Огорчённый человек ответно задыхается и впадает в ещё более крутой коллективизм – уже сектантского разлива: как в советские годы я тысячи раз – по работе – слышала немыслимое мы, писатели, так и сейчас – мы, либералы. Мы. Невероятно.

Греческие мысли могли бы не вспыхнуть, если бы не рыбный магазин «Горгона». Он стоит на соседней улице. Он дорого торгует какими-то сухощавыми морожеными трупами, но есть и охлаждённая мелочь типа для кошечки, а вот свежий кальмар, юный, розоватый, со слезой, продаётся по цене, которую даже вообразить нельзя тут, на острове Родос, окружённом двумя морями. Килограмм кальмара стоит здесь – я боюсь за ваше мировоззрение – около пятнадцати евро. Кальмара, которого здесь можно продавать по одному евро за ведро. Здесь очень дорогое мясо и даже овощи, а выглядят последние точно как на картинке любого супермаркета планеты. Резиново-стеклянные. На рынках сети «Фермер Подмосковья» всё лучше, и у нас это можно купить, а здесь лучше поберечь деньги. Глобализация выдавливает национальное из самых удалённых точек мирового пространства, чтобы вы не вздумали почистить ваши зубы чем-либо кроме колгейта и вымыть голову не пантином. Тут, конечно, ещё где-то ходят свои козы-овцы-коровёнки, дающие свой божественный сыр – его не бывает в других странах, ибо неперевозим. Латексную транснациональную фету, наивно принимаемую нашими да и не нашими гражданами за настоящий греческий сыр, можно возить куда угодно: с ней ничего не произойдёт. Она мертва и хорошо законсервирована. Настоящий сыр, живущий только три дня, белое облако вкуса, назвать его нежным немыслимо, скорее саму нежность надо назвать сырной, – это чудо местной природы я легко покупала десять лет назад в огромных количествах, а сейчас обыскалась и еле-еле нашла в запрятанной в квартал крохотной лавочке, куда ни при каких обстоятельствах не ступит нога туриста или другого глобального случайника.

И наконец о дедушке. История с моим новым другом Михалисом венчает и кольцует вышесказанное неким чёрным огненным ободом, ироничным нимбом над черепом, чуть ли не адамовым.

Дедушка, всю жизнь возделывавший сад, упал с дерева. С высоты 3,5 м – и ничего не сломал. Немного ушибся. На всякий случай вызвали скорую. Она на всякий случай повезла его на обследование в больницу. В машине скорой дедушке на всякий случай вставили катетер – мало ли что. Дать ему простую советскую утку никто не догадался. А дальше начинаются стандарты современной медицины. Вставляя дедушке катетер, эскулап(-ша) царапает всё внутри. Начинается кровь. Уже в больнице, думая, что у дедушки серьёзное воспаление, ему назначают панацею наших дней, то есть антибиотики. У здорового крепкого старика из высокогорной греческой деревни тут же начинается дисбактериоз и прочие удовольствия, от которых его немедленно начинают лечить всей мощью современных средств, от чего старик за две недели худеет втрое, скучнеет, кровь по трубочке стекает в мешочек, и его начинает ненавидеть жена, поскольку моложе лет на двадцать и боится микробов – которых пока нет, но ведь могут быть! Дурной сон и снежный ком. У деда и без катетера сердце пошаливает – только врачебной глупости ему не хватало. На середине нелепо скорбного пути дедушка попадает мне в руки. Я дружу с его дочерью и берусь присмотреть за пострадавшим. Унылый и покорно рассуждающий о смерти, он уже замолчал и сидит, опершись на палку. Ему скоро девяносто. Он вырастил всё. У него своё оливковое масло и домашние вина. Овощи, лимоны, цветы, виноград. Без него сад погибнет. Он мастер абсолютно. И тут такое.

Я не говорю по-гречески. Он, ясное дело, ни слова по-русски. Мы вдвоём в центре Родоса. Ему приходится быть здесь, со мной, поскольку врач примет только через два дня, а сегодня вот приехали – из высокогорной деревни, заметьте – а врача нет на месте. Оказалось, доктор спит. У себя дома.

Браво создателям Яндекс.Переводчика. Я пишу по-русски на левой стороне, машинка переводит на правую. Увеличиваем – получаем буквы плакатной величины. Слава Богу, у Михалиса прекрасное зрение. Очками ещё  не обзаводился. Он читает мои послания, переведённые с левой стороны, русской, на правую, греческую, – своими глазами, на родном языке, – и начинается шоу. Дед наконец хохочет. Трубочка, свидетель врачебной подлянки, свисает из пижамной прорези, тянется к мешочку, лежащему на полу, а мы с дедулей сидим  за обеденным столом, и я кручу ему то Азнавура, то Эллу, то музыку релакса, и мы веселимся на обоих языках, в которых разобрались благодаря техническому прогрессу. Пишу, а компьютер бесстрастно переводит: «Я теперь понимаю, как дожить до девяноста лет: надо поливать лимоном утренний суп». Он вчитывается, не веря своим глазам. Понимает, что это не участливый вопрос типа как дела и что дать, а шутка, рождённая из простого наблюдения. Греки всё поливают лимоном, посыпают резаным луком и поливают оливковым маслом. Дедушка всё, что у нас на столе, вырастил сам. Это его масло и его лимоны, не говоря уж о луке. Дедушка и делает что привык: куриный суп диетический, присланный его снохой, сдобрил чем положено. Я не могу смеяться в голос, непочтительно выйдет, но и не выразить своих чувств тоже не могу. И я пишу ему на экране свои наблюдения. Он читает, и наша переписка – событие, подобного которому в его девяностолетней жизни ещё не было. В моей тоже. Я никогда не забуду дней, проведённых с крестьянином из горной греческой деревни, девяностолетним Михалисом, в центре города Родос. Михалис удивлённо смеялся моей смекалке. Мы вместе смеялись и дружно давили лимоны. Хотя в целом не смешно: его изуродовали согласно стандарту.

Так вот о греках и перспективах глобализации. 28 октября тут прошёл антифашистский праздник и парад. По всей Греции отмечают День нет. В 1940 году их премьер-министр отказался пропускать через Грецию итальянских фашистов, направлявшихся в Африку для военных действий. Премьер-министр, сам разделявший идеологию фашизма, почему-то сказал нет. Весь народ сказал за ним – нет. Начались военные действия итальянцев против греков. Страна вступила во Вторую мировую из-за своего нет.  Они празднуют каждый год. 28 октября 2018 года выпало на воскресенье, но в другие годы, если 28 октября будень, назначают выходной. Государственный праздник. Я пошла на площадь и сделала шестьсот снимков на простой телефон. Не могла остановиться. Даже рука заболела кнопку нажимать. Так вот. Главное наблюдение: греки в полном греческом составе страны – дошкольники, школьники, студенты, военные, женщины, мужчины, инвалиды, сотрудники Красного Креста, артиллеристы, журналисты – все до единого, без исключений, не умеют ходить строем. Сто процентов неумения. Дисциплина и педантизм, суровые железные основания духа в крутой европейской стране, взявшей фашизм любовно и сейчас кающейся регулярно, – это не про греков. Они вообще не могут маршировать и литься парадными коробами. Все. Я видела с очень близкого расстояния. И что будет с глобализацией на этой недисциплинированной территории? Глобализации тут, конечно, нальют молочка в блюдце, как шелудивому котёнку, но на блюдечке всё, надеюсь, и закончится. Греки, евреи, армяне, по Льву Гумилёву, суть три окаменелых этноса. С их особенностями спорить – только нервы себе портить. С третьей стороны, один российский учёный на мой вопрос, сколько времени нужно для выжигания из народа всех его культурных кодировок, однажды ответил, что трёх поколений достаточно. Я ещё не решила, верю я ему или нет. Посмотрим. Пока смотрю на поколения юных греков. Мне интересно. Надеюсь, и старый Михалис ещё посмотрит на белый свет. Пусть растит свои древние оливы долго.