Анна Аликевич

Поэт, прозаик, филолог. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, преподаёт русскую грамматику и литературу, редактирует и рецензирует книги. Живёт в Подмосковье. Автор сборника «Изваяние в комнате белой» (Москва, 2014 г., совместно с Александрой Ангеловой (Кристиной Богдановой)).

Капля в русском море

(О книге: Ив Готье. Владимир Высоцкий: крик в русском небе. – М.: Центр книги Рудомино, 2018. Перевод с французского Елены Клоковой)

«Володя говорил про город, который всю жизнь любил, и мне казалось, что он его сам выдумал…»

Вениамин Смехов

Фигура Высоцкого представляет собой большую опасность. Потому что, с одной стороны, о ней невозможно уже написать ничего нового, а тем более правдоподобного: имя мифопорождениям – легион. Она истрёпана в популярной, мемуарной, полухудожественной, литературоведческой и кинематографической литературе до последней неприличной возможности. С другой стороны, её социокультурное влияние так велико, что реальная личность этого человека, поэта, актёра и певца давно отстоит от Вселенной, созданной им и создавшей его. Подобно другим знаковым персонам, имеющим огромный поколенческий, территориальный и художественный ареал влияния (Авраам Линкольн, Сергей Есенин, Мэрилин Монро, Владимир Ленин, продолжите сами), Владимир Высоцкий давно стал частью мировой истории, одним из лиц XX века. Достаточно вспомнить шутку о том, кто такой Брежнев: «Мелкий политический деятель эпохи Высоцкого». Так вот, книга Ива Готье – это и «личное прочтение», и посильный вклад в личность В.С. Высоцкого, а не в специфическую культуру и мифологию, созданную им и существующую до сих пор, лишь косвенно автобиографическую и даже (как ни трудно в это поверить) лишь косвенно им созданную. Коллективное народное творчество всегда привязывается к образу, порождённому гением, досоздавая то, что могло бы быть, и довоплощая в жизнь вымыслы и художественную правду. С определённого момента легенда строит сама себя, хотя её автора и героя давно уже нет на свете. Это никого не смущает, потому что чужой образ становится частью самовыражения и самообнаружения для других людей, определяющих своё место в мире через фигуру барда.

…особенность большого артиста, будь он с гитарой или без, заключается в умении сублимировать свой дар и сыграть так, чтобы зритель не вздохнул разочарованно: “снова он” или “как же его много!”. Большой артист умеет оставаться собой и быть одновременно другим человеком. Вот так же Лев Толстой в литературе – и писатель, и Анна Каренина.

Ив Готье

 

Сейчас напишу о вещи, некорректной, возможно, в рецензии: творчество Высоцкого и его фигура до сих пор имеют оттенок неоднозначности. Из-за мрачности, разрушительности всё ещё обнаруживаются противники его изучения в школе, «подпольное» восприятие и консервативные недоброжелатели (мы знаем и совершенно реально существующих маститых противников включения в фонд классики, например, произведений Венедикта Ерофеева или Эдуарда Лимонова – на основании так называемой «нравственной категории»; но никаких подобных претензий к сути текстов Высоцкого – «со стороны морали» – предъявить нельзя), что в отношении классиков XX века всё же редкость. Ни о какой непризнанности его произведений, конечно, и речи быть не может. Но его гений не относится к гармоническому типу, как и вообще течение более поздней традиции русского рока, с которой Владимир Семёнович связан как один из истоков. Конечно, никоим образом его поэзия не может быть сопоставлена с вещами некоторых других авторов, обретающих жизнь лишь в симбиозе с музыкой. Она существует сама по себе, а не только в контексте бардовской традиции, исследуется сама по себе и – парадоксальное явление – при встречающемся неприятии Высоцкого как «массовой песни» он не может быть исключён из золотого фонда русской поэзии как лирик¹.

Книга Ива Готье минимизирует всё то, что могло бы оттолкнуть от образа поэта даже и консервативного европейского читателя, не говорю об отечественном. При этом автор не замалчивает те или иные стороны мифологии Высоцкого, но тщательно инкрустирует его образ цитатами из театральных воспоминаний и научных исследователей. Автор как бы выстраивает круговую защиту из авторитетных имён вокруг фигуры поэта, превращая свою книгу практически в центон (Любимов, Золотухин, Влади, Смехов и др.). Также Готье заранее показывает – опять же, с помощью документов – отталкивающие лица тех, кто стоит за спинами «моралистов»: особистов, политических приспособленцев, альтруистов доносительства и других «блюстителей нравственности». Позаботившись таким образом о личности автора, он переходит к анализу его ключевых с философской точки зрения произведений: «Баллады о детстве», «Охоты на волков», «Здесь вам не равнина…» и других.

Что поёт Владимир Высоцкий?» – задавались вопросом гонители поэта. Статья злобная, но вопрос правильный. И правда, что поёт этот медноголосый волк? Всё! Его диапазон кажется бесконечным: почти семьсот песен о жизни общества – животного, русского, советского. Его голосом говорят спортсмены, солдаты, рабочие, арестанты, сыщики, учёные, обманщики и обманутые, белогвардейцы, красноармейцы, партизаны, солдаты СС, женщины, старики, дети, волки, жирафы, попугай… Неостановимая игра в реинкарнацию. Я, ты, он, она, мы… только не пренебрежительное они. Они для Высоцкого – те, кто обманывает нас. Охотники на волков.

                        Ив Готье

 

Порой читатель, принадлежащий к поколению 30-летних, ощущает себя «иностранцем в своей стране» (Есенин), прочитав расшифровку той или иной исторической детали из песни барда – безусловно, понятной старшему поколению, но почти ничего не говорящей молодым. Например, сейчас мало кто знает про историческую подробность – амнистию 1938 г., с которой поэт ассоциирует своё рождение, и понимает строки об «указе от 38-го» просто как приблатнённый эвфемизм регистрации новорождённого в ЗАГСе. Такие «тёмные места», дабы отечественный читатель испытал максимум стыда за себя, французский исследователь деликатно комментирует в сносках, разжёвывая контекст и подоплёку песен. Проблема «современного звучания» актуальна для политической песни, когда спустя 10 лет многие уже спрашивают, чем известен Косыгин и был ли Топтыгин, таким образом трагедия обращается в абсурдный фарс и выворачивается наизнанку. К счастью, даже при «упрощённом» понимании тексты Высоцкого сохраняют львиную долю своего смысла, заряда и мелодики, особенно в оригинале. А Ив Готье уверяет, что французские версии стихотворений Высоцкого максимально сохраняют его концепцию, что облегчается фактом рождения ключевых его текстов из зарубежного поэтического контекста (к примеру, рождения «Охоты на волков» – самой «русской» вещи поэта – из «Волки вошли в Париж» Бессьера). Но мы, называя Высоцкого классиком, всё же подразумеваем под этим лишь признанность и его безусловное место на Парнасе («Вы на П, а я на М», как беспардонно писал Маяковский о Пушкине), понимая, что он «бунтарь», а не представитель классицизма ни с какой стороны. Готье же пытается оклассичить творчество поэта в самом первоначальном смысле, выводя его дар на античную традицию, пытаясь довести «незаконного внука русского золотого века поэзии» до мировых истоков. Есенин писал, что «тошно ему, законному сыну русскому, в родной семье пасынком быть» – Ив Готье же пытается оказать Высоцкому эту милость, «усыновляя» его чуть ли не Гомером. В чём-то, безусловно, это верно, потому что талант бывает только подлинным или нет, а не русским или итальянским, консервативным или прогрессивным, как и поэзия делится не на православную и атеистическую, а на поэзию и не поэзию, как заметил, кажется, о. Сергей Круглов. С такой точки зрения Высоцкого можно причислить к традиции мировой поэзии, имеющей один божественный исток, – и тайна сия велика, что внутри поэта пишет его тексты и насколько поэт выбирает себя и свою деятельность. Но если вернуться на грешную землю, то доля комизма в ассоциациях между эпосом Гомера и эпическим началом московских саг Высоцкого присутствует.

Голос Высоцкого. Хриплый баритон с оттенком животной грубости и одновременно сексуальный, как крик брамина: зычный голос “благородного стентора” из “Илиады” Гомера – “медноголосого бойца, кто пятьдесят голосов мог один покрывать своим криком”. Именно так это называют в театральных училищах: голос, звенящий медью. Или, как кажется мне, “голос поющей бронзы”. Многие говорят об “алкогольных ожогах” – Высоцкий со смехом опровергает их: “Даже когда я был вот таким пацаном… люди часто говорили: “Надо же, какой маленький, а как пьёт…”. Раньше говорили «пропитой», а теперь из уважения говорят “с трещинкой”.

Ив Готье

 

Ещё одна интересная особенность книги Ива Готье – психологический подход к вопросу «тюрьмы твоей головы» (В. Полозкова) и к счастью быть не-Высоцким. Автор хорошо осознаёт, что масштабное дарование – это не только деньги, слава, любовь, творчество, свобода и билет в вечность, но и проклятье. Философский вопрос, насколько большой дар управляет человеком вплоть до биологических нюансов, ведь речь же не о жрице Аполлона или шамане, в которых вселяется некто мешающий есть, пить, спать и жить. Но нельзя отрицать мистическую сторону подобных явлений. Всем известно, что Есенин (а некоторые утверждают, что и Блок) имел прямую зависимость от настроений своего времени («шума», если угодно, по Мандельштаму), что миры, которые жили в нём, делали это не совсем по его воле и разрушали его как человека. Природа дарования Высоцкого деструктивна: по приведённым в книге воспоминаниям очевидцев (Золотухин), порой он изображается как пифия, которая не может успокоиться, пока не изгонит из себя всё (в данном случае музыку, слова, ритмы). Потом же жрица снова грезит мирами других людей, чужими городами, чужими судьбами, которые как бы живут и выражают себя через неё. Конечно, это в корне расходится с советским представлением о творчестве, которое высиживается усердием, катализируется начиткой, а с писателем может быть всё хорошо, если он не будет пить и общаться с нежелательными элементами. К сожалению, реальность не всегда укладывается в рациональность, и провидческие наития из области судеб людей, которых поэт никогда не знал, и точные описания мест, где он никогда не был, и уж тем более времён, в которые он никак не мог попасть, конечно, говорят о существовании силы, которой гений подвластен в той мере, в которой он разделён на «передающее начало» и простого человека. Безусловно, ад существует не внутри каждого человека, но Ив Готье даёт понять, что некоторым «повезло» больше, чем другим. И их многогранное, синкретическое восприятие действительности, увеличивая многослойность, многозвучность и глубину картины мира, укорачивает личную жизнь человека, причём не только укорачивает, но и обедняет. Потому что гений никогда не сможет увидеть мир глазами простого человека, непосредственно, легко, без собственного участия в нём, как посторонний наблюдатель. Он всегда будет видеть его через свою призму, дарованную богами, потому что он творец этой реальности, в том числе для многих других людей. И если представить, что это реальность Высоцкого, которую многие и нескольких часов не могут вынести, а он в ней жил постоянно, удивительно ли, что жить ему было нелегко. Наталья Громова описывает опыт своей работы в архивах 30-х, который привел её к физическим и психологическим проблемам из-за душевной тяжести, говоря простым языком, которую ей приходилось пропускать через себя в виде трагических судеб людей тоталитарной эпохи. А представьте, что должен ощущать человек, не только воспроизводящий какие-то сценарии из самого сложного времени ХХ века с чужих рассказов, но и, возможно, обострённо ощущающий прошлое? Для нас по-прежнему загадка, как можно выжить с таким внутри и насколько человек заложник своего дарования, тем более столь огромного и связанного с образами Отечественной войны, сталинизма, лагерей, комитета безопасности, репрессий, железного занавеса и другими мрачными понятиями из словаря прошлого века. В то же время и освободиться от своей сути и своего пути практически невозможно: даже эмиграция вряд ли была бы выходом по причинам внутренней связанности. Если хотите – Высоцкий представляется одной из самых фаталистических и мистических фигур своего времени; символ свободы, бунта, неподконтрольности и преодоления границ, сам он был прочным заложником многих не совсем материальных вещей, уничтоживших его.

Юрий Петрович (Любимов) добавляет, что даже отец Владимира ни черта не понял в таланте сына: “Папа Володин на поминках историческую фразу сказал: “Видимо, в Володе что-то было: его сам Кобзон любил”. Семёну Высоцкому и в голову не приходило, что его сын был в тысячу раз талантливее эстрадного певца.

 

Конечно, в такой маленькой книжечке о Высоцком, как монография (биография) Готье, о поэте можно рассказать только лекционно, то есть выборочно коснуться каких-то ключевых, с точки зрения автора, деталей его жизни и творчества, да ещё попутно сделать краткий экскурс в историю СССР эпохи 30-70-х. Работа снабжена достойным справочным материалом (гитары поэта, машины поэта, сановитые друзья поэта, жизнеописания поэта и пр.). Она скорее напоминает серьёзное, нежели популярное исследование, рассчитана на человека, уже имеющего довольно глубокое представление о Высоцком, его жизни, текстах, агиографии (как выражается Готье). Кто-то скажет, что нельзя писать биографию Высоцкого как биографию какого-нибудь Гильфердинга – суховато, аналитически, настолько упорядоченно и канонично. «Покойный этого очень не любил», – как выразился о себе Маяковский. Лучше уж эмоциональный текст с обилием врак и воспоминаний о друзьях из литейки, бредивших Володей Семёновым, мифы о его грандиозных попойках и личных с ним якобы знакомствах. Неужели вместо этого нам придётся перебирать медицинские протоколы с приведением свидетельств компетентных специалистов – чем именно страдал поэт: биполярным расстройством, манией или просто запущенным алкоголизмом. Штудировать фрагменты научных исследований в области мутационных особенностей устройства его гортани – случай в истории отнюдь не единственный, но дилетанту малопонятный. Перечитывать в десятый раз «объективные» признания того, насколько хорошо разбиралась в особенностях советского мироустройства Влади, как страдала от разрыва с мужем вторая жена Высоцкого, считавшая свою жизнь пущенной под откос с той поры, насколько непорядочным человеком оказался сын поэта – и как сильно страдает образ барда от шаблонизированной и клишированной традиции, заменившей правду факта и даже правду искусства. Западный рационализм и академизм, конечно, с одной стороны организуют книгу и позволяют без излишних эмоций и чрезмерной субъективности национальной почвы взглянуть на одну из самых затерявшихся в собственной мифологии фигур прошлого века. Безусловно, европейский взгляд – не значит более взвешенный и близкий к правде истории, и тут есть свои любопытные крайности. Например, взять хоть историка балета Макдугалла, представляющего Есенина как альфонсоватого малого, по сути паразитирующего на доверчивости престарелой балерины, с сомнительной его якобы литературной деятельностью. С другой стороны, «Крик в русском небе» – это ещё одна капля в море, возможно, и не похожая на другие капли, – но много ли их, тех, кто оценит эту непохожесть?

__________________________________

¹ См. также: Вл. Новиков: «Сейчас есть пассивное сопротивление Высоцкому». Беседу вёл Борис Кутенков // Textura, 25 января 2018