Нелли Воскобойник родилась в Тбилиси в 1951 году. По специальности физик. Переехала в Израиль с мужем и двумя детьми в 1990 году. Работает в онкологическом отделении медицинского центра «Адасса». В 2017 году опубликовала книгу рассказов «Очень маленькие трагедии». В 2018 – вторую книгу рассказов «Коробочка монпансье». Публиковалась в «Иерусалимском журнале» и нескольких интернетовских изданиях. Живёт недалеко от Иерусалима в городке Маале-Адумим.

Редакция благодарит Владимира Губайловского, чья рецензия на книгу Нелли Воскобойник в «Новом мире» стала побудительным мотивом для этой публикации

Избранные эссе из книги «Очень маленькие трагедии»

ПОХВАЛА ПОХВАЛЕ

У вас очень красивый дом! Но это не комплимент…

У меня очень плохой вкус.

Анекдот

Похвала – исключительно тонкая материя. В моём детстве считалось, что хвалить детей непедагогично. От этого они становятся балованными, самоуверенными и заносчивыми. Для похвалы нужны веские причины – не пятёрка какая-нибудь по математике, а, например, самостоятельно выстиранные до сверкающей белизны и очень аккуратно и своевременно подшитые к форменному платью белый пикейный воротничок и манжеты.

Теперь концепция изменилась. Ребёнка хвалят обильно и непрерывно. За всякую каляку на бумаге, за суп, который он съел, не перевернув тарелку, за то, что он такой милый и его так приятно целовать в глянцевые душистые плечики, коленки и пузики. Он и сам с раннего детства учится хвалить. Трёхлетний разворачивает подаренную новую маечку и говорит восторженно: «Как красиво!»

Равнодушие к одобрению окружающих – тяжёлый признак аутизма. Нормальный человек хочет, чтобы его хвалили. Аутист живет один, за толстым стеклом. Пока воспитатели не научатся докричаться до него со своим одобрением, пока он не почувствует, что их похвала приятна, никакое воспитание невозможно.

Есть огромный сад, в котором растёт этот разнообразный фрукт: неплохо! – ты молодец! – блестяще! – благодарность в приказе – медаль – заслуженный артист Туркменской ССР – малый триумф – Букер – большой триумф – Филдс – Нобелевская премия мира – канонизация.

Большая часть плодов в этом саду горькие или вообще ядовитые. Возможно, больно получить Абеля, когда твёрдо рассчитывал на Филдса – не берусь судить. Или быть причисленным к лику блаженных, если твои заслуги позволяют метить в святые. А вот о чём знаю не понаслышке – это похвала чрезмерная. Специально раздутая и гипертрофированная. Когда, например, ты сдаёшь работу за час до срока, и начальник благодарно-иронически говорит: «Ты единственная на свете! Других таких нет!» Ну что ж, мы тоже умеем огрызаться – можно съехидничать что-нибудь подходящее в том же кисло-сладком вкусе.

Похвала моей стряпне – приятна без примесей. В этом месте у меня нет рефлексий и неуверенности. Вкусно – значит, я молодец. Пересолено, а всё равно хвалят из вежливости – значит, гости удачно подобраны.

«Нелличка, вы умная женщина!» – всегда доставляет удовольствие. Я и сама так о себе думаю. Приятно, если ещё кто-нибудь заметил. Сложнее обстоит с комплиментами внешности. Я некрасива и поэтому оцениваю их очень внимательно. В молодости была чувствительна к фальши, теперь совсем спокойна. У друзей проколов не бывает. Хвалят, что следует – новую причёску или красивые серёжки, – дружу с людьми умными и деликатными.

Настоящее мучительство – похвала моим писаниям. Ужасно хочется её получать, но – правда ли? Не из вежливости? Не преувеличено? Поссорилась с замечательно талантливым и остроумным, симпатичным мне человеком, злобно ответив на его цветистые славословия. От слов «Да вы настоящий писатель!» оказалась в полуобмороке. Говорю себе: «Холоднокровней, Маня!», но не получается. Нежный незащищённый кусочек души, с вечной неуверенностью в своих возможностях…

Один мой знакомый не стал читать восторженную статью о себе в «Едиот ахронот» («Последние известия», израильская газета. – Прим. авт.) «Да знаю, – говорит, – что хвалят. Надоели!»

БИФОКАЛЬНОЕ ЗРЕНИЕ

Каждому известно, что во многих знаниях – многие печали. Мои печали слишком часто связаны с этим высказыванием мудрого проповедника. И не то что я обременена непосильными знаниями… Спросите меня о теореме Фробениуса – и вы увидите, что я не имею о ней никакого понятия. Казалось бы, живи да радуйся! Но нет. Я знаю очень лишнюю, совершенно ненужную вещь – что думает мой оппонент.

Он думает, что он прав. И я вижу наш спор его глазами.

Вот я ссорюсь с мужем и уже готова сказать ему: «Ты всегда…», но прежде чем слова сформировались в звуки в моей гортани, я уже знаю, что он ответит: «А ты сама…» И – Боже мой! Как же я несовершенна! Как же много можно поставить мне в упрёк! И хочу ли я выслушать, что вчера легла спать, оставив полную раковину немытой посуды, которую мыла сегодня на рассвете, стараясь не звякать тарелками? И что занавески меняю вдвое реже, чем следовало бы? И с папой мужа разговариваю далеко не так ласково, как ему хотелось бы? Нет! Определённо не хочу. Может быть, муж и не нашел бы в споре таких замечательных аргументов, какие я ему мысленно приготовила. Что поделаешь – мои демагогические способности работают одинаково хорошо на обе стороны. Но моя реплика застыла невысказанная, и вместо звонкой ссоры получилось короткое недовольное шипение, переходящее в надутость, которая медленно растворилась в ночи.

Или мне хочется высказать левому очкарику свою несомненную спасительную правую правду – и ещё не открыв рта, я уже понимаю, что он должен ответить: «Ты будешь меня учить любить родину? Да я воевал за неё в трех войнах, и сегодня еще хожу в милуим (Резервистская военная служба. – Прим. авт.), и бегаю за террористами по их вонючим деревням». А после этого какие такие доводы я посмею привести? И затыкаюсь я, не начав этого бесславного спора.

И хорошо бы Европе объяснить, что её глупое и опасное отношение к нашему конфликту с палестинцами приведёт нас всех к непоправимому несчастью. Но я знаю заранее, что ответит мне Европа. Она скажет, что права человека равны для всех, но богатые, образованные, вальяжные, вроде нас, сами найдут им применение и уж как-нибудь защитят себя – законами ли, оружием, или регулируя финансовые потоки. А бедных, больных, злобных, диких и агрессивных защищать должна цивилизация, как ей это ни неприятно… и я заткнусь. Я собиралась о пользе, а они (воображаемые они) – о чистой этике. Я, конечно, скажу о наших невинных жертвах, а они – что палестинцам не выделяют землю на строительство, и в школах у них больше учеников в классах, чем у нас. И правда. Крыть нечем.

Намереваюсь сказать старушке, что я стояла в очереди перед ней, а она пробралась вперёд. Да ведь она ответит, что не видела меня! А может, у неё катаракта, и правда не отличает меня от не меня. Черт с ней, пусть платит первая.

Хочу сказать директору больницы, что мы не можем работать с мелким начальником, которого над нами поставили, – он и упрямый, и нерешительный, и со всеми в ссоре, и шутками своими достал до самых печёнок. Отчётливо слышу ответ директора: «Какая жалость! А нам так нравилось, как вы работаете! Успехов вам на новом месте!»

Прав, прав Соломон. Хорошо простодушным, у которых одна правда. Они её яростно защищают, не слушая глупых и бессмысленных доводов противника.

Однажды мой свёкор рассказывал, как он переходил безо всякого перехода широкий бульвар, на котором мы жили. Быстро ехавшая машина чуть не столкнулась с ним. «Но ты знаешь меня, – кивнул он моему мужу, – я этого так не оставил! Я сказал ему», – тут он протянул руку с растопыренными пальцами в сторону воображаемой удаляющейся машины и громко крикнул: «Идиот!!!»

ПАРА ПУСТЯКОВ ОБ ОСОБЕННОСТЯХ РУССКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ

Первый пустяк

Надо признаться – порядка у нас нет! Ну нет порядка – что ты будешь делать! Приходят люди на лечение, когда им вздумается, и ждут своей очереди, иногда часами. Временами техники в приступе энтузиазма составляют список больных на завтра и каждому назначают время.

– Ты придёшь завтра в два пятнадцать!

– Хорошо! – безмятежно соглашается пациентка. И является в восемь сорок.

– Тебе же назначено на два пятнадцать!

– Да, но сосед согласился подвезти меня по пути на работу.

И что, будешь наказывать больную старуху, заставляя её шесть часов сидеть в коридоре? Примут, конечно… И всё! Очередь распалась, раскололась, перепуталась. А тут ещё поломки, пока электронщики починят – полчаса пролетело. И ждут наши пациенты своей очереди на облучение иногда по два часа. Ждут, нервничают, ссорятся между собой и с техниками.

На днях один клиент – сильно пьющий русский гражданин еврейского государства – заявил, что его в очереди несправедливо обошли не то двое, не то трое. И ушёл, не получив лечения, а только крепким словцом обложив и техников, и ожидающих.

А сегодня та же техник привела его ко мне, чтобы я объяснила ему по-русски, что раз он не получил одного из лечений на неделе, то пусть придёт в пятницу и таким образом восстановит пропущенное. Как сказано в назначении – пять раз в неделю. Мужик был удивлён и даже неприятно удивлён.

– Чего она пристала? – допытывался он у меня. – Я же приходил? Приходил! Она птичку против моей фамилии поставила? Поставила! И чего ей еще нужно??

Тут и я удивилась. Много чего повидала, но такой подход был мне внове.

– Послушайте, – начала я, – вы же больны… Мы вас лечим. Вам нужно получать лечение.

Он скривился и сказал:

– Какая разница – разом больше, разом меньше? Ну, считайте, что получил! Птичку ведь поставили?

Эта птичка стала вызывать во мне раздражение вперемешку с хихиканьем.

– Дима! – сказала я. – У вас рак! Это же ваша болезнь! Птичка ее не вылечит!

– А что, ваше облучение вылечит? – усмехнулся он. – Нет, но ей-то какое дело??

Ну объясни ему…

Второй пустяк

В больнице задействовано множество добровольцев. Богатые, ухоженные религиозные дамы разносят бутерброды, пироги, соки, чай и даже обеденные горячие порции для всех, кто пожелает. Для больных, их родственников, для сотрудников – для всякого голодного. Некоторые действуют от лица добровольческих организаций, некоторые сами покупают всякие приятные хрумкалки и пекут кексы… Некоторые приходят поиграть с больными детьми или, например, сделать маникюр пациенткам. Все привыкли к этому и даже особой благодарности не проявляют.

На днях я первый раз увидела среди добровольцев женщину с лёгким русским акцентом. Её пристроили на центральном сестринском посту онкологического отделения отвечать на телефонные звонки. А то и правда – не дозвонишься. Сёстры заняты, секретарша перегружена, в общем, ещё один человек очень даже может помочь.

Дальше картина маслом: подошла Беатрис и пожаловалась, что не может достать какой-то бланк. Ей обещали поискать… но не сию минуту. «Тогда я пойду к врачам», – сказала Беатрис. Тут добровольная помощница разгневалась не на шутку:

– Ты что, не можешь подождать? Ты знаешь, как загружены врачи в этом отделении? Обязательно по каждому пустяку морочить голову врачу? Сказано тебе – подожди!

Беатрис выдержала короткую паузу. Потом спросила:

– Ты кто здесь?

– Я добровольный помощник, – отчеканила наша соотечественница.

– А я кто? – ласково спросила Беатрис.

– Не знаю, – несколько сбавила тон помощница.

– Она заведующая нашим отделением, – сказала секретарша, не отрываясь от бумаг.

– Очень приятно, – тихонько ответила волонтёрша.

ОТЦЫ И ДЕТИ

В наших краях только самые несчастные неприкаянные пациенты ходят на лечение в одиночку. Есть такое замечательное выражение «бен зуг» – на русский можно грубо перевести как «партнёр», или буквально, как «напарник». На самом деле это нежное выражение включает и пожилого мужа, и молоденькую подругу, и преданного гея, короче – того, кто будет с вами в горе и радости, и да поможет вам бог! Они-то, в основном, и заполняют коридоры нашего заведения. А с молодыми людьми, ещё не успевшими обзавестись надёжной парой, на лечение приходят родители. Мне запомнились две истории, связанные с такими триплетами.

Молодой человек был не так уж и молод. Ему было двадцать шесть лет. Поскольку его медицинская история намертво переплелась с историей личной, я услышала все подробности на предварительном обсуждении плана его лечения. Его родители принадлежали к высшим слоям юридической элиты Израиля. Много лет им не удавалось завести ребёнка, и когда первенец родился, матери было уже за сорок. Это был очень одарённый мальчик – какие-то таланты к музыке (кажется, рок), и к математике – специальная стипендия для одарённых, и бог знает что ещё. Родители обожали его патологической любовью – что мы сами увидели позднее, наблюдая эту троицу ежедневно. Тем не менее, он оставил все перспективы, уклонился от армии, распрощался с родителями и уехал в Америку, где быстро нашел себе родственную душу и тело и зажил с ним в любви и согласии. Через год его партнёр умер от СПИДа, а он вернулся домой, и они все вместе окунулись в те примитивные методы, которыми синдром иммунодефицита лечили в ранние девяностые. Ужас и омерзение вызвала во мне отвратительная фарисейская назидательность судьбы: кроме всех прочих болячек, сопутствующих AIDS, ему досталась еще и саркома Капоши, поразившая его пенис.

Парень был не просто красив, а красив необыкновенной, совершенной красотой. Ален Делон в свои лучшие годы. Пару раз мне пришлось участвовать в его лечении. Он снимал пиджак и брюки, аккуратно вешал их на стул, подходил к столу, укладывался на него, потом особенным роскошным движением снимал трусы, неторопливо скатывал их в комок и запускал в сторону стула с одеждой. Трусы летели, разворачиваясь в воздухе, и бабочкой планировали в заданное место. Ах, этому человеку удавалось абсолютно всё! Каждым словом и жестом он вызывал восхищение. Отец и мать – воплощённая скорбь – уводили его домой после облучений, донимая бесконечными поцелуями и мелкими прикосновениями. Нам, конечно, удалось укротить разъедающую язву, вызванную саркомой, но всё остальное было не в нашей власти…

Вторая троица приехала из Тбилиси. Пара грузинских евреев привезла вполне излечимого и исключительно противного молокососа, который для полного выздоровления должен был получить у нас двадцать семь сеансов облучения. Они нашли меня, как выходца из Грузии, и загрузили тысячей просьб, вопросов, поручений и пожеланий. Временами поток их указаний прерывался обещаниями озолотить меня, которые я игнорировала, понимая, что имею дело с людьми, травмированными тяжелой болезнью.

Все трое непрерывно ругались друг с другом, не понижая голоса. Юный стервец иногда специально переходил с грузинского на русский, чтобы больше людей понимали, как именно он чихвостит родителей.

В первый же день меня посвятили в основной надрыв этой истории. Ещё прежде чем заболеть, непутёвый, но любимый сын связался с неподходящей девушкой. Невестка-армянка была абсолютным нонсенсом и даже не подлежала обсуждению. Вся семья, включая дальних родственников, потеряла покой и вошла в режим затяжного скандала. Парень не отступился, и они, разумеется, не уступали. Тут нагрянула лимфома, и его увезли лечиться в Израиль. Он капризничал, требовал каких-то подарков, отказывался регулярно ходить на облучения и жутко действовал на нервы своим и чужим.

И тогда гениальная мама нашла выход. Она предложила мне (не безвозмездно, конечно) подыскать среди наших русскоговорящих техников опрятную девушку, которая на время их пребывания в Израиле возьмётся патронировать оболтуса, совмещая медицинско-просветительскую деятельность с сексуальными услугами. Девушке была обещана щедрая оплата и полное удовлетворение всех её запросов. Что меня совершенно потрясло, это абсолютное отсутствие экивоков. Дама называла вещи своими именами и была абсолютно уверена, что, если муж не поскупится, они могут купить всё, абсолютно всё, что им понадобится.

В этой точке мы с ними раззнакомились, а через некоторое время они уехали домой продолжать дальше свою противную, бессовестную жизнь.

БАЗОВАЯ СТРОЯ

В конце семидесятых годов под влиянием своей книги «Малая земля» Брежнев решил улучшить жизнь ветеранам и особенно инвалидам Великой войны. Главным и самым завидным подарком пожилым участникам войны стало их право проходить в очереди вне очереди. Поскольку стояние в очереди было основным занятием советского человека, эта льгота моментально и реально изменила образ жизни и самооценку этих людей. В магазине, в поликлинике, в милиции, в очереди за такси, при посадке на поезд, в ожидании приёма у начальства – везде они оказались первыми людьми, эффективными добытчиками продуктов и даже всякого промтоварного дефицита.

Но этим щедрость власти не ограничилась. Инвалиды с ортопедическими травмами получили бесплатно и даже без особых усилий автомобиль «Запорожец», который могли водить члены их семей. Таким образом Лёвин отец предоставил в наше распоряжение новенький «Запорожец», в документе на право обладания которым мы с изумлением прочли, что цвет автомобиля берёзовый.

«Запорожец» оказался бирюзовым. Получив его, мы перешли на более высокую социальную ступень автомобилевладельцев, и жизнь наша стала намного легче и веселее. На этой машине Лёва возил отца к врачам, сына на бассейн, а меня однажды отвёз в роддом и даже забрал оттуда с нашей новенькой маленькой дочкой.

Однажды ночью в дождь Лёва ехал по неосвещённой улице Церетели и в темноте налетел на островок безопасности, где его развернуло, крутануло и ударило о столб того фонаря, которому следовало бы гореть, чтобы всего этого не случилось. Машина была разбита. Для того, чтобы её починить в официальном гараже, помимо очереди, денег и запчастей нужно было получить справку из милиции о том, что авария произошла без пострадавших и шофёр не подлежит уголовной ответственности.

Одна мысль обо всех этих мытарствах приводила Лёву в настоящий ужас. Он заметался, начал звонить родственникам и друзьям, и тут мы вспомнили о дяде Мише. Дядя Миша был другом моего отца и отцом моей ближайшей подруги. Он заведовал автомобильным хозяйством чуть ли не всего Закавказского военного округа и был прекрасным отзывчивым человеком. Он выслушал Леву по телефону, посопел и сказал:

– Это ничего, приезжай ко мне завтра на работу, тебе починят.

Лёва задохнулся от благодарности.

– Спасибо вам большое, дядя Миша, а куда приезжать?

– Ко мне. В Ортачала. Улица Красноармейцев. Там увидишь.

– А как называется организация?

Дядя Миша посопел и ответил:

– Базовая строя.

– Как? – изумился Лева.

– Базовая строя.

– Дядя Миша, вы сказали «базовая строя»?

– Да, – ответил дядя Миша и положил трубку.

Лёва повернулся ко мне и спросил:

– Что мне делать? Нет такого слова – строя! Как я поеду искать базовую строю??

А счастье было так возможно…

И всё же он поехал в Ортачала, нашел там улицу Красноармейцев, вышел из машины и, сгорая от стыда, спросил у пожилой женщины:

– Не скажете, где здесь базовая строя?

Она благосклонно посмотрела на него и сказала:

– А вон там впереди, через два квартала. Да вы сами увидите.

Лёва проехал два квартала и увидел металлические ворота и большую табличку чёрного мрамора, на которой большими золотыми буквами было начертано: «БАЗА ВОЕНСТРОЯ».

Мой муж рассказывал эту историю множество раз, и неизменно, когда он описывал телефонный разговор, мы все смеялись до слёз.

ОБ ОДИНОЧЕСТВЕ

Богатый человек собирался жениться и для этого заказал каменщику построить на своей земле новый дом. Он очень любил невесту, да вдобавок она была ему неровня – отец её был известный рыцарь, приближенный ко двору. Поэтому жених задумал построить дом по самой последней дорогостоящей моде. Дом должен был быть двухэтажным. На верхнем этаже каменщик взялся соорудить отдельную комнату исключительно для жены. То есть молодая жена должна была спать не как все люди – вместе с мужем, слугами, собаками и случайными прохожими, а совершенно одна! Только со своими детьми, служанками и свекровью. Неслыханная роскошь и утончённость! И когда хозяин навещал её с супружескими ласками, псари и конюхи ничего этого не видели и вообще были не в курсе…

В цивилизованном древнем Риме патриции сидели в роскошных общественных уборных друг против друга и обменивались новостями, а то и новыми стихами. Господа были окружены рабами днём и ночью. А любимые рабы, например, раб Цицерона Тирон, были окружены своими прислужниками.

Японские фрейлины в императорском дворце спали в общих комнатах, так что их циновки касались одна другой. И сам император, даже если ни одна из нёго или хотя бы кои не разделяла его ложа, ни при каких обстоятельствах не оставался один. Во дворце толклись сотни людей, исполняющих тысячи мелких обязанностей.

Известна история, когда японский аристократ отрёкся от мира, отказался от своего имущества и семьи и совершенно один удалился на снежную гору для сурового аскетического монашествования. Никто не знал о его судьбе, пока один из трёх-четырёх сопутствующих ему прислужников не принёс письма, повествующего об его жизни.

И французский король не оставался один в своей спальне. В сущности, все комнаты замков были проходными, потому что архитектура придумала коридор только в восемнадцатом веке.

Дети русских помещиков спали вместе в детской, и воспитатель, няня или гувернантка жили в той же комнате. Даже у Джейн Остин сестры жили вместе, а иногда и спали в одной постели. В элитных школах огромные дортуары вмещали десятки кроватей…

По-видимому, до самого начала двадцатого века люди не нуждались в одиночестве. Острая потребность закрыть дверь между собой и другими и собраться с мыслями – дитя новейшего времени.

Кажется, даже тюрьма пугает не тем, что ограничивает свободу, а тем, что ограничивает свободу нашего одиночества.