Наталия Черных
Поэт, эссеист, прозаик. Живет в Москве.
Автор поэтических книг «Камена» (Русский Гулливер», 2007), «Письма заложника» («АРГО-РИСК», 2012) и других.
Первая публикация – сентябрь 1993 года, газета «Русская мысль». Стихи, эссе о современной литературе и проза опубликованы в «Новом Мире», «Волге», «Знамени», «НЛО», во многих других бумажных и сетевых изданиях.
Сотрудничала с издательствами АСТ, ЭКСМО, «Русский Гулливер» и др.
Роман «Слабые сильные» («Волга, 2015, 3 и 4) вошел в лонг «Большой книги».
Лауреат Филаретовской премии за лучшее стихотворение 2001 года.
Обзор литературных мероприятий: апрель 2018 г.
Именно в апреле год приобретает лицо, ещё не ясное в январе, феврале и марте. Январь ещё смотрит в прошлое, февраль слишком тороплив, март замирает в ожидании. Апрель выступает чётко, как молодой военный, щеголяя формой. Для того чтобы вполне показать новую форму, нужна площадка. А на площадке должно быть действо, иначе форму никто не оценит, и лицо года не попадёт в нужный фокус.
Поливалентная коллега – то есть работник текста, кино, скульптуры из стекла и много чего ещё (кажется, вышивки металлической нитью и художественной постановки унитазов) однажды, именно в начале апреля, полчаса висела на моём телефонном ухе, рассказывая, как важно попасть в фокус. Тусуется она активно, но в фокус, видимо, всё же не попала. Хотя её поливалентность можно считать международной.
Площадка мероприятия в апреле – сакральное пространство. Оно должно быть овеяно легендами и иметь запоминающееся имя. Например, Гоголя, с ударением на последнем слоге.
Гоголя – это не просто пространство возле памятника Гоголю. Их, кстати, два, однако ближе к нашему времени те, что в начале Гоголевского бульвара. Коренные зубы распавшейся системы, олдовый пипл, кажется, не выносит, когда Гоголя называют «старые» и «новые». Пипл предпочитает говорить «большие» и «малые». Или ровно наоборот, и это очень важно. Так что покрылась стыдом и ушла на сайт «хиппи.ру».
Гоголя – это воплощённая роевая жизнь, текучая и пёстрая, сметающая то, что только что было (скажем, прочитано) и мгновенно стирающая его след. Человек вышел на Гоголя, блеснул, как рыба, выпрыгнувшая из воды, затем упал в кустах и умер. Его уже нет в полном смысле этого слова, а тусовка шумит, у неё всегда всё хорошо.
Гоголя – это сцена, где разыгрывается целостное и стройное действо, не имеющее ни режиссёра, ни оператора, ни осветителя. В этом их красота и сила. Персонажи возникают, вспыхивают и растворяются, оставив тепловатый след и горчащее послевкусие поцелуя. Гоголя – это целомудренная оргия, где любовь царит над страстью, но не собирается её уничтожать. Где девушка в голове приносит намного меньше вреда, чем в быту. Где шестидесятилетний козлик не смешон, а величествен, и ему всегда двадцать пять лет, у него тонкий нос, золотые волосы и зелёные глаза.
Зверевский центр современного искусства стал именно такими Гоголями. В нынешнем году двадцать пятый по счёту фестиваль свободного стиха снова открылся в его стенах.
Первый фестиваль состоялся в 1990 году. Долгие годы он искал свой дом. Библиотека имени Чехова, Чешский Дом, другие помещения и здания, – фестиваль пробовал на вкус места, и в некоторых оседал надолго, как, скажем, в Чеховке. Тем временем в литературной среде возник свой сленг: Чеховка, Зверевка.
Однако слово «Гоголя» всё же более выразительное. Примерно как «Сайгон», который терпеть не могла «Малая Садовая». Но это слова из совсем другой жизни, они петербуржцы по происхождению и являются названиями сообществ поэтов, по местам их собраний. Для нынешних тридцатилетних что то, что другое, – равные объекты исследования, катализатор постинтеллектуальных текстов. Нужно заметить, что несколько раз фестиваль свободного стиха открывался именно в Петербурге.
14 апреля – день памяти святой Марии Египетской, согласно житию, долгое время певшей мирские песни в одиночестве пустыни, пока они совсем не истёрлись в памяти. Фестиваль открылся и приветственно помахал длинной очередью из желающих почитать стихи.
Атмосфера первого дня была узнаваемая и до смешанных чувств статичная. Не то нелепо, не то щемит. Лица двадцатипятилетней давности, тексты примерно того же формата, даже последовательность чтения иногда совпадала. Лет десять назад масштаб этого фестиваля был значительнее, а чтение интереснее, и было что фотографировать; уверяю, у меня несколько фотоальбомов с фестивалей разных лет. В этом году в первый день шёл уверенный и трогательный парад олды (то есть старой гвардии). Было с кем поздороваться, было кого послушать, и всё это уже было, но было приятно.
Юрий Борисович Орлицкий, кажется, законсервировался во времени. Смотрел по-прежнему ласково, ловко-иронично поддевал очередного автора, вытаскивал его к столу и называл регламент. В президиуме сидел всё так же неопрятный Данила 
Давыдов, всё те же авторы ждали своей очереди почитать стихи. Порой даже мне кажется, что поэтические Гоголя в Зверевке – самое устойчивое, что есть в современном литературном московском и межрегиональном мире. Так что на второй день фестиваля со спокойной совестью не пошла. Парад продолжался, выходили всё новые знакомые авторы, читали порой сравнительно новые тексты, и всем было весело.
Сезон на Гоголях открывается первого апреля. Знаменуется он не только выносом знамени любви, алого сердца на белом, которое до недавнего времени держал ныне покойный художник-модернист Сольми, но и крутым музыкальным джемом. Музыканты играют для себя, самозабвенно, а вокруг них медленно или быстро колышется изысканно-причудливая толпа адептов альтернативной жизни. Именно это джемование мне казалось наиболее привлекательным в поздних сезонах Гоголей. Без музыки невозможно, ни в каком смысле.
Музыкально-поэтическому фестивалю «Поэтроника» в этом году десять лет. Открылся он 20 апреля в новом месте, в Государственном Центре Современного Искусства на Зоологической 13, строение 2. И, кажется, тоже нашёл свой дом. В приветственном слове куратора программ фестиваля именно эта мысль и прозвучала: «Поэтроника» оказалась созвучной идеям и концепции одной из платформ, разработанных ГЦСИ, так что радость от встречи была взаимной. Фестиваль длился два дня. Первый день – 20 апреля, в зале на третьем этаже в помещении ГЦСИ, второй день – 21 апреля, в обновлённом павильоне «Книги» на ВВЦ (бывшая ВДНХ). Надо сказать, 20 апреля – день рождения Адольфа Гитлера, но это ни в коем случае не намёк.
Зал, в котором 20 апреля прошло музыкально-поэтическое действо, мне запомнился тем, что в феврале 2012 года там прошёл вечер памяти поэта Андрея Туркина, человека музыкально одарённого и невероятно харизматичного.
Так называемое современное искусство невероятно разнообразно. Воспринимать это словосочетание как штамп просто невозможно, всегда хочется спросить: а какое именно? Двухчасовой вечер первого дня «Поэтроники» это моё мнение подтвердил.
Павел и Эльвира Жагун, в чёрном, походили скорее на сгустки энергий в дискретном освещении зала. Павел Жагун оказался отчасти похожим на Бернарда Ливинга, который, как помнят рок-меломаны, некогда играл с великим Манфредом Манном. Оба – техно-аксакалы, олицетворяющие внушительность и невозмутимость.
Вечер шёл слоями: музыка, поэзия (Леонид Шваб), музыка, поэзия. Музыка то оттенялась, то, наоборот, подчеркивалась фото-арт-объектами, мерцающими на экране.
Видимо, я тоже олда. Мне невероятно понравилась музыка Бернарда Ливинга. Возможно, даже в жизни мне ближе идея машинного ритуала. Ливинг представил сюиту, наверно, так можно назвать эту двадцатиминутную красоту, то вспыхивающую, то гаснущую, как свечи под водой. В этой сюите было и то, что знакомо мне по «Зеркалу-омуту» Лайзы Геррард, и то, что было в первых сольных альбомах Роберта Фриппа, и нечто новое. Более сжатое, точное и пластичное – небольшая, но подлинная новость. На экране, сменяя одна другую, шли фотографии из истории о скрипке и двух людях: об уличном музыканте и академической скрипачке. Чтобы завершить рассказ о музыке Ливинга, проще сказать, чего она лишена: прежде всего обратимости. Цифровые технологии влияют и на самое существо человека, делают его частично обратимым, как включенный мобильный телефон в гробу. А человек телесно конечен, но эта конечность – не повод для забвения, иронии или страха. Это всегда тайна. Именно тайна и была в этой музыке тоникой.
Вторым выступал Сергей Касич. Он представил в полном смысле музыкальный дзен. То, что лилось в уши во время его игры, – звуки катастрофы. Ее смех, её страстные стоны, её похоть, её испуг. Десять минут пения катастрофы! Не каждый выдержит. Тем более – не каждый сможет это пение записать. Касич сделал это с драйвом азиатского воина, холодно и тщательно, его музыка – для подготовленного слушателя. Касич вывел из медитативного состояния и отрезвил для восприятия поэтической части.
Леонид Шваб оказался предсказуемо пёстр, узнаваемо скучен и в меру бессмыслен, что и требовалось от современных текстов. Поначалу я удивилась, почему именно Шваб, а не Василий Ломакин читает на «Поэтронике», ведь стихи Ломакина по концепции подходят больше. Но, видимо, как в любом фестивале, что-то где-то пошло не так. Хотя стихи Шваба любят кураторы и критики из разных страт, и он, видимо, очень хороший человек. Некогда один понтоватый начётчик Бланшо написал мне нечто вроде: «хороший человек – это не всегда хорошие тексты». Он абсолютно прав и в отношении Леонида Шваба. Но поэтическая передышка в середине вечера была необходима.
А дальше все шло по-роевому, гулко и темно, но меня уже там не было. Я шла вдоль зоопарка и думала о Гоголях. Как хорошо, что в мире есть Гоголя и что они так разнообразны.
