Юлия Сычёва

Создатель и редактор проекта chukfamily.ru, посвященного литературному наследию трех поколений семьи Чуковских.
Автор статей о литературе, в том числе о творчестве Лидии и Корнея Чуковских.

Как акушерки Чуковского обидели

Эта история началась в те далекие времена, когда я впервые прочитала Дневник Корнея Чуковского. Надо ли говорить, что Дневник – потрясающий документ эпохи, многие страницы которого навсегда врезаются в память. Но один факт запомнился мне по-особенному, как запоминаются неразрешённые вопросы, и связан он с наблюдением отчасти курьёзным.

Читая Дневник, я с недоумением заметила, что Чуковский не раз и не два использует слово «акушерка» как ругательное. Местами прямо клеймит им женщин невежественных и грубых, в особенности ханжей. Чем и когда насолили акушерки Корнею Ивановичу? – вопрос этот нет-нет, да и приходил мне в голову. Но, как назло, ответ не лежал на поверхности.

Конечно, во дни молодости Корнея Чуковского профессию эту выбирали женщины не самые утончённые. Образование их оставляло желать лучшего (акушерское ремесло – важное, но больших познаний в медицине, как известно, не требует), да и интересы их были уже, чем, скажем, у студистов Чуковского во «Всемирной литературе».

Однако видал Чуковский на своем веку людей самых разных, читал лекции и солдатам, и матросам, и милиционерам, многие из которых, говоря откровенно, хорошо если азбуку освоили.

Прошло много лет, прежде чем мне представился случай убедиться, что неравнодушие Чуковского к акушеркам заметила не я одна. Ирина Лукьянова, биограф Чуковского, в своей книге о нём справедливо отметила: «“акушерками” в кругу Чуковского называли дам из средней интеллигенции, стремящихся рулить творческими процессами, – определение сродни “фармацевтам”»[1].

Конечно, при желании всякое слово можно превратить в ругательное. Не сомневаюсь, что Корней Иванович убедительно объярлычивал несимпатичных дам «акушерками» как в своём кругу, так и за его пределами. Вы и сами можете попробовать, обругайте ради эксперимента кого-нибудь хоть «акушеркой, хоть «этажеркой», хоть «кашей гречневой». Ничего сложного, было бы желание. А если добавить экспрессию, искреннее чувство и толику актерского мастерства, так и русский язык недолго обогатить непривычным значением привычных слов. Только по-прежнему непонятно, почему ему вздумалось ругаться «акушерками», а не «классными дамами», «гувернантками», «суфражистками» или как-нибудь там ещё.

Тут к месту вспомнить о том, при каких обстоятельствах Чуковскому приходилось видеться с акушерками. Детей у него было четверо. Первый сын Николай родился вдали от отца в 1904 году. Чуковский в ту пору служил корреспондентом газеты «Одесские новости» в Лондоне. Его жена, сопровождавшая его в этой поездке, незадолго до родов уехала в Одессу, где и разрешилась от бремени. Прошли долгие месяцы, прежде чем Чуковский увидел своего первенца. Чуть меньше, чем через два года, у Чуковского родилась дочка Лида. Можно предположить, что роды прошли благополучно и не оставили в душе отца сколько-нибудь драматического следа. Лидино рождение вскользь отмечено Чуковским в письме к Брюсову, в том ключе, что, вот, знаете ли, у меня теперь уже двое детей[2].

Третий сын Корнея Чуковского Боба родился в 1910 году. Обстоятельства его появления на свет нашли отражение в письме к писателю Альбову: «Это было гнусное время: только теперь родила моя жена. Роды были трудные – созвали целый консилиум, – она кричала 20 часов – потом хлороформ, щипцы и т. д. – всё это у нас дома – так что я совсем измучился, ни писать, ни читать не мог. Всё подготовлено было для родов в больнице – и деньги вперёд уплатили – и жена была в больнице 3 дня, на четвертый приехала на минутку в Куоккала – и тут-то её захватило»[3].

Неудивительно, что, имея за плечами этот опыт, к моменту появления на свет Мурочки, четвёртой и последней дочки Чуковского, отец был сильно взволнован в ожидании родов. Шел 1920-ый год. Время было голодное, холодное, вьюжное. В целом безнадёжное. Третий год после революции. Марии Борисовне тогда было сорок. Беременность проходила тяжело. Возможно, что накопившаяся тревога подтолкнула Чуковского описать вечер, предшествовавший Мурочкиному рождению, так подробно:

«Ах какой сегодня ветер – диккенсовский. С далеких снежных полей – идёшь из-за угла, а тебя гонит назад, и ты скользишь по обледенелому тротуару задом, задом, задом. Близится торжественный миг: иду за говорливой акушоркой. Хорошо, что в доме все есть: и хлеб, и чай, и сахар, и сухари, и картошка, и дрова – акушорки любят попить и поесть. Бегу за Мартой Фердинандовной.

Вот я и вернулся. Руки еще дрожат: нес тяжёлые чемоданы Марты Фердинандовны: она впереди, махая руками, вправо-влево, вправо-влево! Проходя мимо белого дома: «Здесь меня тоже ждут – не сегодня-завтра… Нарышкины!»

Изумительно, что я ее нашёл: не видно номеров на домах. По интуиции отыскал № 39-й, но где же квартира вторая? Позвонил в 17-ю, выругали; позвонил в 4-ю, какая-то иностранка объяснила, но путанно. Я пришёл – длинногубая старуха зажгла лучину. – Теперь около 2-х ч. ночи. Марья Борис. в белой косынке сидит на диванчике. Боба спит у меня. Всюду свет. Топится плита. Из-за двери слышен Машкин смех. Что, если это ложная тревога? Теперь 4-й час. Пишу примечания к гржебинскому изданию Некрасова. Акушорке готовят кофей. 6 1/2 ч. «Я клубышком каталася, я червышком свивалася» – схватки ежесекундные – меня разбудили через 1/4 часа после того, как я заснул: бегу за проф. Якобцевым. Телефон – слышно как два. Крик петуха – откуда? 8 1/2 часов, только что вернувшись с проф. Якобцевым – я переменил мокрый сапог на валенок – и стою на кухне – вдруг хрюкающий вопль – и плач-мяуканье: мяу – голос доктора: дочка! Коля входит на кухню: девочка! У меня никаких чувств: слушаю плач – и ничего»⁴.

Не сомневаюсь, что у каждого читателя Диккенса в памяти живёт свой ветер; великое множество ветров живописал для нас щедрый Диккенс. Мне же вспоминается предзимний ветер, с которого начинается роман «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита», тот, что сбил с ног мистера Пекснифа прямо на пороге его дома. Эта ассоциация, быть может, не случайна. Не будем, однако, забегать вперёд.

В дневниковой записи на авансцене впервые появляется акушерка. Марта Фердинандовна говорлива, суетлива, знает себе цену, любит поесть и попить. Она не слишком чувствительна, не деликатна. Можно предположить, что едва ли она заметила напряжение идущего рядом с ней Чуковского. Завтра её ждали у Нарышкиных, послезавтра где-то ещё. Во всякую пору на белом свете предостаточно рожениц. Всех не запомнишь. А уж мужей их и подавно! При всем этом в ее образе трудно разглядеть одиозные черты, дающие повод для далеко идущих обобщений.

Для нашего маленького расследования появление настоящей акушерки на страницах Дневника важно. Хотя бы потому, что даёт понять: образ акушерки сложился у Чуковского не только на основе жизненного опыта. Но и жизненный опыт сыграл не последнюю роль.

Самая характерная анти-акушорская филиппика Чуковского записана в апреле 1920 года, во дни, когда память о встрече с акушеркой была ещё очень свежа. Однако в записи речь идёт о дамах другой профессии. Они собрались для того, чтобы обсудить изменения в Доме Искусств, где Чуковский тогда работал:

«…за большим столом – кругом немолодые еврейки, акушерского вида, с портфелями. Открылось заседание. На нас накинулись со всех сторон: почему мы не приписались к секциям, подсекциям, подотделам, отделам и проч. Я ответил, что мы, писатели, этого дела не знаем, что мы и рады бы, но… Особенно горячо говорила одна акушорка – повелительным, скрипучим, аффектированным голосом. Оказалось, что это тов. Лилина, жена Зиновьева. Мой ответ сводился к тому, что «у вас секция, а у нас Андрей Белый; у вас подотделы, у нас – вся поэзия, литература, искусство». Меня не удивила эта страшная способность женщин к мёртвому бюрократизму, к спору о формах и видимостях, безо всякой заботы о сущности»[4].

Собравшиеся «акушорки» большей частью были педагогами. Все сплошь большевички. Многие – жёны видных партийных деятелей. Товарища Лилину звали Злата Ионовна. Она происходила из небольшого городка Виленской губернии и по образованию была учительницей. Ещё в 1918 году она написала брошюру «Солдаты тыла (женский труд во время и после войны)». Это пропагандистское сочинение имело целью «закалить женщин в верности классовому знамени, сделать из них стойких борцов за рабочее дело»[5]. Написано оно было без публицистического блеска, зато с чувством и честным вниманием к статистике. В брошюре Лилина касалась трудностей женской жизни и участи беспризорных детей. Эта работа способствовала её репутации знатока детско-женского вопроса и в совокупности с заметными администраторскими дарованиями сделала подходящим кандидатом на роль управителя просвещения и вершителя судеб детской книги. На этом поприще товарищ Лилина трудилась, пока в 1929 году не умерла безвременно от рака.

Лилина была натурой пламенной. Ее аффектированную, напористую манеру говорить заметил не только Чуковский. «Все помнят её нервную, напряженную речь», – записал в воспоминаниях Луначарский[6]. И ещё: «Злата Ионовна горела делом народного образования. На всех съездах и конференциях она выступала с большими речами, рьяно защищала ту или иную свою точку зрения, во всё вносила максимум темперамента». Эти особенности Златы Ионовны можно бы связать с громогласной, распорядительной Мартой Фердинандовной, но на этом сходство заканчивается.

Корней Иванович ошибся, когда решил, что спор его с Лилиной больше о форме, чем о сути. Очень скоро ему представился случай в этом убедиться. В 1926 году Лилина выступила против сказки Чуковского «Белая мышка» (по Лофтингу). И там уж она развернулась. «Всё очень очеловечено вплоть до лошади, которая живет в кабинете», – негодовала Лилина. «Отзыв, который нужно сохранить для потомства», – с печальной иронией констатировал Чуковский. [7]

У него вообще-то не было шансов ей понравиться. Весь этот мир – Андрей Белый, поэзия, литература, искусство – был ей чужд. Она и в самом деле хотела, чтобы женщины не работали за бесценок, чтобы дети не бродяжничали, чтобы детская книжка помогала воспитывать крепких ребят. Фантазию, тонкость, художество трудно понять, родившись мещанкой и ставши штатной революционеркой. Как это ни печально, слишком чёткие представления о справедливости слишком часто синонимичны узости. Товарищ Лилина ратовала за порядок сиречь реализм. И всякие там человекообразные лошади были ей глубоко неприятны. Куда как полезнее были бы книжки о Ленине, которые она, кстати, и сама писала.

Но эта мировоззренческая пропасть с такой очевидностью открылась позже, а тогда, в 1920 году, Чуковский увидел, что пришли равнодушные люди, в лицемерных радениях готовые рушить то, что ему дорого. И ничего-то их не заботит, кроме собственных ложных представлений о «приличиях» и «порядке».

Где-то мы это уже встречали…

Ах да, пора вспомнить о Диккенсе! Самую знаменитую акушерку мировой литературы зовут миссис Гэмп и появилась она на страницах романа «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита».

Можно забыть десятки прямолинейно-сатирических страниц этого на удивление неровного, если не сказать небрежного, для Диккенса романа, но только не миссис Гэмп. Среди галереи выведенных в нём лицемеров миссис Гэмп представляет дугой тип. Она – пройдоха. Диккенс вообразил и воплотил её с тем особенным любовным вдохновением, которое посещает писателя, когда он предчувствует художественную удачу.

Миссис Гэмп – мастерица на все руки. Она и акушерка, и сиделка, и, как сейчас бы сказали, сотрудница ритуальной службы. Где смерть, где рождение – везде миссис Гэмп.

Миссис Гэмп любит плотно и вкусно поесть, а при случае выпить и приодеться. Она громогласна, болтлива, не упустит возможности напомнить о том, как она востребована и известна, какую бесценную помощь оказывает в житейских делах. У нее есть приёмы, как войти в доверие и набить себе цену.

Помните: «Завтра меня ждут у Нарышкиных»? К слову, сама миссис Гэмп говаривала о себе так: «сколько я младенцев на своем веку приняла – и за неделю не окрестить в соборе святого Павла!»

По существу же, она была виртуозом того, что теперь называют формальным отношением к делу. Равнодушие – это черта, которую Диккенс тщательнее других подсвечивает в её натуре. Не то чтобы миссис Гэмп совсем чуждо было сострадание, просто оно лежало на дне её пройдошистой души под вековечным спудом забот о насущном. Жизнь научила её, что сиделку зовут к больному не для того, чтобы она облегчила его страдания, а для того, чтобы люди не говорили худого. Везут покойника по улицам, так люди могут убедиться, что родственники не поскупились на похороны. Мечется больной в горячке, так извольте видеть, он досмотрен, к нему приставлена опытная дама. А умрет в тоске и мученье, так не сиделка же в этом виновата. Миссис Гэмп – жрица культа приличий, создательница нужных видимостей в обществе лицемеров.

Тут уже и образ товарища Лилиной выступает в лучах софитов. «Меня не удивила эта страшная способность женщин к мертвому бюрократизму, к спору о формах и видимостях, безо всякой заботы о сущности».

Корнею Чуковскому образ миссис Гэмп был знаком. Тому есть подтверждение в книге «Высокое искусство», где Миссис Гэмп отведен целый большой пассаж[8]. Однако нет сомнений, что Чуковский познакомился с ней гораздо раньше, еще в юности. Английская литература, Диккенс – своего рода его духовные университеты. В иерархии его эстетических и культурных ценностей ей отводится место не менее почетное, чем русской. Миссис Гэмп с её живостью, жизненностью и яркостью запомнилась Корнею Чуковскому не только как отдельный персонаж, но и, как того хотел Диккенс, большое художественное обобщение. Неудивительно, что впоследствии он неосознанно стал проецировать её черты на профессию в целом, на встреченных им акушерок и на тех дам, которые, по его представлениям, несли в себе ненавистные «акушорские» черты. Для писателя опыт, почерпнутый из литературы, весомее любого жизненного опыта. Так Диккенс, создав образ миссис Гэмп, определил отношение Чуковского к представительницам этой профессии. И отношение это вышло за рамки литературы, стало жизненным фактом, фактом биографии писателя. «Причудливо тасуется колода», – сказано было по другому поводу, но ведь и в самом деле…

Любопытно, кстати, что в романе Диккенса мы ни разу не видим миссис Гэмп в деле. Читатель наблюдает, как она ухаживает за больным, ходит за стариком, соборует покойника, но ни разу не видит, как она принимает роды. За этим стоит небольшая авторская хитрость. Покажи нам Диккенс, как миссис Гэмп участвует в таинстве появления новой жизни, как она способствует её рождению, наше отношение к ней невольно смягчилось бы, а это навредило бы его замыслу. Интересно, что при этом Диккенсу важно подчеркнуть, что основное поприще миссис Гэмп именно акушерство, несмотря на то, что в романе она занята другими делами.

Здесь впору задуматься о мотивах самого Диккенса. У него, стало быть, тоже было что предъявить акушеркам. Рискну предположить: и во времена Диккенса, и во времена Чуковского роды были обставлены так, что мужчина в торжественные и страшные для него минуты оказывался как бы выброшенным из жизни дорогих ему людей. На его место мужа, отца, хозяина дома вставала распорядительная акушерка. Поднималась суета, все бросались выполнять её указания. И в течение долгих часов никто не замечал отца будущего ребенка, его волнений, надежд и страхов. Равнодушие акушерок – это равнодушие к чувствам мужчин. И знакомо оно было и Диккенсу, и Чуковскому.

Надо сказать, что эти нехитрые размышления отчасти вдохновлены чтением книги Дженифер Уорф «Вызовите акушерку». В предисловии она пишет: «В январе 1998 года «Журнал акушерок» опубликовал статью Терри Коатс, озаглавленную «Образ акушерки в литературе». После тщательного исследования Терри была вынуждена прийти к заключению, что в литературе образ акушерки практически не раскрыт»[9].

Думается мне, что Чуковский, доживи он до наших дней, прочитал бы эту книгу. Не только потому, что по ней снят успешный сериал BBC, а Чуковскому наших дней это, наверное, было бы любопытно. Не только потому, что в ней есть прекрасные образчики кокни, которые были ему любопытны всегда. Но, может быть, и так просто, из чувства природной справедливости?

ПРИМЕЧАНИЯ:

¹ Ирина Лукьянова «Корней Чуковский». – М.: Молодая гвардия, 2006 г.

² Собрание сочинений Корнея Чуковского в 15 томах, Т. 14: Письма (1903–1925), стр. 125, письмо В.Я. Брюсову от 24 марта 1907 года.

³ Собрание сочинений Корнея Чуковского в 15 томах, Т. 14: Письма (1903 –1925), стр. 226, письмо М.Н.Альбову от 9 июня 1910 года.

⁴ Собрание сочинений Корнея Чуковского в 15 томах, Т. 11: Дневник 1901– 1921, стр. 290.

⁵ Собрание сочинений Корнея Чуковского в 15 томах, Т. 11: Дневник 1901–1921, стр. 294.

⁶ Лилина, Злата Ионовна. Солдаты тыла : (женский труд во время и после войны) / З. Лилина. – Пг.: Изд-во Петроградского Сов. Раб. и Красн.-Арм. Деп., 1918

⁷ А.В. Луначарский. Памяти Златы Ионовны Лилиной. «Народное просвещение», 1929, № 6, с. 102-103

⁸ Собрание сочинений Корнея Чуковского в 15 томах, Т. 12: Дневник 1901–1921, стр. 293.

⁹ Собрание сочинений Корнея Чуковского в 15 томах, Т. 3: Высокое искусство, стр. 143-145.

¹⁰ Дженифер Уорф. «Вызовите акушерку», Livebook, 2016. Пер. М.Г. Фетисовой.