Ефим Бершин – поэт, прозаик, автор пяти книг стихов, романов «Маски духа», «Ассистент клоуна» и документальной повести «Дикое поле». Произведения переведены на английский, немецкий, румынский, македонский, французский, испанский языки.

ДЕТИ ЛУНЫ

Фрагмент романа «Входите тесными вратами»

Когда я открыл глаза, уже рассвело. В комнате, конечно, никого не было. Кто-то колотил в дверь. Оказалось – местный бригадир с лесозаготовок и почему-то деревенский фельдшер из Почки с зеленой санитарной сумкой через плечо, на которой был вышит красный крест. Вылитый санитар военного времени. Фельдшер подозрительно меня оглядел, словно что-то заподозрил, приложил руку ко лбу, но ничего не сказал. А бригадир поторопил:

–  Вставай, журналист. А то пока проснешься, все спать лягут. Человек пропал, а ты спишь. Надо ехать. Нужен тебе факт или не нужен?

– Нужен. Как же не нужен?

– Тогда поехали.

Печора в это утро отливала почерневшей сталью и с превеликим трудом отражала прибрежные сосны. Лес по берегам затаился, словно предчувствуя недоброе. Даже катер наш урчал недовольно, не желая забираться в богом забытую глушь, где, как ни странно, водились еще не только звери и рыбы, но и люди.

Потом была эта самая деревня, Почка, хотя предположить, что в этой Почке когда-нибудь и что-нибудь цветет, было непросто. От полусгнившего деревянного причала тропинка вела прямо к тяжелому, почерневшему от времени и даже слегка покосившемуся срубу, глухой стеной отгородившемуся от северной стороны. На пороге, чуть подбоченившись, поджидала хозяйка – белая, кряжистая, в распахнутом ватнике и резиновых сапогах, голенища которых распирали добротные икры.

– Ну, здравствуй, Мария, – пробасил бригадир. – Пока до тебя доберешься – зима настанет.

– А ты-от не добирайся, – ответствовала Мария. – Может, тогда-от и не настанет. Будет тебе всегда лето.

– Все шутит,–  пропел фельдшер. – Ишь, шутит все. Мы тебе вот,

Марья Попова, человека привезли. Может, он что скажет. Водка-то есть?

В избе хозяйка подала две бутылки водки воркутинского розлива и розовую браконьерскую семгу, свежезасоленную, почти сырую. И все время приговаривала:

–  Живем-от хорошо, хорошо-от живем. Да хозяин только пропал.

–  Как пропал?

–  Сейчас-от расскажу. С вечера пошел на лодке за семгой. Мы тут семгу берем-от, засолим, особенно на зиму-от. Вот пошел он за семгой, и нету его. Утром побежала смотреть – ни лодки, ни хозяина, ни даже Печоры. Один лед. Хотя с вечера еще вода была. Так думаю, не заметил он, что река замерзает. Под лед-от ушел.

–  Да как же мог не заметить-то?

–  Вот так-от. Не заметил, и все тут. Темно ведь было. А теперь каждый год, как река замерзнет, ночью вскочу – слышу: стучится он, Попов мой. В лед стучится-от. Да громко так! Хочет, чтоб выпустили его оттуда.

–  Врагу-у не сдае-ется наш гордый «Варяг», – затянул фельдшер. – Не плачь, Марья Попова, стучится – значит, живой.

–  Да сколько ж ждать-то? Два ледохода прошло.

–  Как? – опешил я. – Два года прошло! И что ж, никакого следствия не было? Следователь-то приезжал?

–  Приезжал.

–  И что?

–  Тоже-от пропал.

–  Как это – пропал?

–  Да-от так-от, был и нету.

–  Тоже утонул?

–  Да кто ж его знает? Может, и утонул. И не могу я больше ждать. Ко мне вот Попов сватается. И другой Попов тоже.

–  Что это у вас столько Поповых?

–  Так все-от Поповы и есть. Откуда у нас другой фамилии взяться? Все родственники. Разве вот тебя привезли. Ты ж не Попов?

–  Нет.

– Вижу, что не Попов. Может, ты-от останешься хоть? Третьим будешь.

–  Каким это третьим?

–  Третьим-от Поповым.

–  Зачем тебе третий, если и без меня тут все Поповы?

С улицы раздался стук в дверь.

–  Открывай, Марья! Я тебе кота принес!

– Вот, – всплеснула руками Марья.–  Попов.

– Поща-ады никто-о не жела-ает, – дотянул наконец фельдшер.

–  По последней, – заявил бригадир.

–  Марья! – кричал Попов с улицы. – Кота!

В комнату ввалился уже пьяный Попов и, пуча задымленные зенки, строго спросил:

– А где Попов?

Не обнаружив Попова, Попов налил себе водки и бесшумно проглотил. А здоровенный кот, вырвавшись из рук Попова и немедленно ухватив со стола кусок семги, уркнул, крякнул и, не выпуская семгу из зубов, прыгнул в щель за печкой.  

И тут водка, наконец, сыграла, и дальнейшее слилось в один разноцветный комок. Как будто все это было не со мной. Или со мной, но не с тем, что вчера. Словом, что-то или произошло, или должно было произойти. Знак или уже подан, или только будет подан.

–  Кто ты есть, журналист? – двоился в глазах фельдшер, пуча зенки.

–  Попов-от, – ответствовал я неуверенно. – Или не Попов.

– А ежели Попов, – нависала надо мной всей мощной таежной грудью Марья, – тогда-от ищи мне Попова.

–  Как же я его найду, если Печора еще не встала? – сообразил я. – Он же под лед ушел?

–  Под лед, – согласилась Марья.

– А где лед?

–  Нету, – согласилась Марья. – Значицца, искать не будешь. Тогда я другого Попова возьму.

И пошла подбирать с пола уснувшего на коврике Попова.

А на улице тем временем резко похолодало, и синий северный ветер немедленно выдул из меня хмель. Бригадир с фельдшером, красочно переругиваясь, никак не могли взобраться на борт, где уже давненько поджидал основательно продрогший кормчий. Наконец, катер оттолкнул от себя пьяный берег, подавился дымом и, превозмогая собственную немощь, двинулся вверх по Печоре. И тут на нас обрушился такой снегопад, какого я в жизни не видел. Только представь: Печора, катер, снег! В августе! Все исчезло.  Куда плывем – не разобрать. Откуда – тоже. Один только снег, снег, снег, сожравший не только Печору и берега, но даже сам воздух. Выпадение осадков в виде сплошного света.

Когда снегопад неожиданно прекратился, сразу стало темно. Берега чернели по сторонам. Их не было. Ничего не было. Только впереди, рассекая надвое Печору, горела огромная луна. И мы плыли прямо к ней.