Дмитрий Близнюк
Публикации автора: «Сибирские Огни», «Знамя», «Новая Юность»,»Крещатик», «Слово/Word», «Кольцо А», «Плавучий Мост», «Южное Сияние», «Невский альманах» и др.
Публикации на английском языке: «Dream catcher»(UK), «Reflections»(UK), «The Best of Kindness 2017» (USA), «The Ilanot Review» (Israel), «River Poets Journal»(USA),»The Courtship of Winds» (USA),»In Layman’s Terms» (USA).
Лауреат нескольких международных конкурсов.
Проживает в Харькове.
* * *
точно больной зуб
глубокой ночью дернется лифт сквозь тонкие стены
тишина передернет затвор
а я будто зафлейтенная кобра
все еще раскачиваюсь перед монитором
отдираю строки от зеленого лица
как мидии с валуна – наросли
за время прилива вдохновения…
исподволь прихожу в себя
а крылатая душа все еще парит в эмпиреях
гуляет по комнатам
заброшенного дворца созвездий
так олененок
освещенный синим лунным светом
бродит по картинной галерее
где серые мерцающие стены
увешаны
шевелящимися мордами львов
* * *
Ветка легонько бьётся в окно.
Равномерное постукивание вязальных спиц.
Звуки сливаются в оглушительное волшебство тишины –
тишина на фоне мелкого шума, как девушка,
что вышла из моря – она по-русалочьи ловко отряхивает волосы,
выжимает их и кладёт себе на плечо, как солдат мушкет.
И я беру девушку за руку – доверчивая и нежная –
и иду вместе с ней по парку, усыпанному звуками
(шапка Мономаха тишины утопает в драгоценных каменьях).
Монета падает на асфальт,
воздух царапает чирх зажжённой спички,
и где-то вдалеке позвякивают кастаньеты трамвая.
Слепой человек на скамейке причмокивает губами –
его глаза-улитки ввалились внутрь, а рядом с ним
терпеливо сидит женщина, прямая и плоская,
как дева на иконе, и держит его за руку.
И сосны неподвижны в небесах, точно скалы. Так тихо,
что слышен скрип крошечных челюстей белок на соснах.
Тишина – это дорога из другого мира.
Фундаментальная стезя богов, проложенная через
музицирующий бедлам человечества.
В тишине мы зрим вечную сюрреальную толчею
и шествие слоновьих идей, образов, призраков.
Отодвинь бахромчатую ковбойскую завесу ноября.
И прислушайся к тишине… Это всё,
что останется от тебя.
чувство снега
сегодня выпал первый снег
в саду
и черный мозг земли,
взрыхленный муравьями,
с еще зелеными извилинами травы,
но уже пегими листьями
красиво присыпало белыми перышками,
будто ангелы дрались подушками,
с тихим треском вспарывали когтями белую ткань.
сегодня первый снег пришел в качестве гостя,
невинный, нежный, напоминает
троянского пушистого жеребенка,
скачет, играет, понарошку кусает —
растопыренные пальцы.
и моя душа радуется
/наперекор и вопреки логике, здравому смыслу/
пусть все это обман нас возвышающий,
нас вальсирующий,
верблюжата детства
подсматривают в игольное ушко,
а я оглядываю карликовый сад:
черная костлявая вишня
под снегом обрела второе дыхание,
расцвела почти как весной –
поймала на спиннинги ветвей
стайку голодных воробьев и снежинок.
здесь, в Ноябре,
посреди охлажденного ада,
первый снег прекрасен точно кит-альбинос,
всплывающий из-под земли.
и Ахав медлит, но все же отворачивает гарпун
и я – атлет в пуховике –
поднимаю взглядом тяжелое низкое небо –
черно-синюю штангу с белой бахромой
как можно выше.
я жив
я бессмертен
я что-то еще…
***
мне пора возвращать свою юность,
пора возвращать чудеса в решете
всех весенних, летних дождей над проспектом и парком,
когда город хиреет, хихикает,
бьется пыльными плавниками
в мутно-серебристом оргазме,
в ртутных брызгах, в трамвайных дрязгах.
младенцы в кроватках улыбаются во сне,
как червячки в пуховых яблоках Господних.
как жаль, что я вырос из крыльев,
не испытав ни одного настоящего полета.
душа – манекен.
и что на себя ни надену, все однажды сниму –
дебелые шкуры медведей,
тяжелые латы с вмятинами от лезвий и стрел.
золотые цепи с изумрудными жуками.
я прошелся с мечтой о тебе
сквозь холодное осеннее пламя,
дождевую воду, гул водосточных труб,
вибрацию небольших аэродромов.
сквозь тишину, сквозь тысячи дней,
перепрыгнул через зубцы слепого часовщика.
я теперь воробей на ветвях
твоей памяти.
но
лучистое нечто улыбнется сквозь годы.
мне уже не вернуться,
не пролезть сквозь игольное ушко,
только дверной глазок от старой квартиры
я пристрою в пространстве.
смотри, как потемнел лик клена.
он не помнит меня молодым.
это наша необратимость.
получив осиновый кол под ребра,
седину в волосы – серебряными вилами по черной воде –
мы из сильных оборотней превращаемся в уязвимых
человеков. голые и сморщенные,
барахтаемся на бетонном полу.
в рафинированном раю
микрорайона.
что же делать?
спрошу у черешни.
заведу зеленый патефон лопухов,
вытащу твое легчайшее платье из облаков,
и потанцует призрак ушедшей эпохи
с призраком будущим.
этот персик мы так и не доели, оставили на блюдце,
канул в вечность вопрос о продлении
земной регистрации,
мне пора возвращать эту жизнь, принцесса,
наши райские кущи, где сплетали тела
желтые змеи,
где я играл с друзьями по беспамятству в прятки
и лодыжкой напоролся на осколок стакана в бурьяне,
шел сквозь соленый, слоеный вечер домой
и не чувствовал боли.
облезли наклейки на велосипедной раме,
сгоряча прожита наша жизнь, ее лучшая часть,
мы так ничего и не поняли, не осознали,
нам бы пересмотреть все громадные
фильмы дней внимательно,
перекурить, переиначить сюжеты героев,
разглядеть бы Господа на 25-м кадре.
на улитках перевезти феррари, и розовый пар.
и дураков из тумана
Бабочками Брэдбери
Вагон метро качается, как метроном кошмара.
Берлинская стена из лиц и искривлённых взглядов.
Вот базальтовая женщина в очках. Что ей сегодня снилось?
От этого зависит судьба целой планеты.
Неужели она третья лишняя в самодостаточном мире?
Посторонняя насквозь, с мигренью и страстью
к белому шоколаду?
Жизнь непоправимо стареет и теряет каштаны.
У вселенной опускаются руки с фломастерами –
все миллиарды, всё летит к чёрту в тартарары!
Неужели в спектр радуги не входит цвет
её карих настороженных глаз? Кто-то выдрал
провод из кабеля человечества – авось никто не заметит.
Я смотрю на неё и чувствую –
что-то в мире идёт не так. Логика эгоиста мечет бисер,
но я не свинья разумная – бери выше!
Она – один из каратов алмаза, смысла моей жизни.
Без неё вчерашний день развалится на куски,
как халабуда бродяги под ливнем. Без неё
строки растекутся растаявшим мороженым.
А она по-носорожьи прямо смотрит в меня,
инстинктивно прижимает сумку к бедру,
где кошелёк и ключи от дома. От иного мира.
И вся планета безнадёжно кишит бабочками Брэдбери,
полыхает людьми Брэдбери, как в немом кино.
И лик мира меняется ежесекундно,
ежеминутно, ежечасно,
точно его нещадно бьют током, танком, танку
