Сергей Каревский
Родился в 1962 году. Детство — Большой Каретный. Занимался фигурным катанием. Учился в средней школе. Служил в армии. Работал дворником в Литинституте; был артистом разговорного жанра и директором АЗС; зам. ответственного секретаря «Литературной газеты» и «Региональной России». Был директором редакционно-издательского центра и главным редактором PR-агентства. Web-разработчик с 2003 года. Ездит на работу во Всероссийский научно-исследовательский институт дальней радиосвязи.
Хороший писатель часто является изумительным фотографом. Textura просит известных писателей поделиться своими любимыми фотоснимками и рассказать, почему они любимые и как появились. В этот раз о своей фотографии, сделанной у Булгаковского дома летом 2015 года, рассказывает Сергей Каревский.
У Булгаковского дома летом 2015 года
За что люблю искусство фотографии, это за «нескучно». Общение с коллегами постоянно подразумевает некий перформанс, творимый, создаваемый здесь и сейчас. О чём бы ни шла речь: «Опаньки, а ну-ка замри… нет-нет, повернись, как стоял». И на работе праздник всегда с тобой. Пришла в студию женщина, забрела как бы случайно. Может, кто посоветовал, или нашла в интернете одну из фоточек подписанную и не поленилась погуглить, или ещё каким способом…, например, доехала на метро. Я обычно не спрашиваю, как люди попадают в тот зачарованный омут обстоятельств, называемый «студией», в который, как в кроличью нору провалился я лет 45 тому назад и не выбрался до сих пор. Все слухи о том, что фотографу жить трудно, необходимо правильно расставлять приоритеты в бизнесе, создавать воронки продаж при помощи SEO, NEO, операционного и ассоциативного контента, выходить замуж по контракту ― сильно преувеличены. Эти ребята даже не представляют, насколько обманываются и отвлекают себя от подлинной жизни. Мне как-то рассказывала блокадница, что, пряча до сих пор хлеб под матрац, она таким образом защищает себя и своих близких от напасти. Слово «напасти» ― беды, неприятности, но и любой запас чего-то. Родственники не трогали заклады, жалели её, считая, что, пережив подобные ужасы войны, человек имеет право на странности. А я уверен, что старушка кроме того действовала и по вдохновению. В образе, форме, предмете живёт коляжная магия. О хлебе совсем отдельный разговор. Вот только жить в эту пору безмерную, жаль, не придётся ни мне, ни тебе.
Женщина так себе… (мы о ней упоминали в начале прошлого абзаца). Серое пальто, которое я принял с её сутулых плеч на входе. Затем идёт платье, которое ей совсем не идёт, не строит ей фигуру, а только навязывает некую претензию. Лицо, спрятанное под макияжем. Толстые руки, спрятанные в тонкие рукава. Натруженные ладони с бесформенными пальцами, но длинными, крашенными под сурдинку ногтями. Свят, свят… Целуя руку, спрашиваю: «Какими судьбами? Фото на паспорт или на пенсионное удостоверение?» Это у меня такие глупые шутки. С некоторыми клиентами хочется распрощаться сразу, сказавшись больным на всю голову.
― Меня Вы не проведёте? ― смеётся моей шутке. ― О Вас рассказывал некто N. Мне необходимо понравиться одному мужчине. Я знаю, что вы сможете.
― Кто же этот счастливец? Банкир, депутат?
― Неважно. Прежде, я хочу понравиться самой себе, что со мной давно не случалось. А если я понравлюсь себе, то понравлюсь и кому захочу.
У неё приятный, воздушный голос. Говорит без интонаций, словно читает по бумажке. Но женщинам это идёт. Начинаешь невольно вслушиваться и разгадывать.
― Логично. Но Вы без сомнения представляете себя всё ещё двадцатилетней. Мне не вернуть Вам девственности. Я и сам, просыпаясь по утрам, удивляюсь в зеркале господину за 50.
Сажаю её на высокий стул и включаю свет. От ярких ламп она щурится и прикрывает глаза ладонью.
― Не прячьтесь. Мне надо, чтобы Вы привыкли к свету и перестали на него обращать внимание.
Дама опускает руку. Её кожа суха и щёки плотно напудрены.
― Давайте пригласим стилиста, визажиста, сделаем причёску.
― Не надо. У вас есть средство посильнее грима, ― она повела плечами. И одно крылышко, как у скомканной за зиму бабочки, отлипло от другого. Плечи выпрямились. Глазки заблестели.
― Какое же средство?
― Влюбитесь в меня.
По понятным причинам я не публикую эту работу. Снимок сделан на условиях клиента. Но и фотографа иногда нужно ставить на место и напоминать о целях его искусства. А цель и смыслы едины, поскольку все влюблены в жизнь. Память, сюжет, игра, правда — всё рождается и умирает в одно мгновение. Это беспрерывное движение из ниоткуда в никуда увлекает даже тех, кто без сил. Мы влюблены и только поэтому живы. И это мгновение — суть удачной фотографии. Я никогда не расстаюсь с фотиком, поскольку накрыть может в любой момент.
Вот я прогуливаюсь у Булгаковского дома летом 2015 года. Москву затемняет грозовой тучей. Сумерки — одна из стандартных парадигм фотографа. С запада наползает небезызвестная тьма. Символизм ума прикидывается ощущений явью. Тень и свет — смещение образов, нарушение границ. Именно они заставляют хвататься за фотоаппарат и настраиваться на удачу. На улице я не пользуюсь профессиональной техникой. Только компактная камера, чтобы не привлекать к себе внимание и ловить, ловить мимолётное дыхание. Вдох, рамка объектива, выдох, спуск. Успеваю спрятаться под козырьком Кофе Хауз. Можно зайти в подворотню (она рядом), что более безопасно для аппарата. Но обзор окажется минимальным и таких «безопасных» фото полным-полно. А я хочу быть внутри стихии. Если техника позволяла бы, я фотографировал бы из капель, падая тебе на лицо, а снимки показывал поцелуями. Я превращаюсь в дождь.
