Геннадий Каневский – поэт, эссеист, литературный обозреватель. Родился в Москве в 1965 году, закончил МИРЭА, по специальности – инженер по медэлектронике, по основному роду деятельности – редактор журнала по электронике. Автор шести поэтических сборников, выходивших в издательствах Симферополя, Петербурга, Москвы и Нью-Йорка, а также книги избранных стихов. Публиковал стихи в толстожурнальной периодике («Воздух», «Волга», «Знамя», «Октябрь», «Новый берег», «Новый мир», «Урал») и нескольких антологиях на русском и английском языках. Лауреат независимой премии «П» журнального портала Мегалит (2013), премии «Московский наблюдатель» за литобзоры (2013), премии журнала «Октябрь» (2015).
ГОГГЛЗ
И засыпая, и просыпаясь, пытаешься поймать за хвостики мечущиеся в голове слова, части слов, союзы, предлоги. Это знаки отплытия на остров и возвращения с него. Остров каждый раз разный, никогда не какой-то конкретно. Важна идея отдельности, необщности, окруженности влагой, текучей и изменчивой. Непринадлежности к континенту, к тектонической плите, горному, упаси бог, массиву. Готовности отплыть в любой момент и куда угодно. Неподчиненности укоренённому порядку, расписанию, орднунгу. Радости размышлять и говорить, скрывшись – и в то же время открыто. Группа, тусовка, идея. Странность, причуда. Корабль – тот же остров, но неспешно плывущий по воде. Дирижабль – тот же остров, но неспешно плывущий в небе. Неспешность – важный атрибут. Джентльмен-островитянин никуда не торопится, у него в запасе вечность. Нет сынок, они не боги – от них слишком сильно пахнет ромом и табаком. Нет, сынок, они не маги – они сами изобрели и управляют, сами придумали – и реализуют, сами сочинили – и вот поют.
В силу вышеизложенного англичанка с детства гадила кому угодно – но не мне. Мне гадили другие – немка, француженка – селянки, лесо- и мясорубки, обитательницы горных твердынь и дальних хуторов, фаянсовых городов бидермайера, опоздавшие к странствиям по миру и стремящиеся урвать хоть напоследок. В меньшей степени – полуостровитяне: скандинавы, итальянцы, иберийцы. Те знали странствия, поплавали по воде и по небу (в своих вальгаллах). Но им не хватало флегмы и спокойного пренебрежения к несущественному. Оно было в России, но русским вполне хватало для странствий гигантских пространств суши. Впрочем, приходили апостолы. Пётр подсаживал на смолу и пеньку – но не подсадил, как позднее не подсадили на футбольный мяч, оставив желание, но не умение: это всё островные забавы, а у нас степь ещё непахана, тайга нерублена. Павел вскрикивал петухом: «К Индийскому океану! Прусским порядком!» – но получил табакеркой в висок. Отдельные авантюристы, однако, заглотили крючок с островной наживкой – отсюда Арктика, Дальний Восторг, Русская Америка. Остальные смотрели, как на идиотов, но глупо отказываться от подносимого на блюдце.
Раз англичанка не гадит – должен быть архетипический образ. Кто это, как не старушка Вик? Севшая задом на весь остров на долгие десятилетия, захватчица и империалистка, сентиментальная мещанка, вдохновительница пауперизации и работных домов – но при этом мама промышленной революции, поршень прогресса, сестра механических скоростей, носовая фигура новых сверхбыстрых кораблей, богиня меди и пара.
Раз не повезло (или не случилось несчастья – зависит от взгляда и положения в обществе) жить в ту эпоху – нужен культурный карго-культ, ресентимент воображения. То, что у туземцев происходило через изготовление нефункциональных моделей из подручных материалов и поклонение им – у иных, белых туземцев происходит через реконструкцию и косплей. Но эти два способны превратиться в монстров и повернуть всё твоё существо назад, к идеалу золотого века, к национал-романтизму и железному порядку – если возрождать формы того, что было. Другое дело – воображаемая экстраполяция тенденции, вектора развития, дивный новый-старый мир, где электричество и полупроводники либо не существуют, либо существуют на дальней периферии, а все функции прогресса продолжает выполнять тот, кто их начал. Пар.
Так родился стимпанк.
В литературе его путеводным маяком остается вышедшая в 1990 году легендарная «Машина различий» Стерлинга и Гибсона («Паромеханические Разностные Машины Бэббиджа, считывающие информации с перфокарт, начинают играть в викторианской Англии (и в других развитых странах) ту же роль, что ЭВМ и персональные компьютеры – в реальном мире второй половины XX в.» – из Википедии). Впоследствии литературная группа «Новые странные» (New Weird) подхватила знамя с шестернями и паровым котлом, перенеся принципы высокой паровой цивилизации в выдуманные миры и отчасти перемешав их с двумя другими направлениями – дизельпанком и киберпанком. Во главе этого литературного похода встал интеллектуал-левак Чайна Мьевиль со своей трилогией о Нью-Кробюзоне («Вокзал потерянных снов», «Шрам», «Железный совет»).
В синематографе стимпанковские картинки всплывают то тут, то там во многих фильмах, в основном в виде пикантной приправы или пародийного элемента. Лично мне известны два полнометражных фильма, где принципы паропанка или его визуальная составляющая являются в какой-то мере сюжетообразующими – это аниме «Стимбой» Кацухиро Отомо и психологический нуар-триллер Джеральда Макморроу «Франклин».
В популярной музыке практически единственным представителем стимпанка, добившимся хоть какой-то популярности, остаются Abney Park из Сиэттла – не индустриальщики с паровыми инструментами, как можно было бы подумать и что хотелось бы когда-нибудь услышать, а представители дарк-фолктроники с налётом балканского фолка и американы, поддерживающие стимпанковский дух костюмами, сценографией и тщательно проработанной сценической легендой, где группа предстает командой пиратского дирижабля, ведущей бортовой журнал, музыкальная часть которого воплощена в записываемых альбомах, а текстовая – в издаваемой многосерийной книжной фэнтези-эпопее.
В реальном мире стимпанк остаётся достаточно маргинальным, но кто сказал, что островитянам духа надо сливаться в экстазе с массовыми увлечениями и мороком толп? Это, впрочем, очень своеобразная маргинальность. Маргинальность снобов. Настоящий стимпанковский образ жизни – в том числе и у самих чудаков-островитян, ностальгирующих по старой доброй Вик – требует огромных затрат. Не только на наряды – на все атрибуты стиля, в идеале – на организацию личной жизни в паровом духе: котлы и медные трубки, латунные поршни, кипящую воду, полуфантастические светильники и мебель. В некоем недостижимом идеале – на паровые компьютеры и самобеглые коляски, паровые дирижабли и воздушные крейсеры, армады пароходов. Купить в готовом виде большинство из перечисленного в списке достижимого идеала – невозможно. Все это можно изготовить самому (значительная часть адептов – знатные рукодельники) или заказать в индивидуальном порядке. Косплейный извод стимпанка живет конвентами и фестивалями, концертами и вечеринками, Интернет-ресурсами и дефиле.
Тем же, кто, подобно вашему покорному слуге, не снискал на жизненном пути материальных благ, остается обозначить свои пристрастия штрихом, малой приметой, странной деталью, позволяющей людям с близкими взглядами – узнать, а профанам – на всякий случай обойти стороной.
Вряд ли вы видели на улицах (а не на концертах или тематических фестивалях) множество людей в викторианских кружевах, колетах и мундирах с галуном, цилиндрах, масках в виде кожаных клювов или наручных накладках, имитирующих систему поршней и шестерен прародителей роботов – машин-автоматонов. А вот на распространившуюся не так давно локальную моду на декоративные цилиндрические очки – гогглы – возможно, обращали внимание.
Попробуйте попросить у их обладателя примерить этот нехитрый аксессуар. О, вы увидите всё совсем в ином свете. Невидимые лучи-маршрутоуказатели, пронизывающие небо, станут видимыми. (В свое время их умел различать пейзажист-метафизик Константин Богаевский). Полупрозрачные дирижабли бесшумно заскользят над домами. По брусчатке мостовой (а не по пресловутой собянинской плитке) заскользят, откашливаясь, неуклюжие экипажи, похожие одновременно на асфальтовые катки, гигантских кузнечиков и пепелацы из фильма Георгия Данелии «Кин-дза-дза». А латунные автоматоны будут разливать на углах улиц машинное масло страждущим механикам-любителям в прихваченную из дома тару.
Если войти в квартиру, где я живу, слева от входа вы увидите прикрепленную к стене сосновую ветку. А на ней – несколько довольно экзотических головных уборов. И – четыре пары гогглов, которые я время от времени (раньше – часто, сейчас – лишь изредка) надеваю в сочетании с теми или иными из них. Две пары – стандартные очки для холодной и горячей сварки, купленные в свое время в московском магазине спецодежды и на большом питерском блошином рынке в Удельной, соответственно. Круглые очки для холодной сварки в алюминиевой оправе лучше всего сочетаются с черным котелком, привезённым в 2013 году из Лондона, где на гигантском пространстве района Кэмден можно купить, кажется, всё, что готов надеть на себя человек, желающий выделиться в толпе. Это мекка любителей этнической и клановой моды, мировых культур и городских субкультур, непростой музыки, экзотической еды, прогулок на катерах по каналам и шлюзам, из-за обилия которых район напоминает кусок Венеции, случайно перенесенный в Британию. Очки же для горячей сварки – черные очки в грубой коричневой кожаной оправе с угловыми линзами – прекрасно смотрятся в паре с твидовыми кепи и картузом, тоже висящими на импровизированной вешалке.
Третья пара – фантазийные гогглы, купленные на первом и, по-моему, единственном московском стимпанковском фестивале на заводе «Флакон» в 2014, если мне не изменяет память, году. Они такие же странные, как и сам фестиваль: цветные стёкла, мягкие кожаные ремешки, да и смотрят в разные стороны, как рога-лучи у микеланджеловского Моисея. Пока не очень понятно, с чем их можно сочетать и на какую вечеринку надеть. Висят как память и некая материализовавшаяся идея.
А четвёртые – даже не пара, а монокль, вернее – моногоггл. Это – дорогой подарок на день рождения от милых моему сердцу екатеринбургских (а когда-то – нижнетагильских) поэток – Кати Симоновой и Лены Баянгуловой, двух суперзвезд Нижнетагильской поэтической школы, хорошо знающих мои причуды и пристрастия. Изготовленный на Урале черный «пиратский» моногоггл со стилизованным корабельным штурвалом на ремешке. Пожалуй, самый любимый из всего перечисленного.
Надо бы закончить этот рассказ какими либо подходящими к случаю виршами. Пожалуй, таковых будет два, и оба, как вы увидите, напрямую связаны с темой повествования. Мне же, любезные читатели, позвольте на этом откланяться в надежде, что не слишком утомил вас.
[вертоград]
сон напоминает его игра —
вентиляторные дуют ветры.
что ты заладил: жара, жара —
это, говорю, вертоград пресветлый,
зной, перетекающий из вчера
в медленное завтра, как полк ракетный
возит на параде, под шум офсетный,
толстого железного бога ра.
это дирижабль пролетел над мостом,
на борту имея клинописный лозунг.
это всё имперское входит в дом,
длится, не кончается — потом, потом —
жжёная резина, стоячий воздух.
в глиняных костюмах, в песке речном —
та же благодать, что в виноградных лозах.
умираешь? — впрочем, ты всегда мельчил,
сочинял ненужное, кривлялся сзади.
сложными движеньями достают мечи —
лучший балетмейстер год их учил.
дай на церемонию взглянуть. не кричи.
не спугни забвение, бога ради.
[пар]
славно поют мертвецы стимпанка,
выпуская в медные трубки нагретый воздух,
укрепив оболочку на круглой раме,
поскрипывая шестернями и штуцерами,
поигрывая клапанами,
неся на носу фигуру в стальной панаме.
нас, местных жителей, эти звуки заворожили,
вот и стоим мы за гаражами,
железной стеной отгороженные от жизни.
нас позвали, а мы и не возражали.
славно встают мертвецы стимпанка
медной округлой суммой, початком голым,
в усиках-паутинках нитей и лестниц,
в громе стрекоз, большеглазых железных вестниц,
из-под земли, пропитанной солидолом.
местные жители замерли в напряженьи,
с медными лбами,
с открытыми ртами.
чудо! — как они воздух секут винтами.
чудо! — как стреляют на пораженье.
