Двое на одного
Textura продолжает рубрику, в рамках которой два критика разбирают один стихотворный текст, говоря о его достоинствах и недостатках, значении или отсутствии такового для современной поэзии. В этот раз мы решили остановиться на стихотворении Дмитрия Гаричева «турники обглоданы в снегу, черная напачкана помада…», опубликованном в журнале «Волга». Произведение разбирают Валерий ШУБИНСКИЙ и Геннадий КАНЕВСКИЙ.
Шубинский Валерий Игоревич родился в 1965 году в Ленинграде. Поэт, эссеист, критик, переводчик. Во второй половине 1980-х годов — участник литературной группы «Камера хранения», в 1995 — 2000 — руководитель литературного общества «Утконос». В 2002 — 2016 — один из кураторов сайта «Новая камера хранения». Печатается с 1984 года. Автор нескольких поэтических книг и биографий Николая Гумилева, Даниила Хармса, Владислава Ходасевича, Михаила Ломоносова и др. Живет в Санкт-Петербурге.
Геннадий Каневский – поэт, эссеист, литературный обозреватель. Родился в Москве в 1965 году, закончил МИРЭА, по специальности – инженер по медэлектронике, по основному роду деятельности – редактор журнала по электронике. Автор шести поэтических сборников, выходивших в издательствах Симферополя, Петербурга, Москвы и Нью-Йорка, а также книги избранных стихов. Публиковал стихи в толстожурнальной периодике («Воздух», «Волга», «Знамя», «Октябрь», «Новый берег», «Новый мир», «Урал») и нескольких антологиях на русском и английском языках. Лауреат независимой премии «П» журнального портала Мегалит (2013), премии «Московский наблюдатель» за литобзоры (2013), премии журнала «Октябрь» (2015).
Публикацию подготовили Андрей Фамицкий и Клементина Ширшова
Дмитрий Гаричев
***
турники обглоданы в снегу, черная напачкана помада
сколько видно здесь на берегу, ничего не стыдно мне, не надо
стыдно было павича дарить, есть еду из курского вокзала
а с детьми под путиным ходить, так ещё природа подсказала
девушка безумная, о чём ты поешь и делаешь плечом
словно бы в двухтысячном году мы стоим навеки на пруду
смотрим влюблены в нечёткий лёд, нас пугают колья автошколы
а любая власть с хлопком падёт от карбида в банке из-под колы
Валерий ШУБИНСКИЙ:
Дмитрий Гаричев умеет использовать все на свете – от природы до быта, от мифа до газеты – для создания сложной, энергетически наполненной, нетривиальной лирической реальности. Сама косвенность и «смазанность» его формул создает дополнительные смыслы и «раздвигает» мир.
Ну вот скажем привлекающая внимание – по понятным причинам – четвертая строка этого стихотворения. Что значит – «с детьми под Путиным ходить»? Жить и растить детей при (не нравящейся) власти? В буквальном смысле слова ходить вместе с детьми (своими? учениками?) по улице под неким портретом? А что такое «еда из Курского вокзала»? Из вокзального буфета? (Но мы уже воображаем вокзал огромной тарелкой, откуда еду тавтологически едят). И почему стыдно? В чем стыд? И что подсказала природа? Историческую неизбежность? Почему стыдно дарить Павича? Разочарование в писателе?
Вот и получается, что речь вроде бы идет о вещах конкретных до предела, о неких обстоятельствах жизни, извините за выражение, лирического героя, а получается – очень широкое поле для понимания. И, значит, текст не только об этом. А о чем? О том, что «ничего мне не надо»? Но это довольно банальное лирическое высказывание. Что «ничего не стыдно»? Почему?
Стихотворение переламывается третьим двустишием (мужские рифмы среди женских сигнализируют о переломе): бесстыдство (невозможность стыда) – знак утраты невинности и/или наивности? Или невинность вечно присутствует как постоянная альтернатива мира? И с той ли самой «безумной девушкой» стоит на пруду герой? И берег – тот же? И смысловая рифма «турников» с «кольями автошколы» (железный забор) – дурацкое вторжение человека со своим спортинвентарем в нищую природу – что это значит?
Неопределенность, открытость порождает текст – но, может быть, он хочет большей (хотя и безумной, странной) определенности. Выхода из потерянности в инопространство. В лучших стихах Гаричева этот выход есть; здесь он все-таки лишь намечен.
Геннадий КАНЕВСКИЙ:
В свое время молодой прозаик Дарья Бобылева, в споре с адептами морализирующей, доктринерской и дидактичной (пара)литературы произнесла прекрасную фразу, дословное звучание которой я запамятовал, но смысл помню ясно. Смысл этот состоял в том, что книга – не учебник жизни, а портал в другой мир, о чем неплохо понимают дети и подростки, а вот многие взрослые, к сожалению, это понимание теряют.
Речь шла о прозе, но что до поэзии – это ощущение, на мой взгляд, многократно усиливается. (Мы ведь говорим о поэзии, а не об её имитации, не так ли?) Там, где поэзия не берёт приметы окружающего нас мира и не пытается – причудливо ли перетасовав эту колоду, играя ли со звуком и словоупотреблением, добавив ли один-два штриха, спрессовав ли смыслы в плотную конструкцию – построить другой мир, там её просто нет. Я полемически заостряю, но в главном – уверен. Для восприятия стихов нужен хотя бы минимальный дар слуха и зрения. Стихи – легальный наркотик, увлечение ими – приметы опасной обострённости чувств и ума, и государство (не обязательно платоновское), стоящее на страже нормы, незыблемости, нерушимости и неизменности, конечно, по-хорошему должно бы её запретить, а поэтов изгнать.
В этом смысле Дмитрий Гаричев, мне кажется, встанет в первые ряды таких изгнанников. Давно слежу за его стихами, благо, в последнее время их публикуют в толстожурнальной периодике. Гаричев именно что строит параллельный мир из пугающих примет нашего, строит технично, искусно, сурово, порой, на мой вкус, несколько увлекаясь и заговариваясь. Его пейзажи напоминают контрастные гравюры с «вывороткой», где белые штрихи – на черном фоне, а иногда – память из детства: звезды и круги в закрытых глазах при надавливании пальцами на глазные яблоки. Этот мир на жёстком каркасе требует для своего изучения ещё кое-чего, что, опять же, по моему мнению, является приметой подлинной поэзии: он взывает к ответному движению читателя, а не воспринимает его как пассивного реципиента, для которого стихи являются видом фоновой, расслабляющей музыки или некоторым набором привычных, узнаваемых штампов. Методы, которыми строит свой поэтический мир Гаричев – смещение смысловых значений, паронимия (то есть сближение далеких по смыслу, но близких по звучанию слов, заставляющее находить между ними новые ассоциативные связи), эллипсисы (то есть пропуск подразумеваемых слов и словосочетаний, освежающий речь и заставляющий читателя додумывать варианты и мысленно вставлять их в текст).
Предлагаемое к рассмотрению стихотворение – одно из подборки в журнале «Волга». Подборка большая, яркая, стихотворение в ней – на мой вкус, не самое сильное, но и в нём есть характерные черты и приёмы.
Турники у Гаричева – обглоданы. Помада – напачкана. Не самые очевидные отглагольные причастия при этих существительных, не так ли? (Но зато – какой простор зрительному воображению). Пуристы и схоласты как бы сразу сметены в сторону первой строкой – но тем заинтересованнее вчитываются те, кто не из их рядов. А уже вторая строка переносит их в пространство иронии и сарказма, и одновременно – в пространство социума. Она обыгрывает известную, несколько разухабистую, поговорку «Стыдно, когда видно»: сколько ни было видно – ничего не стыдно, а завершается эллипсисом «не надо («ля-ля», трепаться)», и этот сарказм продолжается в следующей паре строк, выводя на первый план эдакого сдавшегося героя-интеллигента – усмешка не только над читателем, но, мне кажется, и автора над самим собой: стыдными предлагается считать некие культурные знаки, маркирующие банальность, а тотальное торжество банальности/единства превращается в сознании в естественный порядок вещей.
А завершающие стихотворную миниатюру Гаричева четыре строки – своего рода антистрофа к первой строфе, авторское воспоминание-рефлексия, раннее сожаление об утраченной юности с ее иллюзиями легкости любых изменений, сдобренное метафорами: тут и «колья автошколы» (конечно, вешки для тренировки практики вождения, но одновременно – колья как знак «русского бунта»), и сочетание хлопка и двухтысячного года, отсылающее к мгновенной смене исторической парадигмы для России в конце упомянутого года. Этот поворот в середине стиха, как и цезуры в середине длинных строк – знак симметрии и, одновременно, точка сборки всего поэтического текста, превращения его в цельное высказывание.
Однако у цезур здесь имеется и иной смысл.
Обратили ли вы внимание на своеобразную особенность авторской пунктуации? – внутри строк она канонична, а вот в конце строк знаки препинания отсутствуют. Это отнюдь не авторская блажь: Гаричев – лингвист, профессиональный переводчик и хорошо понимает, что делает. Знаки препинания – примета относительно нового времени, признак большей свободы языка, ухода его от канонической, предписанной восходящей и нисходящей интонации, задававшей деление текста. Форма записи древних текстов – слитная, никаких знаков препинания в них нет. А форма записи этого стихотворения Гаричева более всего напоминает, опять же, строки, выпеваемые древнегреческим хором. И тогда всё – на месте: до цезуры в середине строки интонация восходящая, после – нисходящая, и нижняя её точка совпадает с окончанием строки и одновременно означает конец стихового периода и смыслового отрезка высказывания. И это – ещё один знак цельности и, при этом, встраивания разбираемого стихотворения в некий общелитературный контекст, сочетающий (пускай – преобразованные) приметы конкретного времени и нечто вневременное.
Вот небольшая попытка разбора поэтического текста Дмитрия Гаричева, и я был бы рад, если бы прочитавшие эту заметку обратили внимание на весьма интересного автора.
