Максим Алпатов – родился в 1987 г., живет в Самаре. Работает начальником технологического отдела на металлургическом предприятии. Критические работы публиковались в сборнике «Целились и попали. Новые критики о новейшей литературе» (изд. Воймега), на сайтах «Rara Avis», «Сетевая словесность», в электронных журналах «Лиterraтура» и «Кольцо А». Участник семинаров критики при Союзе писателей Москвы в 2014, 2015 и 2016 гг., 15-го и 16-го Международных форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья.
ПО ТУ СТОРОНУ ВЫПУКЛОСТЕЙ
Александр Снегирёв. Я намерен хорошо провести этот вечер – М.: Издательство «Э», 2016. – 288 с.
Современных российских писателей всё громче и громче призывают глубже осваивать действительность. Александр Снегирёв понимает этот призыв по-своему и не осваивает действительность, а пародирует её в стиле настолько безыскусном, что в этом есть даже нечто высокое. Очередной сборник малой прозы от лауреата «Русского Букера» («Я намерен хорошо провести этот вечер») напоминает калейдоскоп анекдотов, которые после авторского пересказа потеряли остроумную концовку, но сохранили всю палитру пошлости. К примеру, в рассказе «Авиэль» главный герой готовится к обрезанию:
«Саше было известно, что его бабушка была еврейкой наполовину, по маме. Мама была еврейкой на четверть, сам Саша – на одну восьмую. Но это оказалось не важно, ведь в расчет берется женская линия, а по женской линии Саша был самым что ни на есть жидом жидовичем. Он собрал все свидетельства о рождении, свидетельства о браках, переменах фамилий. Целая кипа получилась»
Видно стремление быть ироничным и злободневным одновременно. Шуточки, правда, на уровне «Аншлага на Волге». Зато есть чёткое сообщение читателю: «Я – свой! Я знаю, чем живёт народ, над чем смеётся». «В наше нервное время», «при абсурде нашей жизни» – то и дело приговаривает автор устами своих героев, словно это всё объясняет. Снегирёв сочиняет то, что следовало бы подсмотреть, и впадает в пересказ там, где уместнее проявить фантазию и навыки художественной прозы. В тексте «Королева Шантеклера» он неожиданно забывает о бюрократизме, пронизывающем российскую действительность, который с таким упоением высмеивал в «Авиэле» и «Выборах»:
«Жена оказалась единственной дядюшкиной наследницей, и мы тотчас въехали в апартаменты, напоминающие музей»
Процедура вступления в наследство по законам РФ – эпопея, достойная целого романа, в спектре от семейной саги до остросюжетного триллера. Даже если наследник всего один. Даже если есть завещание (о чём в рассказе ни слова). Кто ходил по этим кругам ада, тот в курсе. Но Снегирёв принципиально избегает любых по-настоящему интересных сцен и конфликтов, а если такие вдруг возникают – старается побыстрее их проскочить:
«Подсчет голосов близился к концу. С председательшей сделалась истерика от стресса и усталости. Она то хохотала, то рыдала. Выглядело это не очень: сами понимаете, слушать всякие «гы-гы-гы» и «я больше не могу» в половине второго ночи не самое приятное занятие»
Вот и вся драматургия описания – «выглядело это не очень». Помимо пересказа Снегирёв владеет ещё одним увлекательным приёмом – перечислением. В рассказе «В Баку» количество эпизодов, начинающихся с «Я помню, как», с трудом поддаётся подсчёту. Рассказ «Выборы» построен на перечислении квартир и их обитателей – персонаж расхаживает по жильцам в составе участковой комиссии и, пока идёт выездное голосование, скучающе разглядывает их. Текст изложен от первого лица, лишён не только связного сюжета, но и всякой, даже малейшей художественной цели, поэтому скука героя легко передаётся читателю. В рассказе «Попасть на Новодевичье кладбище» клон того же персонажа бродит вдоль надгробий и так утомительно фантазирует по поводу судеб безвременно почивших, что мысли о смерти начали посещать и меня.
Герои у Снегирёва перемещаются без собственной воли и в двух вариациях темпа – либо медленно и мучительно, когда автор протаскивает их через нагромождённые им же препятствия (словно вытягивая носок из груды грязного белья), либо кубарем после пинка. Персонажи то неторопливо страдают, то идут в расход пачками – просто потому что автору это показалось остроумным. У них нет чётко прописанных характеров, самостоятельных стремлений и целостной личности, людей в них не рассмотреть. Для Снёгирева они – расходный материал, наполнитель. Впрочем, диктаторский подход к психологизму персонажей здесь частично оправдан: когда автор начинает импровизировать, то получается ещё хуже и приходится постоянно себя одёргивать и пощипывать:
«Во время очередной прогулки по городу я захотел писать. На счастье, неподалёку оказался железобетонный общественный туалет, очень похожий на фашистские оборонительные дзоты, какие я видел в Нормандии спустя много лет»
Странность перемещений героя во времени не ускользнула от автора: слышен скрежет в районе затылка, тихий матерок, и появляется следующая фраза:
«Тогда, в Баку, я ещё не знал об этой зловещей параллели и послушался маму»
Из того же железобетонного нужника вылезла остросюжетная метафора в «Королеве Шантеклера»: «Марина же, напротив, принялась сверлить Шантеклеру обоими зрачками сразу, чудом превозмогая косоглазие». Кстати, подобных моментов хватало и в романе «Вера»:
«Отец вернулся рано, Вера вскочила с кровати и выбежала в коридор. Отец выглядел так, будто на него взвалили рояль»
После чего автор вспоминает, что это мысли пятилетнего ребёнка, и добавляет:
«В прошлом году на третий этаж привезли старый «беккер», Вера видела, как мужики корячились на лестнице»
На то, чтобы объяснить, как девочка Вера отличила «беккер» от, скажем, «вогеля», у Снегирёва фантазии уже не хватило.
Вместо запоминающихся, нестандартных персонажей сборник «Я намерен хорошо провести этот вечер» населяют одноразовые типажи, которых автор описывает с большой неохотой: этот на паука похож, у той прическа как у Екатерины Великой, у блондинки большая грудь, а Славик – просто алкаш:
«Первое, что сделала Надя, уговорила соседа, пьяницу Славика, получить свидетельство о собственности на свои восемнадцать метров. Затем внушила Славику, что столичный воздух вреден для его истосковавшегося сердца и пора ему перебраться на природу, благо и домик подходящий имеется. Славик и в самом деле рассказывал о двоюродном брате, обитавшем где-то в Тамбовской области. Неизвестно, что больше повлияло, аргументы ли о пользе деревенской жизни или бутылки, которыми Надя снабжала Славика, но месяца не прошло, как он оформил жилплощадь на ее имя и укатил в направлении Тамбова, где его следы и затерялись»
Вообще-то алкаши не очень мобильны. Они привязаны к коротким жизненным маршрутам: «занять – купить – выпить – что-то заработать – отдать – снова занять». Не так много продавщиц, готовых дать тебе бутылку с записью в тетрадь, не так много людей, готовых терпеть твоё присутствие. Вязкий быт алкаша построен на нежелании что-либо менять, одной халявной чекушкой его не взбаламутишь, но автору слишком важно показать, как риэлтор Надя хитроумно устраняет со своего пути жильцов. Да и сама Надя Снегирёву нужна только для того, чтобы картинно искупать героиню в крови (с другими соседями она расправится менее гуманными методами), затем наслать в наказание призрак матери – и в этот момент рассказ превращается в любительскую мистическую байку, из тех, что пионеры травили ночью у костра.
Как часто бывает в анекдотах, женщинам повезло меньше всего. Кажется, всю свою веру в сложное устройство женского ума Снегирёв истратил на «Веру». Дамы в «Я намерен хорошо провести этот вечер» одинаково истеричны, ревнивы, болтливы и даже шутят как один человек:
«– Ой, как это вы не мерзнете? – удивилась моя жена, намекая на обширное декольте Шантеклеры, являющее на обозрение по половине от двух крупных шаров.
– В моем лимузине всегда поддерживается температура Сан-Диего, вы бывали в Сан-Диего? – отбилась Шантеклера.
– Нет, до Сан-Диего мы как раз и не доехали, прямо перед Сан-Диего мотор заглох, правда, дорогой?»
Чтобы читатель мог как-то ориентироваться в толпе клонированных характеров, Снегирёв раздаёт каждой женщине по гротескной характеристике: кому косоглазие, кому кровожадность или фрагментарное остроумие. А кому-то не досталось ничего, кроме плоского беллетристического описания: «Эффектная дамочка оказалась ослепительной синеглазой блондинкой с какими-то особенно пухлыми губами». В образе Шантеклеры, в мотивах её поведения хорошо видны представления автора о женской психологии:
«Я перестал ее целовать, резко развернул задом к себе, задрал платье.
– Возьмешь меня на яхту? – спросила она, опираясь руками о раковину»
Разве у избалованных богатством дамочек могут быть душевные противоречия, комплексы и другие причины для случайного секса, не связанные с баблом? Разве Шантеклеру могло привлечь в герое нечто внутреннее? Не-не, такая могла дать только за яхту. Любая из героинь рассказов Снегирёва сводится к ходульной конструкции из стереотипов, от которых у современной женщины разовьётся клиническая депрессия. Можно предположить, что автор на самом деле занимается исследованием практик шовинизма и ставит рискованные литературно-социальные эксперименты на своих художественных субъектах. Но в таком случае придётся признать, что ничего нового в этой области Снегирёв не открыл.
Даже те женские образы, что не обделены симпатией автора, обрезаются по примитивным психологическим шаблонам. В рассказе «Вечер в Париже» уставшая притворяться хорошей женой Ольга сбегает из ресторана от мужа и его друзей, чтобы добраться до Ла-Манша и отпустить в воду крабика, найденного в тарелке с устрицами. Аналогия между Ольгой и крабом подаётся слишком нарочито, но на фоне прочих текстов сборника подобные ходы уже не вызывают протеста. Путешествие выходит сумбурным, с уместной долей непредсказуемости: героиня выбирает маршрут по тому, какой вокзал видела в фильме, несколько раз спасает краба от гибели, периодически зависает в трансе, засмотревшись на воду, небо, лица прохожих и вглубь собственного «я». Но следить за тем, как раскрывается Олин характер, неинтересно, потому что автор в самом начале даёт беспроигрышное объяснение всем её сумасбродствам, задушив психологизм в зародыше:
«Год назад Оля забеременела, а через семь месяцев родила мертвого мальчика. Хотела назвать Сашей»
Тема беременности и родов эксплуатируется часто: в рассказе «Д.Р.» Костян в свой день рождения пытается осмыслить, что может скоро стать отцом; в рассказе «За тебя, Господи» одухотворённая копия Костяна отмечает с дружками домашние роды жены и т.д. Видимо, критики, которые находили в «Вере» аналогию между беременностью бесплодной женщины и рождением новой эпохи, перестарались. И теперь Снегирёв не успокоится, пока не выжмет метафору досуха.
Желание надавить на читателя у автора возникает каждый раз, когда отсутствие идеи в тексте становится очевидным даже ему. И чем громче пустота, тем сильнее нажим:
«Мы ездим по этому лабиринту целыми жизнями, переходим с красной ветки на зеленую, с зеленой на желтую. Мы подчинены власти этого знака»
«Теперь Костян чувствовал себя таким же шмелем, родившимся не в тот мир. Только в отличие от шмелей, бьющихся в стекло, за которым видны цветы и деревья, он вообще не понимает, куда надо биться. Никак не найдет нужное стекло или… или никакого стекла вообще нет»
«Жизнь, смерть и любовь были выведены каллиграфическими перьями государственных регистраторов на картонных страничках. Цвет обложек был буро-красный, темный. Цвет засохшей крови»
Рассказы, которые я только что процитировал, уже публиковались ранее. «Авиэль» – в журнале «День и ночь» в 2006 г., и фраза про документы звучала тогда иначе: «Войны, революции, погромы, кровь, страх и любовь были вписаны аккуратным почерком между картонных страничек». Рассказ «Д.Р.» вышел в журнале «Знамя» в 2009 г., никаких слезливо беспомощных шмелей, их «сухих трупиков» (да и всего дачного эпизода) в той версии не было в помине. Таким образом, Александр Снегирёв проделал путь от неплохо замаскированной спекуляции к лобовой атаке. И настолько поверил в себя, что упражняется в качестве стилиста:
«Череп напоминал косточку странного фрукта, проглядывающую сквозь мякоть»
Вот такая мысль приходит в голову парню, который только что сбил человека и вроде как волнуется. Цинизм инопланетного антрополога ему, конечно, к лицу. Страшнее серьёзного, трагического Снегирёва – Снегирёв, который шутит. Его юмор вертится, в основном, вокруг телесного низа:
«Еще у него виднелись трусы. То есть не сами трусы, а их, трусов, очертания, проглядывающие сквозь брюки, обтягивающие зад. Трусы, как у женщин. Врезаются в попу и подбирают яйца. Свободы никакой, одна скованность. Не доверяю я людям в таких трусах»
«После прысканья “заморозкой” и уколов чувствительность окончательно утратилась и оперируемый орган перестал быть Сашиной принадлежностью, а зажил собственной жизнью в руках Натана»
«Паспортистка с задницей в виде двух окороков долго советовалась с начальником и наконец приняла анкету»
Иногда грубость острот у Снегирёва сменяется застенчивым лепетом школьника, и взрослые мужики вдруг называют девичьи прелести то шарами, то полушариями, то выпуклостями: «Он приблизился и положил две руки на выпуклости ее фигуры, показавшиеся ему в тот момент особенно привлекательными»? Остаётся только надеяться, что выпуклости были парными.
К слову о выпуклостях – в плане владения художественным языком Снегирёв, как сказал бы Ходасевич, «достигает вершин отрицательного рельефа»[1]. Из лучших образчиков стиля можно составить отдельную книгу, дополнив её высказываниями благодарных критиков:
«Воспоминания и дешевая водка нарушили логическую цепь в мозгу» – «Ни одного лишнего тропа. Каждый эпитет на своём месте»[2]
«Напоследок я оборачиваюсь бросить последний взгляд» – «Александр Снегирёв явно тяготеет к простоте стиля»[3]
«Встретив ее взгляд, я едва справился со страхом, но вдруг обрел отчаянную смелость и скоро не мог разобрать, где ее глаза, а где мои» – «Увлекают у Снегирева не столько сюжеты, сколько язык, а точнее, фразы-крючочки, цепляющие внимание, заставляющие двигаться по тексту дальше»[4]
«При внимательном изучении снимков со спутника пустырь обнаруживает правильные геометрические очертания» – «Снегирев одарен абсолютным чувством метра, темпа и ритма: потому из двух слов выбирает меньшее»[5]
Снегирёв сочиняет уникальные, даже по-своему завораживающие комбинации из скучных сюжетов, плоских персонажей и второсортного языка повествования. Мало кому удавалось взять столь насыщенную низкую ноту – скрестить беллетристический стиль бульварной прозы и канву анекдота. Когда Снегирёв применяет эту технику к темам, более типичным для «серьёзной» художественной прозы (советская история, кризис семьи, духовные искания), то попадает в разряд литературной экзотики, на которую в профессиональной среде всегда есть спрос. Отсюда и успех романа «Вера» – критики периодически устают от амбициозных, выхолощенных текстов, им, как Камилю в фильме «О чём говорят мужчины», хочется «шаурмы или гадости какой-нибудь». В сборнике «Я намерен хорошо провести этот вечер» темы и подход к их раскрытию слипаются в единую, однородную массу, которая на самом деле и составляет фундамент Снегирёва как писателя. «Когда другой альтернативы нет, то можно и почитать» – написал в комментариях на Ozon’е один из покупателей сборника, но я не могу с ним согласиться. Альтернатива есть. Просто она находится по ту сторону нулевой отметки, с обратной стороны выпуклостей.
[1] Владислав Ходасевич. Ниже нуля (1936).
[2] https://lenta.ru/articles/2015/10/14/books141015/
[3] http://www.ng.ru/ng_exlibris/2009-02-19/7_art.html
[4] http://rara-rara.ru/menu-texts/legkoe_pero_aleksandra_snegireva
[5] http://www.natsbest.ru/award/2015/review/aleksandr-snegirev-vera/
