Время Ц. Стихи

Александр Кабанов ( р. в 1968 году в городе Херсоне) – украинский поэт, живущий и работающий в Киеве, пишущий на русском языке. Автор 10-ти книг стихотворений и многочисленных публикаций в журнальной и газетной периодике: «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Континент»,  «Дружба народов», «Арион», «Новая газета», «Литературная газета» и др.

Лауреат «Русской премии», премии «Antologia» — за высшие достижения в современной поэзии,  премии журнала «Новый мир», Международной Волошинской премии и др.

Стихи Александра Кабанова переведены на: украинский, английский, немецкий, нидерландский,  финский, грузинский, сербский и др. языки.

Александр Кабанов — главный редактор журнала о современной культуре «ШО», координатор Международного фестиваля поэзии «Киевские Лавры», один из основателей украинского слэма.


 

* * *

В саду вишневом, как на дне костра,
где угольки цветут над головою,
лишь фениксы, воскресшие с утра,
еще поют и поминают Гойю.

Меж пальцев — пепел, так живут в раю,
как мне признался кореш по сараю:
«Вначале — Богу душу отдаю,
затем, опохмелившись, забираю…»

Причудлив мой садовый инвентарь,
как много в нем орудий незнакомых:
взмахнешь веслом — расплавится янтарь,
высвобождая древних насекомых.

…гудит и замирает время Ц,
клубится время саранчи и гнуса,
распахнута калитка, а в конце
стихотворенья — точка от укуса.

Подуешь на нее — апрель, апрель,
гори, не тлей, не призывай к распаду,
и точка превращается в туннель —
к другому, абрикосовому, саду.

 

* * *

Где морковь и редис, расправляя зеленые крылья,
устремляются в сизую землю съедобным лицом,
пусть безумен полет, но — божественно это бессилье,
и нельзя — не сорвать, и нельзя — не прослыть сорванцом.
Где — напялив с грехом пополам для ныряния маску,
через толщу воды — я рассматривал рыбий альков:
суету пескарей, окуней кружевную окраску,
там, где манна небесная — горсть дождевых червяков.
И чего ни коснешься — рукою, рассеянным взглядом,
взбаламученным словом, по-детски не ведая, что
целый мир опрокинется, сгинет, охвачен распадом…
Помолчи, не садись на траву, не испачкай пальто.

 

* * *

Чадит звезда в стеклянном саксофоне,
изъезжен снег, как будто нотный стан,
косматая Казань, у января на склоне,
зубами клацает: та-та-та-татарстан.

Для нас любовь — количество отверстий,
совокупленье маргинальных лож,
твой силуэт в пальто из грубой шерсти —
на скважину замочную похож,

и полночь — заколоченные двери,
но кто-то там, на светлой стороне,
еще звенит ключами от потери,
та-та-та-та-тоскует обо мне.

Шампанский хлопок, пена из вискозы,
вельветовое лето торопя,
не спрашивай: откуда эти слезы,
смотрел бы и смотрел бы сквозь тебя.

 

* * *

Крыша этого дома — пуленепробиваемая солома,
а над ней — голубая глина и розовая земля,
ты вбегаешь на кухню, услышав раскаты грома,
и тебя встречают люди из горного хрусталя.

Дребезжат, касаясь друг друга, прозрачные лица,
каждой гранью сияют отполированные тела,
старшую женщину зовут Бедная Линза,
потому что всё преувеличивает и сжигает дотла.

Достаешь из своих запасов бутылку «Токая»
и, когда они широко открывают рты —
водишь пальцем по их губам, извлекая
звуки нечеловеческой чистоты.

 

АККОРДЕОН

Когда в пустыне на сухой закон —
дожди плевали с высоты мечетей,
и в хижины вползал аккордеон,
тогда не просыпался каждый третий.

Когда в Европе орды духовых
вошли на равных в струнные когорты,
аккордеон не оставлял в живых,
живых — в живых, а мертвых — даже в мертвых.

А нынче он — не низок, не высок,
кирпич Малевича, усеянный зрачками,
у пианино отхватил кусок
и сиганул в овраг за светлячками.

Последний в клетке этого стиха,
все остальные — роботы, подделки,
еще хрипят от ярости меха
и спесью наливаются гляделки.

А в первый раз: потрепанная мгла
над Сеной, словно парус от фелюки…
…аккордеон напал из-за угла,
но человек успел подставить руки.

 

* * *

Гули-гули в пространстве гулком,
в междуцарствии дворовом —
бродят голуби по окуркам,
пахнут белым сухим вином.

Как бомжиха в дырявом пледе,
чуть присыпанная песком, —
гололедица, гололеди,
не ходи на godiva.com.

Троеперстия мерзлых веток,
задубевшие письмена,
а вокруг из кирпичных клеток —
трехэтажная тишина.

Потому что иное Слово
приготовлено про запас:
для хорошего, для плохого,
для любви к одному из нас.

 

Всходят звездочки над стишком:

* * *

мы с тобой из кина пешком
возвращаемся до сих пор,
а навстречу — маньяк с мешком,
а в мешке у него — топор.

Он родился в Череповце,
специально приехал в Крым,
чтоб настигнуть нас в пункте С:
«Добрый вечер. Поговорим?»

Мы не долго будем кричать,
орошая кровью кусты,
и о нас напишет печать,
и объявят в розыск менты.

А могли бы встретить волхва
и всю жизнь рассказывать, как
появились на свет слова,
ветер, звезды и наш маньяк.

А теперь гадай: из мешка?
Из бездонного Ничего?
Хорошо, что ночь коротка —
бесконечен список его.

 

ВАРИАЦИИ

В кармане — слипшаяся ириска:
вот так и находят родину, отчий дом.
Бог — еще один фактор риска:
веруешь, выздоравливаешь с трудом,
сидишь в больничной палате
в застиранном маскхалате,
а за окном — девочки и мартини со льдом.
Сколько угодно времени для печали,
старых журналов в стиле «дрочи-не-дрочи»,
вот и молчание — версия для печати,
дорогие мои москвичи.
Поднимаешься, бродишь по коридору,
прислушиваешься к разговору:
«Анна Каренина… срочный анализ мочи…»
Мысли мои слезятся, словно вдохнул карболки,
дважды уходишь в себя, имярек.
«Как Вас по отчеству?», — это главврач в ермолке,
«Одиссеевич, — отвечаю, — грек…»
Отворачиваюсь, на голову одеяло
натягиваю, закрываю глаза — небывало
одинокий отчаявшийся человек.
О, медсестры — Сцилла Ивановна и Харибда Петровна,
у циклопа в глазу соринка — это обол,
скорбны мои скитания: Жмеринка, Умань, Ровно…
ранитидин, магнезия, димедрол…
Лесбос бояться, волком ходить, и ладно,
это — Эллада, или опять — палата,
потолок, противоположный пол?

 

* * *

как его звать не помню варварский грязный город
он посылал на приступ армии саранчи
семь водяных драконов неисчислимый голод
помню что на подушке вынес ему ключи

город в меня ввалился с грохотом колесницы
пьяные пехотинцы лучники трубачи
помню в котле варился помню клевали птицы
этот бульон из крови копоти и мочи

город меня разрушил город меня отстроил
местной библиотекой вырвали мне язык
город когда-то звали Ольвия или Троя
Санкт-Петербург Неаполь станция Кагарлык

там где мосты играют на подкидного в спички
город где с женским полом путают потолки
на запасной подушке вынес ему отмычки
все мое тело нынче сейфовые замки

и заключив в кавычки город меня оставил
можно любую дату вписывать между строк
кто то сказал что вера это любовь без правил
видимо провокатор или Илья пророк

а на душе потемки чище помпейской сажи
за колбасою конской очередь буквой г
помню как с чемоданом входит Кабанов Саша
на чемодане надпись Дембель ГСВГ.

 

* * *

Я прибыл в ночь на поезде саврасом,
безумец круглый — в поисках угла,
кувшин, обросший человечьим мясом:
о, как моя десница тяжела.

В карьере мраморном раскинулась деревня,
чьи улицы прорезаны в толпе,
здесь каждый житель — извлечен из кремня
и вскормлен, словно памятник себе.

Поскольку под рукой материала
на всех не хватит — вскоре порешат,
что и природа — часть мемориала:
от южных гор до северных мышат.

Ржавеют птицы, заливаясь щебнем,
в молочных ведрах киснет купорос,
а я — смеюсь, вычесывая гребнем
бенгальский пепел из твоих волос.

Строительство имеет много магий,
краеугольный камень — хризолит,
и здешний воздух — воспаленный магний:
от слов — искрится, в музыке — горит.

Но ты не слышишь, обжигаясь в древнем
высоком сне, как глиняный Колосc,
покуда я вычесываю гребнем
бенгальский пепел из твоих волос.

 

* * *

Борису Херсонскому

Симфония краснеет до ушей,
мохнатый тенор плещется в бассейне,
дни сплющены, как головы ужей,
и греются на солнышке осеннем.

Привоз, превозмогающий печаль,
под видом реконструкции — кончину,
а в небесах потрескалась эмаль
и по углам колышет паутину.

Твои подвалы окнами на юг,
а за щекой — раздвоенное слово,
и дни неотличимы от гадюк,
шипят и не боятся змеелова.

Одесса-мама, и твоих змеят
в петлю поймают и забросят в кузов,
а я всю жизнь высасываю яд
из двух незаживающих укусов.

 

* * *

А если ты сверчок — пожизненно обязан —
сверкать, как будто молния над вязом,
и соответствовать призванью своему:
быть словом во плоти, быть новоязом,
хитиновым пристанищем в Крыму.

Фанерную в занозах тишину,
из запятой, из украинской комы
горбатым лобзиком выпиливая дни,
ты запиши меня в созвездье насекомых —
в котором будут спать тарковские одни.

С врагами Рериха я в связях не замечен,
на хлипком облачке, на облучке —
бессмертием и счастьем изувечен,
покуда дремлет молния в сверчке.

 

БОЕВОЙ ГОПАК

Покидая сортир, тяжело доверять бумаге,
ноутбук похоронен на кладбище для собак,
самогонное солнце густеет в казацкой фляге —
наступает время плясать боевой гопак.

Вспыхнет пыль в степи:
берегись, человек нездешний,
и отброшен музыкой, будто взрывной волной, —
ты очнешься на ближнем хуторе, под черешней,
вопрошая растерянно: «Господи, что со мной?»

Сгинут бисовы диты и прочие разночинцы,
хай повсюду — хмельная воля да пуст черпак,
ниспошли мне, Господи, широченные джинсы —
«шаровары-страус», плясать боевой гопак.

Над моей головой запеклась полынья полыни —
как драконья кровь — горьковата и горяча,
не сносить тебе на плечах кавуны и дыни,
поскорей запрягай кентавров своих, бахча.

Кармазинный жупан, опояска — персидской ткани,
востроносые чоботы, через плечо — ягдташ,
и мобилка вибрирует, будто пчела в стакане…
…постепенно степь впадает в днепровский пляж.

Самогонное солнце во фляге проносят мимо,
и опять проступает патина вдоль строки,
над трубой буксира — висит «оселедец» дыма,
теребит камыш поседевшие хохолки.

 

* * *

Я начинался с музыкою вровень
и счастлив был, а значит, был виновен
в просчетах бытия,
что вместо счастья, из всего улова,
досталось вам обветренное слово,
а счастлив только я.

Как будто соль, сквозь дырочку в пакете,
я просыпаюсь третий век подряд,
меня выводят на прогулку дети,
коленки их горят.

И если счастье — зло, и виновато
во всех грехах, в священной, блядь, войне:
любое наказанье и расплата
лишь за добро — вдвойне.

Зачем же эта музыка в придачу
бессмысленно высвечивает тьму?
О чем она? И почему я плачу?
Я знаю почему.

А это вы читали?

Leave a Comment